— Мы разговаривали.

— Потом?

— Машину занесло на повороте. С моей стороны на машине не было даже царапины. Я вышел, обошел машину, чтобы открыть дверь, но не смог. Она была мертва.

Он смотрит на меня, в глазах — слезы. У меня такое чувство, что кто-то держит меня за руку, сжимает мою ладонь, я чувствую горячее дыхание в ухе, тяжесть нетерпеливого тела на себе: давление невидимой руки и жар. Мои уши горят. Он говорит о смерти Джулии, а во мне горячее дыхание жизни.

— Это все, что я могу тебе рассказать…

— И ты уехал?

— Я знал, что возникнут проблемы, когда приедет полиция. Я ничем не мог ей помочь и уехал. Я жив, а она умерла — и в этом моя вина. Я попытался позвонить Джеральдине в Лондон, но она сказала, что не хочет меня видеть.

— Джеральдине, — повторила я.

— Мне хотелось быть рядом с кем-нибудь, кто знал и любил ее. Я стал часто разговаривать с Якобом по телефону. Он был мил и забавен. Я знал его друзей, но никогда не видел его.

— У вас много общего, — заметила я.

— Не надо сарказма, — говорит Феликс. — Я не знал, где он живет, но представлял, где находится его магазин. И вот я отправился в Париж. Он оказался очень похож на нее. Это было так странно… Мы пошли гулять, и он плакал, плакал прямо на улице.

Мой отец плакал?

— Он очень любил ее. И мог заниматься этим со мной. С мужчинами гораздо проще, чем с женщинами.

«С мужчинами… Я должна все сказать ему и уйти. Он такой же, каким был всегда».

— С женщинами возникают проблемы. Мужчины проще. Это называется дружбой.

Немного помолчав, он продолжал:

— Ты никогда не говорила о ней, а он говорил. О тебе он говорил, что ты сложный ребенок. Ты была плохой девочкой, когда оставила дом.

— Но когда мы встретились? Разве ты не знал, кто я? Никогда не видел фотографии? Чудесный снимок, я возле папиного стола…

— Я никогда не был у Якоба в квартире. Из-за Мишеля. Якоб снимал комнату…

— Я не хочу больше ничего знать, — говорю я.

— Ты сама спрашиваешь. Конечно же, ты хочешь знать все.

— Феликс, пятнадцать лет я думала, что ты мертв, точнее, шестнадцать.

— Но ты пережила это, я тоже. Я сумел забыть Джулию.

— Но я любила тебя. Это было самое чудесное, что когда-нибудь случалось со мной.

Он выглядит довольным.

— Феликс я так сильно тебя любила, что попыталась…

«Не говори ему», — подсказывает мне внутренний голос.

Но я пытаюсь сказать ему, я хочу сказать ему о любви.

Кольцо может объяснить все. Я достаю маленькую желтую коробочку.

Он наклонился вперед, видит кольцо и улыбается.

— О, я помню его. Ты показывала мне его в Париже.

— Посмотри, что на нем, — говорю я. — Посмотри на женщину и лебедя.

— Да, — соглашается он, но не смотрит на камень. Он смотрит на появившуюся пару в холле, молодую пару — высокие светловолосые иностранцы.

— Иногда, — говорит он, — хочется быть обоими, чтобы любить с двух сторон.

Я слышала это и раньше.

— Смотри. — Я протягиваю ему кольцо.

Феликс берет его, улыбается, подносит к глазам. «Оно не для продажи», — хочется мне сказать.

Я показываю ему на камень и нечаянно роняю кольцо.

— О! — восклицает Феликс.

Кольцо падает на мраморный пол. Удар бронзы о камень звучит как выстрел.

Я стою на коленях, поднимаю кольцо.

— Смотри, — говорю я ему. Я не сдамся.

— Что? — спрашивает он. Я поворачиваю кольцо: камень вылетел. Маленькие кристаллики агата, как угольная пыль, блестят у его ног.

— Прости, — говорит он.

Я поднимаюсь и сажусь в кресло. Я держу кольцо в руке, но не могу смотреть на него — камня нет.

— Я любил тебя, Флоренс, — говорит Феликс, — когда ты была молода.

— Ты хочешь сказать, когда ты был молод, — поправляю я его.

Прохладные белые простыни ждут нас дома, льняной саван.

Мне хочется исповедаться.

— Я думала, что ты умер.

— Перестань говорить об этом. Это все подстроил Марк, чтобы напугать Сильви. Меня это устраивало.

— Но ведь там нашли тело.

