Отель «Тадж-Махад», как и другие подобные места, был еще одним островком для избранных. Привратники в униформе, являя в замедленных жестах всю свою величественность, отворили перед ним дверь. Бородатый швейцар огромного роста, в раззолоченной ливрее, дополненной тюрбаном, поприветствовав Элиота поклоном, принял чаевые. Брюстеру нравился безукоризненный сервис этого отеля, да и убранство его, пожалуй, тоже, но сейчас не то настроение, чтобы получать от чего бы то ни было удовольствие.

Элиот подошел к бюро и спросил дежурного о чете Мэтлендов.

— Я позвоню им, сэр.

Сообщив Мэтлендам о госте, он распорядился, чтобы посыльный сопроводил Элиота к лифтам. У лифта на нужном этаже его встретил коридорный, довел до номера и даже постучал в дверь, после чего замер, как бы ожидая дальнейших указаний. Элиот вручил ему несколько рупий и жестом разрешил удалиться.

Дверь номера открылась. Совсем не то, что он ожидал увидеть.

Бритт тоже смотрела на него с удивлением. Затем, просияв, сказала:

— Элиот, наконец-то мы встретились!

Он знал, что она только что окончила колледж, но в ее мягкой замедленной речи, слегка неправильной — или ему показалось? — было очарование, присущее обычно более зрелым женщинам. Она протянула ему руку, предлагая рукопожатие открыто и искренне.

— Рад наконец познакомиться, и добро пожаловать в Индию.

Жестом пригласив его войти, Бритт закрыла дверь.

Элиот заглянул ей в глаза. В них была неподдельность ее натуры, это он отметил сразу. Опыт подсказывал ему, что нельзя торопиться со столь тонким делом, как оценка людей. Но он напомнил себе, что перед ним новобрачная, а значит, она заслуживает, чтобы он на время милостиво отложил все сомнения.

— А где же Энтони? — спросил он, оглядывая гостиную.

— Боюсь, придется вас огорчить…

— Неужели вы потеряли его по дороге из аэропорта?

— Нет, но он подцепил мерзкую бациллу.

— Как! Уже? Дели обычно награждает кишечной дрянью на второй-третий день.

— Да, но у него кенийские колики, если это не одно и то же. Ему нездоровится большую часть недели. Я говорила, что совершать перелет в таком состоянии — авантюра, но он и слышать ничего не хотел, поверьте мне, Элиот.

— Он в постели?

— Прилег вздремнуть.

— Весьма огорчен, что он так расхворался. Путешествие не лучшее время для болезни, особенно свадебное.

— В этом, полагаю, Энтони с вами согласился бы, — сказала Бритт. — Он действительно чувствует себя виноватым, можете себе вообразить. Я уж говорила ему: хорошо, что он один заболел, а не мы оба. Милое утешение, не правда ли? Да вы проходите, Элиот, присаживайтесь. Бедняге только теперь удалось заснуть, так что, если не возражаете, я не стану его беспокоить.

Проходя мимо нее, он уловил легкий аромат лилий и удивился, как этой тонкой струйке аромата удалось сохранить себя в терпком тяжелом запахе сандалового дерева. Когда она усаживалась на диван, он мельком удовлетворил свое любопытство насчет ее фигурки. Бритт была в рыжевато-коричневом платье сафари. Юбка достаточно короткая, чтобы показать стройность ног, и узкая, чтобы подчеркнуть приятную округлость бедер.

Элиот сел в кресло напротив нее. Она ему тепло улыбнулась.

— Болезнь Энтони — не единственная неприятность, — сказала она. — Эта чертова авиалиния потеряла наш багаж. Я уже представляла себе наши вещи выставленными на продажу в магазинах Бангкока или где-нибудь еще, но в конце концов это оказалось ложной тревогой. Они позвонили вскоре после того, как мы прибыли в отель. Просто какой-то идиот оставил наши вещи в багажной тележке.

— Перед рассветом всегда особенно темно, — сказал Элиот. Он посмотрел на ее скрещенные ноги и подумал, какая ирония заложена в том, что он находит ее весьма привлекательной. Он знал, конечно, что она хорошенькая. Эвелин в одном из писем прислала газетную вырезку, но газетные фотографии немного могут сказать о человеке. Во всяком случае, этой женщине газетные фотографы не сумели воздать должное. Разницу он почувствовал, увидев оригинал.

