Света заскучала. Она с ностальгией вспоминала времена, когда через ее кабинет ежедневно проходили десятки людей – пусть не всегда симпатичных, но зато всегда разных. Ей стало остро не хватать именно разнообразия в общении, и в этом смысле авантюра с Андреем пришлась как нельзя более кстати.

В самом деле, безработный, да еще из провинции – это могло быть весьма любопытно. Во всяком случае, это было ново, ведь по понятным причинам людей этого типа в принципе не могло быть ни среди друзей Светы, ни среди клиентов ее агентства. Она надеялась, что мастер не только преобразит ее кухню, но и станет для нее интересным собеседником.

Однако, несмотря на распитую за знакомство бутылку «Бейлиса», тесного контакта с Андреем у нее пока не получалось. Он не отличался особой разговорчивостью, к тому же каждый день работал допоздна, заканчивая свои труды лишь когда Света отправлялась спать. Такое положение вещей ее категорически не устраивало, и уже на третий день ремонта Света потребовала у Андрея прекращать работу по ее возвращении домой. При этом она сослалась на усталость от шума и отсутствие полноценного отдыха. Андрей вынужден был подчиниться, предупредив свою работодательницу, что это скажется на сроках ремонта.

На следующий день, едва Света вошла в квартиру, Андрей тут же закончил работать и, умывшись и переодевшись, предстал пред ясные очи хозяйки. Впереди был целый вечер, и он явно не знал, чем его занять. Света сунула ему в руки электрический чайник и сказала:

– Иди набери воды, будем чай пить.

Они уселись в загроможденной кухонным скарбом гостиной пить чай. Андрей отмалчивался, пауза затягивалась, тогда Света включила телевизор. Она по опыту знала, что прямые расспросы зачастую лишь мешают откровенному разговору, ставя собеседника в неудобное положение допрашиваемого. Гораздо проще бывает «вытащить» его на живую беседу, используя как наживку что‑нибудь из только что увиденного или услышанного.

На телеэкране о чем‑то увлеченно разглагольствовал известный политик – приближались парламентские выборы, и эта публика изо всех сил старалась быть на виду. «Что ж, политика – так политика. Для начала пойдет», – подумала Света и рассеянно поинтересовалась:

– Андрей, а ты за кого голосовать будешь?

– Не знаю, еще не решил, – замялся он. – Но уж точно не за этого!

– Почему? По‑моему, он говорит весьма разумные вещи, – осторожно заманивала его Света.

Андрей покосился на нее, пытаясь понять, действительно ли ее интересует его мнение. Перехватив этот взгляд, Света повернулась к нему, всем своим видом демонстрируя внимание, даже уменьшила немного громкость «ящика».

– Если коротко – он врет, – буркнул Андрей. – Сознательно или нет, но врет.

– Любопытно. А если поподробнее?

Андрей замялся, решая, стоит ли об этом говорить.

– Ну? Я жду, – поощрительно улыбнулась Света.

– У нас очень большая и неприкаянная страна. Управлять ею крайне сложно – законы не действуют, повсюду равнодушие, мздоимство, воровство... В таких условиях одних разумных и грамотных решений мало. Нужны железная воля и полнейшая самоотдача для их осуществления, даже, если угодно, – подвижничество. А на подвиг способен далеко не каждый, и уж, во всяком случае, не он. – Андрей кивнул на экран.

– Да почему же не он?

– Не может быть подвига без любви, ты согласна? – Света кивнула. – В данном случае – любви сродни сыновней, к своему народу, к своей стране, – Света снова кивнула. – А этот господин, пока я его слушал, дважды употребил слова «эта страна»...

– Ну и что? – не понимала Света.

Андрей, весь разговор упрямо смотревший лишь в свою чашку, поднял глаза и строго взглянул на нее.

– Это все равно, что сказать о матери «эта женщина»...

Света с удивлением смотрела на него – неужели он серьезно?

– Андрей, но ведь это просто расхожее выражение, сейчас из десяти одиннадцать так говорят...

– Вот потому мы так и живем! В иные, лучшие для России времена, в ходу были другие выражения...

– Какие же?

– «Любезное Отечество», например! – отрезал Андрей и сердито уткнулся в свою чашку.

