Она запнулась, будучи не в силах выдержать его взгляд.

— Существует ли что-нибудь такое, чего вам хотелось бы, но чего вы лишены?

— Нет, нет. У меня слишком много всего. Но ваш долг миссис Эшбертон — когда он будет возвращен?

— Вряд ли сейчас подходящий момент напоминать мне об этом. Во всяком случае, миссис Эшбертон этого не сделала. Более того, она успела предложить мне еще денег взаймы.

— И вы приняли предложение?

— Само собой! — удивленно отозвался Гилберт. — Как я могу сейчас признать свое поражение? Вы, как видно, не понимаете главного.

— Я понимаю только одно: все это внушает крайнюю тревогу. В будущем году случится то же самое. Нам снова придется пережить недели, а то и месяцы волнений. Вряд ли я способна это выдержать. У меня не такой темперамент.

— Все дело в том, что вы не любите вино и виноделие. — Теперь Гилберт говорил уже снисходительно. (Она терпеть не могла этот его снисходительный тон.) — Но вам надо постараться набраться терпения. Возвращайтесь в постель и поспите еще.

Миссис Эшбертон испытывала самодовольную радость по поводу оборота, который приняли события. Ей нравилось ощущать себя незаменимой, пусть даже единственной причиной этого были ее деньги. Однако такая неприятная, хоть и необходимая вещь, как деньги, не должна стать преградой в ее отношениях с дорогой Юджинией. Старуха с каждым днем все больше привязывалась к детям, к Гилберту с Юджинией и к Ярраби. Ей бы очень хотелось стать крестной матерью Аделаиды. Она просто обожала крошку. Такая энергичная, требовательная, так похожа на своего отца — тот же повелительный взгляд синих глаз!

— Как бы мне хотелось дожить до того времени, когда она вырастет! Предсказываю: она своего братца во всех отношениях за пояс заткнет.

— Надеюсь, этого не произойдет, — заметила Юджиния. — И конечно же, вы проживете достаточно долго, чтобы увидеть ее взрослой.

Миссис Эшбертон покачала головой. Она становилась неряшливой в одежде, чепчик вечно съезжал на сторону, и из-под него выбивались пряди седых волос.

— Навряд ли. У меня отекают ноги. Филипп Ноукс говорит, у меня водянка.

— Вы слишком много пьете.

Миссис Эшбертон усмехнулась — не столько над собой и своей слабостью, сколько над Юджинией.

— Вы становитесь настоящей австралийкой, моя дорогая. Я думаю, ваша личность в какой-то мере наложит отпечаток на эту страну. И на вашего мужа, пусть и вопреки его воле.

— Что вы хотите этим сказать — «вопреки его воле». — Юджиния припомнила странное поведение Гилберта в это утро и снова почувствовала себя встревоженной и подавленной.

— Он человек одержимый — такая у него натура, — загадочно изрекла миссис Эшбертон.

— О, вы имеете в виду его страсть к винограднику? Я с этим примирилась и понимаю, что для него виноградник всегда будет на первом месте.

— Но ведь это совсем не обязательно, дорогая.

— Все равно так будет, — безнадежно молвила Юджиния. Глаза ее наполнились слезами. — А мне так безумно хочется уехать домой!

Миссис Эшбертон похлопала ее по руке. Юджиния заметила, как кольца врезались в распухшие пальцы старой женщины.

— Я знаю, дитя мое, знаю. Хотя иногда и подозреваю, что вы путаете тоску по родине с чем-то совсем другим. Однако не осуждайте меня за создавшееся положение. Если бы я не помогла Гилберту, он нашел бы средства в другом месте. Гораздо лучше, чтобы он был в долгу у меня. И пора вам понять, что вы соединили свою жизнь не только с мужчиной, но и со страной. Как говорят при венчании: на горе и на радость. Понимаете ли вы это, дорогая?

Глава XXIII

Юджиния не бывала в Сиднее со времени того злополучного посещения, когда в ее отсутствие умерла маленькая Виктория. А до этой трагедии она пережила страшные события во время путешествия с мужем из Сиднея в Парраматту. Поэтому поездка в этот город невольно ассоциировалась у нее с какой-нибудь бедой.