Вокруг нее распространялась некая аура; присутствие духа, интеллект, физическое совершенство — все элементы прекрасного сошлись в ней. Безупречная кожа, изящество, хрупкость без намека на хилость. Гладкие золотистые волосы отвесно падают на плечи, хотя у нее привычка заправлять их за уши, жест, который она сделала уже пару раз.

Пока он смотрел на нее, она опять повторила это движение, обнажив шею. Его взгляд с золотых сережек перешел на ее ясные, серо-голубые глаза. Бритт казалась смущенной столь долгим ее осмотром.

— Итак, — заговорил он, решив, что хочет он или нет, а поддерживать беседу обязан. — Вы, конечно, не ожидали, что «в болезни и здравии» наступит так скоро?

Она рассмеялась.

— Мы с Энтони уже шутили по этому поводу. Он думает, что мне следовало бы осуществить свое право на гарантированный возврат денег, но я сказала, что поскольку все деньги были его, то я, как всегда, останусь с носом.

— Приятно видеть вас в таком хорошем расположении духа.

— Ну, я ведь не какая-нибудь угрюмая сиделка. Правда, в чем-то я лучше сиделки. Энтони подтвердит.

Ну почему такое милосердие жены являют лишь в начале брачной жизни? Что заставляет млеко человеческой доброты неизбежно скисать? Впрочем, неизбежно ли? Ведь бывают же пары, знающие, как избежать семейных раздоров, пары, которые счастливы вместе. Но это такая редкость…

— Когда я смогу встретиться с Моник? — спросила Бритт. — Я надеялась, что она придет с вами.

— Да, я тоже надеялся, но, увы, у нее оказались неотложные дела. Вечером она будет на посольском приеме.

Меньше всего ему хотелось бы вселять в сознание своей юной мачехи излишне радужные ожидания относительно Моник. Слишком вероятна возможность, что безобразная склока разразится еще до того, как Энтони и Бритт покинут Индию. Но не зная сам, как и когда скандал просочится наружу, он чувствовал, что благоразумнее ничего не говорить.

— Мы с Энтони не уверены, что сможем пойти на прием, — сказала Бритт. — Наверное, нам придется сидеть в отеле до тех пор, пока Энтони не избавится от этой бациллы. Весьма любезно было со стороны посла, мистера Вэлти, пригласить нас, но увы…

Элиот испытывал некоторую настороженность по отношению к ней, уж слишком она прекрасна и слишком в этом новом семействе все хорошо, чтобы быть правдой. Но эти ощущения объясняются, вероятно, его собственным болезненным положением. Бритт, решил он, молода и неопытна, так что трудно заподозрить ее в какой-то корысти. Правда, в ней несмотря на юность заметны некоторые едва уловимые признаки нервозности. С первого взгляда она показалась ему уравновешенной и даже безмятежной, но, присмотревшись повнимательнее, он заметил едва приметную дрожь се рук, а в голосе уловил проскользнувшие нотки тревоги.

— Элиот, у вас сейчас такое забавное выражение, — заговорила она. — О чем вы думаете?

Он смущенно улыбнулся, как мальчишка, пойманный на шалости.

— О вас. Вы меня весьма заинтересовали.

— В каком смысле?

Он ничего не ответил, опасаясь честности. Причина, по которой дипломаты лгут с особой осторожностью.

— Мне любопытно, что скрывается под всем этим юным шармом, — бойко ответил он. — Уверен, что из-за одного шарма Энтони не женился бы на вас, не тот он человек.

Замечание, казалось, смутило ее.

— Уж не знаю, за комплимент это принять или обидеться.

— О нет, только не обижайтесь, — сказал он быстро. — Это разрушит наши отношения, которые только начинают складываться, и внесет разлад в семейную идиллию.

Она посмотрела на него довольно строго.

— Никак не пойму, вы действительно хотите меня понять или это просто цинизм?

— Ох, цинизм, Бритт. Признаюсь…

— И это тоже дипломатический ход? Или такова ваша натура?

— С вашего позволения, это моя работа. Дипломаты, увы, бывают циничны.

Его ответ развеселил ее, но она пыталась сохранить серьезный вид.

— Говорят, профессионализм дипломата заключается в умении лгать. А как в частной жизни, Элиот? Могу ли я принимать ваши слова за чистую монету?