— Энди! Дикий!

Я попытался крикнуть. Вместо крика из паутины раздался низкий глухой гул.

— Я тебя слышу! Сейчас я тебя раскопаю. “Да здравствуют ее продолговатые уши”, — подумал я. Она принялась рубить ножом серебристые волокна. Через некоторое время, пробравшись ко мне, она освободила меня от гадости, спутавшей мне руки и заткнувшей рот. Мы вместе откопали Дикого и были готовы к самому худшему.

Но все оказалось не так уж плохо. Он все еще не пришел в сознание, но паутина, обложившая рану от иглы, остановила фонтанирующую кровь.

— Придется нам лететь назад, — сказал я.

— А как же камеры?

— Мы успели установить только две.

— Закончи работу.

— Я не могу...

— Закончи работу, — настойчиво повторила она. — Я поглядела, что там впереди. Иди полмили по главной тропе, и тебе попадется на пути шесть перекрестков. Если установить на них камеры, у нас будет достаточно информации, чтобы понять, часто ли здесь появляется зверь. И будь добр, сначала доставь сюда летун — я возьму там аптечку и позабочусь о Диком.

— Но он, может...

— С ним все будет нормально. В летуне достаточно медикаментов, чтобы оказать ему всю необходимую помощь.

Лотос была хорошей медсестрой; она не раз мне перевязывала раны.

— Ладно, — сказал я. — Через минуту вернусь. Вернулся я, правда, через четыре минуты, но когда посадил летун в ложбину, на Диком уже не осталось ни клочка паутины. Я взял камеры, перекинул их через плечо и потащил ношу, рассчитанную на двоих, держа пистолет наготове и зорко поглядывая по сторонам...

Три часа спустя я, пошатываясь, приплелся назад, не скрывая своей смертельной усталости. Лотос и Дикий сидели, весело хихикая над чем-то.

— Неплохой способ отлынивать от работы, — сказал я вместо приветствия.

Дикий поднял на меня глаза и тихонько заржал.

— Если хочешь, можем с тобой поменяться. По мне, лучше расставлять камеры, чем возиться с этой проклятой рукой.

— Как же, как же!

— По-моему, нам пора убираться отсюда, — вмешалась в нашу перебранку Лотос. — Кажется, приближается гроза, а я не хотела бы встретиться с тем, что вылезет во время дождя.

Во время ливня у растений-вампиров на Фаннере-Н пробуждался зверский аппетит.

— Хорошо. Ты можешь идти, Дикий?

— Как-нибудь доковыляю.

Однажды люди начинают тебе казаться животными. Лица превращаются в морды. Глаза становятся похожи на матовые бусинки. Уши вдруг обрастают шерстью. Вместо ногтей появляются когти. А ты знаешь, что животных можно убивать: стреляй в них сколько угодно, только людей не трогай. И ты идешь смазывать ружье... Но ты понимаешь, что просто представляешь их животными в своем воображении, чтобы можно было убить их и отомстить за мать — и таким образом стереть из своей жизни целую главу. В глубине души боишься, что тебе хочется пролить горячую человеческую кровь — приникнуть к свежей ране и насосаться...

Я, должно быть, стонал во сне. Это был старый и давно знакомый сон; сколько я себя помнил, он все время повторялся. Очнувшись ото сна в полутемной спальне, я оказался в объятиях мягких бархатных крыльев, рядом со мной лежало ее легкое тело, губы прижимались к моим...

На следующее утро мы пошли снимать камеры. Рука у Дикого почти прошла (спасибо таланту Лотос и заживляющей мази). Мы надеялись, что к полудню он окончательно поправится и сможет начать охоту — в том случае, если камеры запишут что-нибудь интересующее нас.

А интересного там было немало.

— Не нравится мне это, — проворчал Дикий, в шестой раз прокручивая пленку.

— Ну, нам и не такие страшилища встречались, — ответил я, чтобы приободрить их, а заодно и себя.

