— Что там, Славка? Пошли скорее, вон опять крадутся!
— Голова, ты помнишь, когда этот могильщик на Факел напал, вроде как рукокрыла здорового в небе видали?
— Ну да, еще бы не помнить! Только про это все равно никто не поверил. А ты это к чему?
— Ни к чему, так просто. Давай к берегу, прикрывай, пока не очухались, — я мешки наши подхватил, баллон запасной, сам спиной вперед к кустикам.
Последний раз оглянулся, думал — по следу кинутся, но боя не вышло… вот порода же гнилая! Кинулись своих же раненых жрать, а за нами потом пойдут, как оголодают.
— Что, Славка, по воде придется?
Голова запасной баллон прикрутил, ствол выставил, прикрывал меня, пока мы до крайних отстойников не добрались. Сложно сказать, какую из этих ям до войны вырыли, какая от бомбы получилась. Сколько себя помню — тут целое болото. В одном месте пересохнет, в другом — топь глубокая. Ну дык после болезни, когда наших на Факеле выкосило, инженеры постановили — больше на Лужи не ходим. А кто сам пойдет да заразу принесет — того с Факела долой.
Вот куда мы с Головой влезли…
По тропкам в галоп припустили, аж в боку закололо. Ну чо, крысопсы — они такие, это только кажется, что ты сбежал. Может, где есть и дикие, которые смирные, вон маркитанты болтают, есть такие в Москве, что с рук кашу жрут. Не знаю, добрых не встречал. Эти чуют, когда хомо мало. На вооруженный десяток, гниды, никогда не полезут.
— Стой, молчи.
Сбоку от тропы блестело. Тушка здоровой крысопсины, раздувшаяся уже, ага. Мухи над ней тучей гудели. В сторонке — еще одна мертвечина.
— Славка, кто их так?
— Не пойму пока. Близко не ходи, дай-ка вон ту палку.
Потыкал я дохлой собаке в зубы, башку ей повернул. Кой-че нашел, рыжему не стал говорить. Там под собакой ошметки лаптя валялись, грязные, не поймешь, старый или новый. Задумался я маленько, кто ж у нас в лаптях бродит? Никто, кроме пасечников. Но травники сюда в жизни не полезут, дурные они, что ли?
— Слава, ты глянь, чего их никто не жрет, а? Может, змея ядовитая какая?
— Может, и змея… — На горле у второй собаки, а еще на губе отыскал я желваки с застрявшими жалами. Так и есть, пчелы! Вот почему никто пока псов грызть не собрался, яд чуяли.
— Бежим отсюдова, рыжий.
Бежали мало, но мне показалось — целый час. Кусты колючие одежду рвут, не колючки, а прямо крючья какие-то, и все в рожу метят. И навроде паутины, белое, скользкое, к роже липнет, к рукам, не отодрать. Мне-то ничо, а рыжий позади скулить стал, мол, руки жжет. Я сразу приметил, что самые злые колючки — там, где лицо, и ветки кверху смыкаются. Хреновую мы тропку выбрали, кто-то низкий, широкий ее вытоптал. Рядом справа — крыши на земле лежат, дом, видать, был, да целиком провалился, что ли. И забор, где стоймя, а где лежа, на воротах номера еще видны, хотя ворота вполовину сгнили. Эх, сюда бы большой командой наведаться, небось добра всякого куча! Вонючки-то тупые, с пользой все равно применить не умеют.
— Голова, тихо, там кто-то есть.
Дядька Степан как-то выпил, про червей с лапами болтал, про тварей клыкастых, что днем в реке, а ночью на берег выползают. Может, и сказки все, да только вовсе мне тропинка не нравилась. За поворотом что-то висело, качалось маленько. Я встал, рыжий мне в спину ткнулся, дышать перестал. Стоим, слушаем, вроде никто за нами не идет. Река рядом совсем, плеск слыхать, ага, и рыбой завоняло да травой подводной.
Рыжий мне в лапу аркебуз свой спаренный сунул, два стальных шарика на взводе. Молодец, на ходу снарядить успел, что ли.
— Слава, ты глянь, пакость какая…
И точно пакость. За поворотом кусты враз кончались, стояли мертвые деревья, одни суки без листьев. На суку висела порося дикая, живая еще, башкой вниз, по клыкам мухи ползали. Тулово все у ней в паутине запутано было, видно, копытами билась, да не отбилась.
— Славка, кто ж ее так?
— Не подходи, прилипнешь. Видать, к ночи за ней приползут.
