Когда он ездил в последний раз в Англию, то повез с собой несколько бутылок с первыми образцами своих вин. Люди понимающие и лучшие дегустаторы высказались о них в целом положительно. По их словам, это весьма многообещающее начало. В настоящее время его продукция была такой же молодой, как и сама колония, но у нее может оказаться большое будущее, если удастся наладить транспортировку на эти громадные расстояния. Если же не удастся — а это вполне вероятно, поскольку от перевозок хорошее вино портится, — мистеру Мэссинхэму следует сосредоточить внимание на том, чтобы переориентировать своих соотечественников, потребляющих ныне ром или пиво, на более цивилизованный напиток.

Гилберт шел, поглощенный своими мыслями. Путь его лежал через пользующийся дурной славой район Рокс, где люди жили в крошечных лачугах, сооруженных первыми поселенцами, — мазанках, которые способны были простоять всего несколько лет. Стены многих из них уже обвалились, крыши сгорели из-за неисправных дымовых труб, крохотные оконца пропускали совсем мало света, не говоря уже о чистом воздухе.

Это был вонючий, грязный район, заселенный проститутками, ссыльными, которые были выпущены на свободу, но воля которых была сломлена долгими мучениями в тюрьме. Жили здесь и честные люди, просто не сумевшие выбраться из нищеты — либо по лености, либо из-за полной бесталанности.

Время от времени на дорогу ложился свет, отбрасываемый керосиновой лампой, — пятно окружностью в каких-нибудь несколько ярдов. Рядом с этими оазисами темнота казалась еще более непроницаемой.

Правда, темнота эта была очень даже на руку какому-нибудь карманнику или пьянчуге, незаметно пробирающемуся домой, но она вовсе ни к чему служанке, спешившей с поздним поручением своей требовательной госпожи, да и любому проходимцу, идущему по своим вполне законным делам. Странная особенность человеческой натуры, рассуждал Гилберт: даже в таком молодом городе, как Сидней, порок успевает пустить глубокие корни. Он не желает, чтобы Юджиния видела эту сторону жизни колонии, так же как не желает, чтобы она присутствовала при столь необходимом наказании не поддающихся исправлению слуг. Как наивен взгляд ее серо-голубых глаз! На что они похожи? На английские колокольчики или на дымчато-голубые головки распускающегося страстоцвета?

Страстоцвет? Это Юджиния-то?

В сомнении Гилберт слегка улыбнулся. Размышления его внезапно были прерваны. Он услышал за собой звук шагов — кто-то бежал, почти задыхаясь от бессилия и отчаяния. Он остановился, и мимо промелькнула фигура в развевающихся от быстрого бега юбках. В какой-то миг при свете уличного фонаря на углу он разглядел женщину. Ее белокурые волосы рассыпались по плечам, подол платья приподнят. Она тут же скрылась за углом, а затем мимо него размашистым шагом прошли двое мужчин.

Они свернули за угол в том же самом месте. Если они и преследовали женщину, то, похоже, не очень-то торопились. Вероятно, знали, где она живет. Раз женщина живет в этом районе, наверняка это либо проститутка, либо досрочно освобожденная ссыльная, подумал Гилберт. Она явно была перепугана насмерть, но ему-то какое до этого дело? У него нет ни малейшего желания оказаться вовлеченным в неприятную историю фактически накануне своей женитьбы.

Он не стал поворачивать за угол, а двинулся дальше, однако не успел пройти и пятидесяти ярдов, как сзади раздался выстрел, а сразу же вслед за ним послышался душераздирающий крик.

Эти звуки он уже не мог пропустить мимо ушей. Повернувшись на каблуках, Гилберт бегом кинулся обратно. Какой-то человек, а может, и не один, тоже бежал, только в противоположную сторону, явно спеша унести ноги. Если Гилберт не ошибся, это те самые двое, что перешучивались друг с другом, заворачивая за угол. Гилберт слышал, как их топот быстро стих вдали.

Из распахнутой двери одной из жалких лачуг на улицу падал сноп слабого света. Гилберт увидел женщину, стоявшую на коленях в дверном проеме, и какую-то фигуру, лежавшую наполовину в прихожей, наполовину на пыльном дорожке, ведущей к дому.

Сначала он подумал, что это собака. Вернее, надеялся, что это собака, хотя оснований для подобной надежды не было никаких. На земле лежал, обратив лицо к ночному небу, седой мужчина — по всей видимости, он был мертв.