Но и это тоже выродок хоть куда. Семи с половиной футов, потяжелее Дикого. Две волочащиеся по земле конечности с шестидюймовыми когтями, а посередине бочкообразной груди — пара дополнительных, меньших по размеру рук. Эти руки беспрестанно теребили друг друга, царапались, выискивали насекомых, действуя при этом со странной согласованностью. Рот был настоящей сокровищницей для биолога, интересующегося формами зубов у хищников. На левой части лица у зверя располагался один запавший глаз, а на месте другого зияла недоразвитая глазница. Лицо было покрыто морщинистой кожей, на которой в некоторых местах росли пучки жестких волос.

— По виду он ничуть не опаснее паука.

— Вот и я об этом. Не нравится он мне.

— Как?

— По-моему, — вмешалась Лотос, — Дикий хочет сказать, что слишком уж он просто выглядит. Такого простака, каким выглядит этот зверь, взял бы первый же посланный за ним отряд. У него должно быть что-то еще, помимо когтей, зубов и лишней пары рук.

Выглядел он устрашающе. К тому же не следовало забывать о тех двадцати двух охотниках.

— А ты что думаешь?

— Даже не знаю, что сказать, — едва слышно пробормотала Лотос. — Это было бы все равно что устанавливать причину смерти до убийства.

— И что же мы решим? Может, отказаться, пока не поздно?

Они оба покачали головами.

— Нам ведь эти деньги пока что не нужны.

— Но там был Гарнер, — возразил Дикий. Улыбнувшись, я выключил камеру.

— Ладно. Давайте начнем. Дикий, как твоя рука? Он размотал повязку и расправил мускулистую руку. Рана затянулась новой, нежной и упругой кожей. Рука была красная и распухшая, но без шрама.

— Как нельзя лучше. Пора отправляться. Что мы и сделали.

После короткого, но утомительного перехода мы расположились лагерем неподалеку от того места, где зверя засекла камера. Первой — вечером — на часах была Лотос, потом ее сменил я и, отдежурив половину положенного времени, услышал, что справа приближается некое существо крупнее средних габаритов. Держа наготове пистолет, я вытянулся за густой полосой растительности и затаился. Мои защитные очки с инфракрасными стеклами разгоняли темноту, и видел я, должно быть, не хуже зверя.

Может, лучше бы мне было находиться в темноте. В жизни этот парнишка оказывал гораздо более сильное впечатление, чем на пленке, снятой бесстрастным объективом. В первую очередь камера не уловила легкой пружинистой походки мутанта. Происхождение его я установил быстро: обезьяна. Наверное, когда большой взрыв стер с лица земли город и пригороды, неподалеку находился зоопарк — неподалеку, но на достаточном расстоянии, чтобы не исчезнуть со взрывом. Остальное доделала радиация. Оставаясь незамеченным, я наблюдал, как зверь вприпрыжку проследовал мимо.

От него изрядно разило потом, несмотря на то что дул холодный ветер.

Поднявшись с земли, я отступил на свою прежнюю позицию. Я пока не открывал огня, потому что хотел сначала прикинуть, сколько выстрелов понадобится, чтобы остановить зверюгу. Я оценил ситуацию и теперь мог ждать, когда он снова появится. Опускаясь на землю, краешком глаза я заметил, что зверь вернулся и, стоя в десятке ярдов от меня, прищурившись, наблюдает за мной. Я мысленно отругал себя за то, что забыл про обезьянье любопытство и хитрость.

Внезапно он бросился на меня.

Я поднял пистолет и выстрелил.

Синий-белый, синий-белый!

Но когда вспышка погасла и ночь снова вступила в свои, на мгновение нарушенные права, обезьяны там не было — ни живой, ни мертвой. Если бы я убил ее, то там лежал бы ее громадный труп. Если бы я ранил ее, она бы так быстро не ускакала. Значит, она жива и бродит где-то поблизости.

Темень стояла непроглядная, даже инфракрасные очки не спасали. Я замер, прислушиваясь. Меня внезапно осенило, что зверь сейчас, возможно, пригнувшись, движется по тропинке за густым кустарником к тому месту, откуда ему проще было бы совершить прыжок. Я выбранил себя за то, что промазал, извиняя себя лишь тем, что зверь слишком быстро двигался и попасть в такую мишень было вообще невозможно. Не дожидаясь, пока он атакует, я стал пробираться назад через кустарник, держа наготове оружие и пытаясь уловить, куда следует целиться.