Воздух наполнился ржавым скрежетом крыльев. Холли спрятала голову Джима у себя на груди. Он не противился, и его покорность вселила в нее надежду. Сама она, как могла, пригнулась и изо всех сил зажмурила глаза.

Стая обрушилась на нее с яростным клекотом. Она чувствовала холодные прикосновения гладких клювов, сначала осторожные, потом все более настойчивые. Птицы кружились вокруг нее, словно стая обезумевших от голода крыс. Они тянули к Холли острые когти, разевали хищные челюсти, пытаясь протиснуться между ее грудью и лицом Джима. Казалось, еще миг - и ей в лицо брызнут кровавые лохмотья. Шелковистые перья птиц щекотали кожу. Она содрогалась от отвращения, пошатываясь под оглушительными ударами крыльев. В ушах стоял душераздирающий вопль, точно рядом визжала буйно помешанная. Проклятые твари жаждали крови, крови, крови... Одно из чудовищ разорвало рукав ее блузки и оставило на теле болезненную ссадину;

- Нет!

Птицы одна за другой взмыли вверх и исчезли. Холли не сразу поняла, что они улетели, потому что приняла за шум крыльев громовые удары сердца и хрип собственного дыхания. Когда она осмелилась открыть глаза, то увидела, как стая выписывает черную спираль на фоне свинцового неба, сливается с другой, еще большей стаей, и вся эта дьявольская масса крыльев и тел со страшной скоростью несется к земле.

Она взглянула на Генри Айренхарта и заметила, что рука у него в крови. Наклонившись вперед, он пытался дотянуться до Джима, снова и снова повторяя имя внука.

Взгляд Джима сказал Холли, что его мысли далеко от нее. Скорее всего он сейчас на мельнице в ту безумную ночь. Перед ним бабушка с искаженным от ужаса лицом. Через мгновение ее не станет, но в памяти, точно на остановившейся пленке, застыл один и тот же стоп-кадр.

Черная стая закрыла полнеба.

Казалось, они еще далеко, но их было так много, что от страшного скрежета крыльев закладывало уши. Птичьи крики звучали как вопли из ада.

- Ты сам вправе выбирать между жизнью и смертью. И, если ты задумал убить себя, как Ларри Каконис, не в моих силах тебе помешать. Но запомни одно. Даже если Враг захочет убить только тебя, я все равно умру. Зачем мне жить, если тебя не станет? Я убью себя, как Ларри Каконис, и провалюсь ко всем чертям, если ад - единственное место, где мы сможем быть вместе.

Враг обрушился на Холли с удесятеренной силой. Она в третий раз прижала к груди лицо Джима, но сама осталась стоять с поднятой головой, отыскивая в неистовом водовороте крыльев, клювов и когтей блестящие бусины птичьих глаз. Они казались черными, как безлунная ночь, отраженная в морской бездне, и безжалостными, как сама Вселенная, как ненависть, кипящая в сердце человечества. Холли знала, что заглянула в черные глубины души Джима, до которых ей раньше не удавалось докричаться. Не сводя глаз с мечущихся бусин, она тихонько окликнула его по имени. В ее голосе не прозвучало ни мольбы, ни страха, ни гнева. Холли вложила в короткое слово всю нежность, всю любовь, которую к нему испытывала. Птицы били ее крыльями, разевали длинные клювы, оглушительно кричали. Они угрожающе цеплялись за одежду и волосы, но медлили разорвать Холли в клочья, точно давали последний шанс убежать и спастись. Их холодные немигающие взгляды буравили ее насквозь, но Холли не испугалась. Она звала Джима по имени и повторяла, что любит его, повторяла до тех пор.., пока птицы не исчезли.

Они не улетели, как раньше. Они точно испарились. Только что воздух сотрясался от их пронзительных воплей, и вдруг наступила мертвая тишина. Как будто ничего и не было.

Холли продолжала прижимать к себе Джима еще несколько секунд, потом отпустила. Он по-прежнему смотрел сквозь нее невидящим взглядом, точно находился в глубоком трансе.

- Джим, - умоляюще позвал Генри, протягивая к нему руку.

После короткого колебания Джим соскользнул со скамейки и опустился на колени перед дедом. Взял руку старика и поцеловал.