— Почему бы тебе не расспросить Сильви? Она ведь твоя подруга.

— Я боялась говорить об этом, Феликс. Потому что я думала…

— Что ты думала? Что?..

— Кто же тогда упал с обрыва?

— Это был… не я. Я не толкал его, он сам упал.

— Кто? Кто он?

— Просто парень. Я с ним познакомился, когда гулял вдоль обрыва. Красивый молодой парень.

— Ты хочешь сказать, что познакомился с ним так же, как со мной, как с Сильви?

Он повышает голос:

— Между мужчинами все проще.

— Но почему он? Ведь ты был тогда с Сильви…

— О Господи! Женщинам никогда этого не понять. Сильви рассказала мне о тебе, о своей лучшей подруге Флоренс, дочери Якобса. Я понял все, я понял, кто ты, и пошел прогуляться, чтобы успокоиться, и встретил этого парня. Все произошло так быстро. Но потом он потребовал деньги, у него, — тут он засмеялся, — даже был нож. Мне пришлось защищаться.

— Ты столкнул его с обрыва?

— Нет, он сам упал. Никто мне не верит, но это так.

Я положила слепое кольцо в желтую коробочку и убрала в сумку.

— Итак, теперь ты все знаешь.

— Мне пора идти.

— Ты не хочешь, чтобы я зашел к тебе домой?

— Это не мой дом, — говорю я ему.

Его рука легла на мою.

— Флоренс!

— Я должна идти.

— Я хочу тебе сказать еще одну вещь, которую тебе следует знать, — говорит он, — всего лишь одну. Обо мне и Джулии.

Я встаю и пытаюсь высвободить руку, которую он крепко держит, и больше ничего не желаю знать, пытаюсь оторвать его пальцы от своей руки, и замечаю, что у него подергивается подбородок.

Я встаю.

— Это не был бы ее первый ребенок… Запомни это.

Он сейчас похож на старую женщину, редкие волосы растрепались, рот сжат, косметика расплылась.

— Я ухожу, — говорю я. — Меня ждут.

Флоренс открывает глаза в середине ночи и видит, как светятся дорожные часы, которые стоят на столе рядом с ней, шторы трепещут на легком ветерке, пропуская пучки уличного света, которые то появляются то пропадают.

Небо уже светлеет, а она все спит, потом до нее доносится шум грузовика, подбирающего мусор, но металлического скрежета не слышно. Техника приручена, а может быть, она просто находится в лучшей части города, где уборочные машины более новые.

Она спускает ноги на пол, встает с постели, пробирается к двери и выходит в коридор. Ей нужно попасть в кабинет Пола на другом его конце.

На письменном столе — кипы писем, адресованных Полу, его фотографии: в белой рубашке для поло, с собаками и детьми на морском побережье; она открывает выдвижной ящик стола и видит цветные фотографии, сложенные в пачки, счета. Все открыто, все лежит на виду. Если она захочет, то может узнать все, даже стоимость ее букета. Так много информации лежит перед ней: письма из банка, из юридической фирмы, из Чили, Бразилии и Греции. Отчеты, сообщения. Если ей захочется все узнать, она может просто сесть за стол и все прочитать. Но именно эта возможность и удерживает ее от любопытства.

Из ее сумочки высовывается конверт с письмом от отца:

«114 Честер-стрит,

Лондон

Май, 8, 1958

Дорогой Джекоб!

Она наверху, рисует на столе, то есть хочется надеяться, что не на столе, а на бумаге.

Интересная вещь; она говорит, что не хочет мне мешать, представляешь, что я при этом чувствую?

Может быть, нам следовало поступить иначе; она жила бы со мной, а ты был бы ее дядей в Париже. Впрочем, у тебя налажена настоящая семейная жизнь, хотя слова „настоящая семейная жизнь“ кажутся несколько странными, когда речь идет о тебе и Мишеле, но не подумай, что я тебя осуждаю. Я часто забываю поесть, исключение составляют уик-энды, и я собиралась выйти замуж за лорда. Мы же хотели этого, не правда ли? Особенно Оливия, но поскольку Оливия думает, что Флоренс — ребенок Редфорда, и поскольку мы сделали все, чтобы избежать скандала, возможно, это и есть наилучшее решение. Хотя мне так ненавистна ложь. Мне часто хочется все ей рассказать, но она не поймет. Возможно, все остановилось, когда она родилась, потому что случилось то, что должно было случиться, ее рождение, и ничего больше. Ты говоришь, что у меня есть моя работа. Да, есть. Все идет хорошо. Но это только для окружающих.