Однако на этот раз губернатор сэр Ричард Бурке, недавно получивший пожизненное дворянство, возвращался в Англию, и в его честь устраивался прощальный бал.

— Нам с вами не присутствовать на нем, — сказал Гилберт, — просто немыслимо. Мы выедем в субботу и вернемся через неделю. Вы сможете купить себе в Сиднее какие-нибудь новые туалеты — например, наимоднейшее бальное платье.

Его представление, будто в неряшливом колониальном городишке можно найти что-то наимоднейшее, так же как его безответственное отношение к деньгам, отвлекли Юджинию даже от тревоги за детей. Забыла она и о возможности снова встретить Колма, беспокоившей ее и вызывавшей тайную радость. Юджиния обрушилась на мужа с упреками:

— Как вы можете предлагать такое? У нас нет денег, кроме тех, что ссудила вам миссис Эшбертон. Я полагала, они предназначаются для более важных вещей, чем новые туалеты.

Гилберт нетерпеливо тряхнул головой:

— Вы слишком честны для этой страны, где действует один закон: хватай, что можешь. Вы говорите, ваша новая горничная хорошая портниха. В таком случае подумайте, что можно сделать с вашим гардеробом, если вы не согласны покупать новые вещи.

В свое время он сказал бы, что хочет-де похвалиться ею, теперь же начал отвыкать от подобных любезностей.

И все же Гилберту хотелось, чтобы его жена блистала в обществе, хоть он об этом и не говорил. Не случайно он внимательно наблюдал за тем, как она упаковывала чемоданы, и настаивал, чтобы ему дали рассмотреть во всех деталях платье, которое Юджиния и Эмми соорудили из отреза парчи, купленного по сходной цене в Парраматте.

Она медленно поворачивалась перед мужем, и наконец он сказал:

— А знаете, Джинни, я думаю, вы правы. Вам нечего беспокоиться по поводу моды — вы можете устанавливать свою собственную.

— Это вам, может, так кажется, но сиднейские дамы будут иного мнения, — озабоченно сказала Юджиния, теребя вырез платья. Не слишком ли он глубок? — Декольте было точно таким, как на модных картинках в английских журналах, присланных Сарой.

— Да кому какое дело до сиднейских дам? — воскликнул Гилберт, одобрительно поглядывая на жену. Он называл ее Джинни, только когда бывал ею доволен. — На мой взгляд, вы выглядите прекрасно. Не забудьте свои бриллианты.

Спустя три дня миссис Джарвис наблюдала, как они отъезжают от дома. Когда экипаж качнулся, сворачивая за угол, Юджиния положила руку в перчатке на плечо мужа. В глубине коляски сидели Эмми и Том Слоун, следившие за багажом и за ящиками с «Ярраби-кларет 1830 года» — марочным вином, которое пока что оставалось непревзойденным.

Когда экипаж скрылся в облаке пыли, глаза Молли сузились. Она постояла так еще несколько мгновений. Красивая женщина с полной грудью; роскошные волосы расчесаны на прямой пробор и обрамляют с двух сторон лицо. Глаза ее были устремлены в какую-то непостижимую даль, словно она мысленно спрашивала себя, каково это — уехать на недельку повеселиться в Сидней, пощеголять там в элегантных нарядах и стать, как это всегда удавалось миссис Мэссинхэм, центром всеобщего внимания.

Однако Молли не стала долго провожать глазами постепенно оседавшее облако пыли. Пусть никто и не воображает, что из-за отъезда хозяев дисциплина в доме ослабнет.

Вдруг она заметила, как в листве акации мелькнуло что-то розовое.

— Рози! Ты почему не в классной?

Ее дочь на мгновение застыла, а потом виновато спустилась с дерева.

— Мама, Кит сказал...

— Киту не следует думать, что из-за отъезда матери он может делать все, что ему вздумается. Уже половина десятого. Мисс Хиггинс наверняка ждет вас обоих.

— Но мать Кита сказала, что он может сегодня отдыхать.

— Это не значит, что и ты можешь делать то же самое.

Девчушка возмущенно надулась:

— Это несправедливо. Я не хочу все время учиться читать!

— Но тебе придется, мой ягненочек. Чтобы порадовать свою маму.

И все-таки очутиться снова в Сиднее оказалось приятно.