Гилберт оттолкнул женщину прочь с дороги и ощупал тело мужчины под пиджаком. Когда он вытащил свои руки, пальцы были мокрыми и липкими. Он приложил ухо к груди лежавшего.

— Принесите свет, — распорядился он.

Тихонько охнув, женщина поднялась и вошла в дом. Через мгновение она вернулась с зажженной свечой. Гилберт поводил свечой над лицом лежавшего и хладнокровно отметил, что оно точно такого же цвета, как и эта сальная свеча.

Ему привелось на своем веку повидать немало покойников. Этот человек если еще не умер, то явно недалек от кончины. Он был тощ, как изголодавшаяся собака динго.

Гилберт медленно поднялся и отдал свечу женщине.

— Что случилось?

Она не плачет, заметил он про себя. Хотя еще дыхание ее было тяжело от бега, она вполне связно рассказала, что шла домой из трактира, где работает на кухне, и за ней увязались двое мужчин. Они приняли ее за уличную женщину. Когда она отказалась остановиться, они начали сыпать оскорблениями и стали открыто преследовать ее. Подумав, что ей удалось благополучно добраться до дома, она рванула дверь, окликнула мужа. Он сразу же появился на пороге и загородил проем двери, прикрывая собой жену, — этот худой и не очень высокий человек. И вот один из мужчин вытащил пистолет и застрелил его. Вот так — ни за что ни про что. Убийца, как и его спутник, был пьян, впрочем, не настолько, чтобы не удрать со всех ног.

— Это ваш муж? — спросил Гилберт.

Он был удивлен: по его предположениям, убитый скорее мог приходиться ей отцом.

— Да, — сказала женщина. — Он перенес много всего. Семь лет в Ван-Дименз Лэнд[2]. Это его и состарило. Ему только сорок шесть ...было, — поправилась она. Впервые голос ее дрогнул. — Он действительно мертв, сэр?

— Боюсь, что да. Но мы позовем врача.

— Врача? Это здесь-то и в такой поздний час? — В голове женщины прозвучало презрение. — Бог ты мой, да ведь никто вокруг даже дверь не отворил, чтобы узнать, что за шум на дворе.

— А есть среди ваших соседей порядочные люди?

— О да. Но они просто не желают попадать в неприятности. Вон там живет миссис Мерфи.

Она указала пальцем, и Гилберт перешагнул через шаткую изгородь, разделяющую два дома.

— Я разбужу ее. Вы можете побыть там, пока я схожу за врачом. Обещаю: я приведу врача.

Женщина опустила голову, и волосы рассыпались по плечам.

Она плакала, хотя и беззвучно; об этом говорили лишь чуть подрагивающие шелковистые пряди.

Гилберт слегка похлопал ее по плечу:

— Вы вели себя отлично. Не сдавайтесь же и теперь. Я скоро вернусь.

Ему пришлось разбудить своего друга, доктора Филиппа Ноукса, который только что лег в постель, вернувшись из гостей.

— Что, хорошим вином вас угостили за ужином? — спросил Гилберт. — Можете не отвечать. Сам вижу по вашим затуманенным глазам.

— Портвейн. Слишком усердно угощали. Что происходит? Приехала ваша невеста? Уж не заболела ли она?

— Рад вам сообщить, что Юджиния в полном здравии. Нет, речь идет о бедолаге, которого кто-то подстрелил в Роксе. Я думаю, он мертв. Будьте так добры, пойдемте со мной.

— Воскрешать мертвых? Напрасная затея. Что случилось? — Доктор Ноукс скосил глаза на Гилберта. — Вы, надеюсь, никак в это дело не замешаны?

— Упаси бог. Нет, я просто проходил мимо.

— Слава тебе господи! Вряд ли ваша невеста обрадовалась бы такому происшествию в первую же ночь после приезда. Ну что ж, как видно, мне придется пойти, хотя я не понимаю, с чего вам вздумалось разыгрывать доброго самаритянина. Не скажу, что эта роль так уж вам подходит.

Филипп Ноукс был одним из ближайших друзей Гилберта. До того, как навсегда поселиться в Австралии, он служил судовым врачом. Гилберт охотно поселил бы Юджинию не у Келли, а у Ноуксов, если бы не Мерион Ноукс — сердитая, не стесняющаяся в выражениях англичанка, которая с первого дня возненавидела Австралию. Гилберт не хотел, чтобы его невеста в первый же день по прибытии в Сидней выслушивала ядовитые замечания о колонии.