— У меня завтра утром встреча, мне нужно выспаться.

«А мне казалось, что вам хочется смотреть на мои груди», — думает она.

— Может быть, вы мне оставите номер своего телефона, я вам как-нибудь позвоню, и мы съездим за город, — предлагает Франклин. — Я пришлю машину.

Пришла ее очередь покачать головой.

— Нет, правда, большое спасибо… я…

Эспозито поворачивается к ней:

— Правда, что в Нью-Йорке часто болеют?

— Разве? — спрашивает она.

— Мне говорили, что люди здесь часто болеют, — повторяет он.

— Я слышала, что и у вас с этим тоже не все в порядке, — резко отвечает она.

— Ну, эта, как она называется?.. Сначала эту болезнь обнаружили у гомосексуалистов, потом у наркоманов и проституток. От нее никто не выздоравливает…

— Ах, эта. Да, здесь она тоже есть. Я слышала.

Эспозито смотрит на нее так, как будто она отравленное яблоко.

— Я должен быть осторожным, у меня жена.

Она понимающе кивает.

— Вы правы. — И по какой-то непонятной причине хочет извиниться.

Флоренс поворачивается к Франклину, который убирает базилик со своей тарелки.

— Эта трава вызывает рак, — говорит он.

— Что?.. — спрашивает она.

— Базилик. Я читал об этом в медицинском журнале.

— Кто-то, вероятно, пошутил. Базилик чудесен. Нью-Йорк хорош уже тем, что круглый год здесь есть базилик.

— На вашем месте я не стал бы его есть, — говорит Франклин, дотягивается вилкой до ее тарелки и выбрасывает на стол зеленый листочек.

Эспозито хочет что-то ей объяснить.

— Любовь сопряжена с таким риском, — говорит он, накрывая своей рукой ее руку. Она как можно более вежливо убирает руку. — В наши дни все очень опасно. Вы понимаете?..

«Но я не предлагала вам себя», — хочет она возразить. Нет. Предлагала! Все одно и то же: обольщение, дорогие платья, мисс X. на благотворительном обеде, уверенность… Ей нужно выбраться отсюда до полуночи, чтобы встретиться с Полом, его голос так приятно звучал сегодня вечером по телефону, но сейчас она видит Андре, а думать о Поле, когда рядом Андре, это все равно что вдыхать ядовитые испарения ртути. Нужно забыть обо всем, чего ей хочется, пока она дышит этой отравой.

Андре обслуживает не ее стол. Она оборачивается, чтобы посмотреть на него. «Интересно, — думает она, — сколько таких красивых официантов умирает от этой новой болезни?» В одиннадцать сорок пять по бронзовым часам — в Париже сейчас раннее утро — она протискивается между двумя стульями и идет к двери, а затем по коридору — в большой холл.

Она останавливается перед колонной между двумя дверьми. Она не знает, какую выбрать, правую или левую?

Наконец выбирает левую по неизвестной причине и выходит на улицу. Она оглядывается, чтобы взглянуть на здание музея и на ту дверь, в которую она не пошла, и видит на черном фоне красные буквы: «Врата ада». Она не видела этой надписи, когда входила. «Конечно, — думает она, — пусть Андре провалится в ад, и Сильви вместе с ним». Вот и ответ на все вопросы. Флоренс хихикает — она пьяна.

Флоренс безуспешно пытается поймать такси. Ей нужно доехать до отеля Сильви, но в этот час на Пятой авеню нет свободных такси. Каблуки слишком высоки, чтобы идти пешком.

Ей слышатся чьи-то шаги сзади, она оглядывается, чтобы убедиться, что это не вор, но это мужчина в темном костюме, высокий, со светлыми волосами, он идет за ней след в след, на его лице выражение удовольствия.

Пол!

— Что вы здесь делаете? — спрашивает она подозрительно и с испугом.

— Я искал кое-кого, но она уже ушла, — шутливо отвечает он.

— И куда же вы идете? — опять спрашивает она.

— Я должен встретиться с одной женщиной, — говорит он.

— Кто она?

— Я все еще не знаю.

Они продолжают идти, но он не подходит к ней ближе.

— Я думала, что вы будете ждать меня в отеле, — говорит она.

— Да, возможно. Хотя я вас совсем не знаю.

— Я не понимаю, — настаивает она.

— Я тоже, — отвечает он и берет ее за руку.