«Вот так, дорогая моя, получила? – озадаченно подумала Света. – А он, между прочим, очень любопытный малый...»

Они помолчали немного, сосредоточившись на остывающем чае.

«Нет, политика – слишком уж острая тема, – рассуждала Света. – Надо поискать что‑нибудь поспокойнее...» Она стала переключать каналы и остановила свой выбор на популярной женской программе. «Попробуем‑ка узнать, что наш мастер думает о прекрасном поле».

А Андрей в это время ругал себя за несдержанность. «Олух, ну что ты вскинулся‑то? Кому тут нужны твои теории? Видишь же – человек пришел с работы, устал. К тому же одиночество... Ей отдохнуть хочется, поговорить спокойно, а ты... тоже мне, неистовый Робеспьер!»

Света открыла было рот, чтобы задать новый вопрос, но, стремясь загладить свою резкость, ее опередил Андрей.

– Ты как считаешь – кто прав? Оля или Маша? – неловко, с натугой спросил он.

«Надо же! Мало того, что он перехватил инициативу, он еще и мой вопрос задал! Ну‑ну...»

– Когда как... – ответила Света, подумав: «Уж тебе‑то наверняка ближе Оля!», – но чаще, конечно же, Оля.

– Да? И мне тоже. Все‑таки в таком, как у Маши, непримиримом феминизме есть что‑то противоестественное, правда? – Андрей старательно пытался вести светскую беседу.

– Противоестественное?

– Ну конечно. Ведь многовековая история развития человечества произвела своего рода естественный отбор, предоставив мужчинам – мужское, а женщинам – женское. Природа сама учла все наши различия и особенности – и физиологические, и психологические. Отрицать это нелепо, это значит отрицать законы природы...

– Ну, физиологические – понятно, а вот психологические... Ты думаешь, между мужчинами и женщинами есть какие‑то существенные психологические различия? – Света про себя улыбалась: сейчас он будет учить ее психологии...

– Что ты! Огромные! Женщины вообще воспринимают все иначе. Более эмоционально, интуитивно, иррационально. Но иначе – не значит хуже. Наоборот, эти особенности дают женщине преимущество перед прямолинейной мужской логикой. Женщины, мудрые женской мудростью, это понимают и используют себе во благо, а женщины, умные мужским умом, воюют против этого – как Маша. Зачем?

– Может быть, они воюют совсем не с этим?

– А с чем же?

Света пожала плечами.

– С домашним рабством, например. С бесчисленными хозяйственными заботами, «великодушно» предоставленными им мужчинами. С бесконечными пеленками, кастрюлями и рубашками...

– Мне, конечно, трудно судить, но, думаю, мудрая и любящая женщина сама не отдаст никому ни своих пеленок, ни кастрюль, ни рубашек! А если же все это ее тяготит, значит, и муж ей – чужой, и дети его – не в радость, и, вообще, не сложилось у нее семьи, не с тем человеком жизнь она делит!

– Не слишком ли круто? Что, раз надоело мужу рубашки гладить, то уж и жизнь не удалась?

– А как же иначе? Ведь каждая женщина – а тем более любящая – немного колдунья. Она не просто рубашку гладит, она на этой рубашке тепло рук своих оставляет, чтобы оно всегда с любимым было, чтобы от бед оберегало, соблазны отводило, чтобы помнил он каждую минуту, что его и любят, и ждут... Это вековая домашняя магия, и в тягость нормальной женщине она быть не может...

Света слушала его, открыв рот. Его рассуждения были так необычны, так забавны! Конечно, глупость полная, но как интересно!

В тот вечер они проболтали допоздна, постоянно меняя темы разговора, и Андрей каждый раз демонстрировал свое особенное и, как правило, весьма любопытное мнение. Света укладывалась спать очень довольная собой: да, это была отличная идея – оставить Андрея у себя!

Назавтра «вечер вопросов и ответов» состоялся снова, и на следующий день – тоже. Но характер бесед несколько изменился. Уже не опасаясь, что собеседник «закроется», Света стала позволять себе возражать Андрею. Особенно ее «доставала» его склонность к нравоучениям, от некоторых его сентенций за версту несло домостроем, какой‑то дремучей, кондовой моралью, столь странной для современного молодого человека. Иногда она не выдерживала и, разгорячившись, всерьез начинала спорить.