Потом сказал, не поднимая глаз от земли:

- Бабушка увидела, как Враг вылезает из стены. Раньше такого никогда не случалось. - Голос Джима звучал отстраненно, будто часть его существа все еще жила в прошлом. - Она испугалась, попятилась и сорвалась с лестницы...

Он помолчал, потом прижал ладонь деда к своей щеке и тихо произнес:

- Я не убивал ее.

- Я знаю, Джим, - дрожащим голосом ответил старик, - я знаю, что ты этого не делал.

Он вопрошающе взглянул на Холли, и она поняла, что у Генри накопилась тысяча вопросов о птицах, врагах и стенах. Но ему придется подождать ответов, как пришлось ждать ей и Джиму.

Всю дорогу до Санта-Барбары Джим сидел, откинувшись на сиденье и закрыв глаза. Казалось, он спит глубоким сном. Холли подумала, что за двадцать пять лет ему ни разу не удалось по-настоящему отдохнуть.

Она не стала его будить: Враг ушел, а вместе с ним исчез и Друг. Теперь в теле Джима живет только одна личность - он сам. Сны больше не двери.

Холли решила пока не возвращаться на мельницу, хотя там остались их вещи. Она сыта по горло Нью-Свенборгом и всем, что с ним связано. Лучше всего отыскать место, где они раньше не были, и начать новую жизнь, не омраченную тенями прошлого.

По обе стороны шоссе расстилалась бурая от солнца земля. Она вела машину и думала, глядя на пепельно-серый небосклон. Постепенно в голове из мелких частиц сложилась четкая картина.

...Необычайно одаренному мальчику, который даже не подозревает о скрытых в нем гигантских возможностях, удается выжить в бойне, произошедшей во "Дворце Утенка Дикси", однако испытанные им ужасы не проходят для него бесследно. Желая оправдаться в собственных глазах, он с помощью фантазии Артура Уиллота создает Друга - воплощение своих самых благородных устремлений - и узнает от него, что ему суждена особая миссия. Но одному Другу не под силу исцелить ребенка, чье сердце переполнено гневом и отчаянием. Ему необходима третья личность, чтобы спрятать отрицательные эмоции, черную ярость, которая пугает его самого. Тогда он создает Врага, изменяя сюжет романа Уиллота. Оставшись один на мельнице, мальчик ведет увлекательные беседы с Другом и дает выход ярости в образе ужасного Врага.

Это продолжается до тех пор, пока однажды ночью не погибает Лена Айренхарт. Испугавшись вида Врага, она оступается и падает...

Потрясенный ее смертью, Джим заставляет себя забыть созданных его фантазией Друга и Врага точно так же, как в книге Джим Джемисон забывает о встрече с пришельцем. Почти двадцать пять лет он живет тихо и незаметно, боясь сильных чувств, подавляя в себе и хорошие, и дурные стороны своей личности.

Работа в школе дает ему надежду на возрождение, но самоубийство Ларри Какониса приводит его в смятение. Лишившись цели в жизни, мучимый угрызениями совести, он начинает винить себя в гибели родителей и смерти бабушки. Скрытый в подсознании образ Джима Джемисона рождает в нем тягу к приключениям и тем самым дает выход энергии Друга.

Но, освободив Друга, он также освобождает Врага. За годы бездействия скрытая в нем ярость становится еще более черной и страшной. В ней нет ничего человеческого.

За двадцать пять лет Враг вырос и превратился в немыслимое чудовище, алчущее крови...

Джим во всем походил бы на других жертв раздвоения личности, если бы не одно маленькое отличие: созданные им существа не были людьми, и, самое главное, ему удавалось оживлять порождение своей фантазии. Если в нашумевшем случае с Салли Филд в облике больной жили шестнадцать личностей, то Джим мог воплощать себя в трех разных обличьях, и одно из них было маской кровожадного убийцы.

Несмотря на уличную жару, ей стало зябко. Холли включила в машине печку, но так и не смогла согреться.

Часы за регистрационной стойкой показывали одиннадцать минут второго. Приехав в Санта-Барбару, Холли оставила машину возле небольшой уютной гостиницы. Заполнила анкету и протянула клерку кредитную карточку. Джим по-прежнему спал на переднем сиденье "Форда".