Все меняется после того, как соприкасаются руки. После этого вы перестаете лгать, притворяться. Вы сдаетесь после того, как соприкасаются руки? Нет, это приходит позже. После поцелуя или когда соприкасаются тела?

Они гуляют. Потом сидят где-то, между ними маленький столик, на нем высокие бокалы…

— Так какой же наукой вы занимаетесь?..

Он протягивает свои руки к ее, и после соприкосновения уже не нужно никакого ответа.

Его палец пробегает по ее щеке. Она видит, как слегка кривится его рот, верхняя губа обнажает белые зубы, она понимает, что это улыбка. Его голубые глаза больше, чем просто голубые, их радужная оболочка обведена темно-серым. Он наблюдает за ней.

Он не похож ни на кого из тех, с кем она была прежде знакома.

Он обхватывает руками ее запястья и чувствует, как бьется ее пульс под прозрачной кожей.

Она дотрагивается до его виска…

На ее лице внезапное замешательство.

— Что такое? — спрашивает он. Нерешительность очаровательна только в первый момент, но не более того.

— Все происходит очень быстро, — говорит она. — Но еще ничего не произошло, — возражает он.

— Все равно очень быстро, — повторяет она. — Мне кажется, это нехорошо.

— Перестань пытаться думать, — говорит он. — Это тебе не поможет.

Но она хочет рассказать обо всем, прежде чем что-либо начнется: ее отец и Феликс, Джулия и Феликс, Бен и посол… Она пытается:

— Я проснулась сегодня утром в Париже, я не дома, для меня сейчас не полночь, а более позднее время и я не знаю, где я живу. Я так устала, а теперь еще вот это… Я должна все объяснить. — В ее глазах стоят слезы.

— Почему ты думаешь, что должна объяснять что-то? Я же ни о чем тебя не спрашиваю.

— Я не даю тебе спать, ты можешь заболеть из-за меня, я слишком стара, чтобы иметь детей, а Париж для женщин постарше, а в Нью-Йорке ни у кого нет времени, чтобы влюбиться, — проговорила она на одном дыхании.

— И нас может сбить машина, — добавляет он, — а завтра может упасть бомба или случится землетрясение, да и мало ли что может быть! Чего ты боишься? Почему ты так напугана?

— А ты не боишься?

Он отрицательно качает головой.

Она сужает глаза. Он, может быть, бациллоноситель. Он, может быть…

— Ты гомосексуалист? — спрашивает она.

— Что? — уставился он на нее. Романтичный сумрак бара превращается в плотную темноту. — Ты хочешь спросить, нет ли у меня СПИДа?

— Нет, я хочу спросить, знаешь ли ты моего отца? — Вопрос настолько нелеп, что он не обращает на него внимания и продолжает:

— Ты хочешь знать, в порядке ли мой анализ? Да? — Он явно оскорблен; за кого она его принимает?

— Я хочу спросить: знаком ли ты с моим отцом? Это очень важно. — Ее рука лежит на его руке. Ее тон убеждает его в том, что для нее это действительно важно.

— Естественно, нет, — говорит он. — А должен?

— Ты должен понять! Это очень сложно, но попробуй меня понять… — Она начинает плакать, вытирая глаза салфеткой, потом сморкается. Неужели он не может ее понять? Или она неспособна ничего объяснить?..

— Ты хочешь, чтобы я все понял с самого начала или мне позволено узнать все по порядку? Я согласен на полную откровенность, но у событий должна быть последовательность.

Он любым путем хочет удержать эту женщину, похожую на мальчика, с походкой восемнадцатилетней девушки, которая нетвердо стоит на высоких каблуках, такую беззащитную и искреннюю.

— Я хочу, чтобы все имело смысл, — очень осторожно говорит она. — Что бы ни происходило между нами. Моя жизнь была очень сложной, и либо ты часть того, что уже было, либо ты что-то новое. Я должна знать это, понимаешь. Не может быть того или другого понемногу. Это невозможно. Мне бы хотелось тебя знать. Я не хочу слепо доверять, притворяться, что все, что происходит, замечательно.

Она замолкает, чтобы перевести дыхание. Он протягивает ей бокал, и она делает глоток, потом продолжает:

— Везде ловушки, везде! Все, до чего я дотрагиваюсь, отравлено, испорчено, искажено, понимаешь? Искажено настолько, что рассыпается в прах…