Пожалел я, что с нами Бурого нет, он бы мигом учуял, в какой стороне засада. Я решил — по тропе дальше не пойдем. Тот, кто свинью так ловко скрутил, половчее крысопса будет, лучше нам с ним в драку не вязаться. Справа стена кирпичная наискось лежала и крыша, в дырках птичьих вся, видать, ангар когда-то завалился. По стенке мы потопали, с той стороны спрыгнули — и попали на берег.
Тут все в обломках было, на три метра в высоту — крошка из камня, ржавых крепежей да кирпича. Здорово когда-то палили, даже не понять, что за дома стояли, каша от них осталась. Хвала Факелу, у воды не напал никто. Добрались до бережка, за катером перевернутым место нашли, залегли. Голова так дышал, будто рожать собрался.
— Славка, у меня… уфф… баллон пустой. Сил уже нет. Так с собой и таскать?
— Бросай, чо. Потом вонючки нам же продавать его принесут. Взад выкупим, ага.
— Славка, я даже очухаться не успел, зараза такая. Она как буркалы выпучит, у меня руки и ослабли…
— Все, не галди. Будешь галдеть — с того берега приплывут! Лучше смотри, чтоб сзади никто не подлез.
Рыжий замолчал, а я стал смотреть на реку. Говорят, до войны реку тоже называли Москвой, как и город. Теперь все так и зовут — Река. Чудно все же люди жили, ох, чудно. Батя говорит — до войны в Реке рыбы съедобной почти не водилось. Мол, люди столько грязи в реку напускали, что рыбу нельзя было есть. Тут батю кто-то обманул. Не может такого быть, не собрать столько грязи, даже если всю желчь, все могилы в реку высыпать. Рыбы вон сколько плещется, аж из воды прыгают. Другое дело, что голыми ногами в реку лучше не залазить — отгрызут ноги, ага, и охнуть не успеешь.
А еще — туманы часто, вон и сейчас туман с той стороны ползет. Ну чо, почти никогда толком тот берег не разглядеть, даже зимой парит, ешкин медь. Одни умники говорят — это по центру реки горячая струя, от нее пар. Другие говорят — это шамы балуют, их на реке в лодках видали, шамы воды не боятся, они ее в туман превратить могут. Злодеи они, топили рыбаков с Автобазы, а то и к себе в плен забирали. Где у них тайный город — кто ж его знает? Где-то на реке. А по той стороне… Эх, ешкин медь, бинокля нету, жалко! По той стороне несколько био в патруле кружат, не чета нашим больным могильщикам. Пороховых снарядов у них нет, но могут запросто стальную стрелу или звезду метнуть. Мужики с Автобазы, когда первый катер собрали, я еще мальцом был, рыбачить вышли, ага. Дык они ж тогда не знали, где и как по реке можно плавать. Такой вот стальной звездой катер насквость и рыбаков двоих, так мигом и затонули…
— Голова, давай пожрем. А то я после крыс чо-то жрать захотел. Только руки сперва пчелиной этой глиной намажем, что ли.
Рыжий обрадовался. Брюхо набить — это он завсегда. Сели, жуем. Я стал думать — кто мог Хасану донести, что био тут в Лужах помирает? Ну нет таких дураков, чтоб сюда ходить, а потом ему наушничать. Наши патрули в Лужи точно не суются. И снова я про рукокрыла вспомнил, ага. Вроде как мысля глупая, не бывает такого, чтобы человек на мыше поганом летал, они любого в клочья изорвут. Даже когда маленького берешь, а такое бывало, все равно как пса домашнего не вырастишь, звереют они и кусаются, убивать потом придется. Я решил — не буду Голове пока говорить, и без того устал он.
— Славка, а ты зачем сюда идти согласился?
— То есть как — зачем? Ты же тоже согласился.
— Со мной-то ясно. Я в приказчики хочу. Чтобы с маркитантами поближе к Кремлю пробраться. Или вон в Куркино это. А ты хитришь.
Ясное дело, хитрю, подумал я. Голова умный, от него хрен укроешься. Вечно он вперед меня мысли мои угадывает. Ну ничо, все ж мой лучший друг, ему можно, ага.
— Отец мне не даст на чужой жениться.
— Ты чего, Слава? — Рыжий аж картоху изо рта выплюнул. — Ты серьезно или как? Вот эту тощую сватать хотишь? Загрызет она тебя.
— Щас башку в плечи вобью, — пообещал я. — Голова, куда мне деваться? Тебе хорошо, ты умный, ты лучший механик. Даже если на Автобазе со своими разругаешься, тебя дьякон сразу к нам на Факел возьмет. И химики возьмут, и асфальтовые. А я куда пойду, если с батей поругаюсь?
