Однако Венеция не обращала никакого внимания на его возражения.

— У меня хороший вид из окна спальни. Мили и мили каминных труб. Это всегда напоминает мне йоркширские вересковые болота.

Но Тони считал, что каминные трубы ничуть не похожи на болота, и не преминул сказать об этом.

— Кроме того, — добавил он, — каминные трубы всегда дымят.

— У нас бездымная зона, — высокомерно ответила Венеция.

— Ну тогда чадят. Газ и нефть загрязняют воздух, даже если их не видно. А деревья выдыхают в атмосферу жизнь. Наши дети будут здесь очень здоровыми.

— Что за чушь он несет, — позже проворчала Венеция, беседуя с Самантой. — В Лондоне ты была очень здорова. А посмотри на меня. Я тоже воплощение здоровья. Чего не скажешь о тебе. Ты выглядишь выжатой как лимон.

— Я действительно выжата как лимон, — призналась Саманта. — Я только что закончила оформлять спальню.

— Знаю. Видела, — отрезала Венеция, не одобрявшая действий Саманты и считавшая идею «сделай сам» полной ерундой. Если бы внучка вышла замуж за человека того типа, о котором мечтала Венеция, тот просто заплатил бы дизайнеру.

— Тебе понравилось? — Саманта отчаянно нуждалась в похвале. Тони, поглощенный работой и детьми, замечал успехи Саманты в области окраски стен и оклейки обоев только тогда, когда она сама обращала на это его внимание. Лишь бы был дом, а в доме царило спокойствие. До остального ему не было дела.

— Твоя спальня назойливо провинциальна, — осуждающим тоном заявила Венеция. — А если говорить честно, то и весь дом тоже. Без ковров на полу я чувствую себя как в шикарном цветочном магазине. Все эти розовые в полоску, темно-зеленые и красные ленточки, ворохи букетов и запах трав…

Саманта ощетинилась.

— Ну и что? Это сельский дом, а Тони — сельский врач. Тут все дома такие. Это модно, — Бросив карьеру модели, Саманта переключилась на домоводство и трудилась весь день как рабыня, пытаясь, чтобы ее дом выглядел так, словно сошел со страниц журнала «Дом и сад».

— Побойся Бога, Саманта, — резко ответила Венеция. — Если ты не успокоишься, то превратишься в одну из этих стенфордских жен. Тупую деревенщину, способную заниматься только домашним хозяйством! — На прошлое Рождество Саманта и Тони купили ей видеомагнитофон, и Венеция стала отчаянной видеоманкой. «Стенфордские жены» были последним фильмом, который она видела; сходство персонажей картины с Самантой было ей неприятно.

— Чушь, — ответила Саманта, но все же почувствовала неловкость. «Тупая деревенщина, способная заниматься только домашним хозяйством». Именно так она себя и оценивала.

Венеция подозрительно уставилась на внучку. — Думаю, ты уже превратилась в нее. Посмотри на себя, на тебе кричащее цветастое платье. Я уверена, что при встрече с другими женами ты обмениваешься с ними кулинарными рецептами.

— Вообще-то да, но…

Венеция с ужасом смотрела в свою тарелку.

— И эти ячменные лепешки, которые мы едим, тоже приготовлены твоими руками! Они нисколько не похожи на магазинные, которые я всегда ем в Лондоне. — Судя по тону старухи, покупные лепешки казались ой намного вкуснее. — А теперь я начинаю думать, что твои младенцы намного опрятнее, чем положено.

Именно об этом Саманте и не терпелось поговорить. Венеция была не лучшей из собеседниц, но на безрыбье и рак рыба. А в Оукфорде не имелось никого, с кем можно было бы обсудить эту тему. Мать с картинки, она ухаживала за близнецами так, как советовали книги. По какой-то необъяснимой логике Саманта считала, что жена врача должна быть в этом смысле совершенством. Поэтому она сверяла с книгой каждый свой шаг — от интереса к цвету того, что было в их ночных горшках, до появления молочных зубов. Но ни одна книга не объясняла, что такое материнское чувство. А Саманту данный вопрос очень беспокоил. Выходило, что этого чувства у нее нет и в помине.

— Не могу сказать, что я не люблю своих детей, — сообщила она Венеции. К тому времени близнецам было около года, и Саманта с ужасом подозревала, что беременна снова. — Я люблю их, но как-то очень отстранение. Они не вызывают во мне сильных эмоций. Кроме того, я все время чувствую себя ужасно усталой.

— В этом нет ничего особенного. Просто ты слишком много работаешь, — сказала Венеция, твердо считавшая, что работать за нее должны другие, и умевшая этого добиться. — Сама возишься с оформлением. Это просто смешно.

— Мы не можем позволить себе нанять кого-то другого. Это слишком дорого. А у Тони нет времени. — Саманта была готова удариться в слезы.

Венеция фыркнула.

— Этого достаточно, чтобы уморить любую женщину, — чуть мягче сказала она. — Ты делаешь для детей все, что можешь. Ни одна мать не сумеет сделать больше. — Она на мгновение остановилась, с участием посмотрела на Саманту, а потом сказала: — Есть еще кое-что. Тебе очень нужно участвовать во всех этих комитетах, о которых ты писала в своем последнем письме?

Саманта вздохнула. Ох уж эти сельские комитеты, бич ее жизни. Комитет молодежного клуба, комитет по подготовке летнего праздника, комитет по опеке престарелых, комитет по местному транспорту. Перечень был бесконечным. До переезда в Оукфорд Саманта и не подозревала о существовании таких вещей.

— Ну? — допытывалась Венеция. — Они тебе нужны?

— Тони говорит, что это обязательный атрибут сельской жизни. Я думаю, что так оно и есть. И занимаюсь этим, потому что хочу приспособиться. — Не успела Саманта это сказать, как в ее мозгу эхом прозвучали слова Венеции: «Ты никогда к нему не приспособишься».

Теперь Саманта считала, что именно тогда в ней завелась червоточина. Ничего не получалось. Ей не доставляла удовольствия ни роль жены, ни роль матери. Но она молчала и ничего не делала, потому что через неделю опасения подтвердились: она была беременна. После этого годы помчались стрелой, а она по-прежнему молчала. Она выполняла супружеские обязанности, но без всякого воодушевления. Тони ничего не замечал, во всяком случае на первых порах. Все ее силы уходили на дом, сад и детей. Именно в такой последовательности. Хилари оставалась дома и училась там же, где все местные дети, но мальчики уехали в закрытую школу, когда им исполнилось семь лет. Их отсутствие принесло Саманте облегчение, хотя она и чувствовала себя виноватой. Но это позволяло ей тратить больше времени на хозяйство. Поскольку Саманта была несчастна, она трудилась не покладая рук, пока дом и сад не превратились в картинку. Именно благодаря этому в ее жизнь вошел Пирс.

Тони познакомился с молодой женщиной, которая была специалистом по связям с общественностью и работала в агентстве, рекламировавшем продукцию одной фармацевтической компании.

— Она ищет сельский дом, который можно снять для рекламного клипа, — сказал он Саманте. — Дом должен быть в Нью-Форесте, обладать старомодным очарованием, иметь много комнат и соответствующее окружение. Я пригласил ее приехать и посмотреть что к чему.

— Я не хочу, чтобы съемочная бригада перевернула здесь все вверх дном, — возразила Саманта. Но Тони не отступал.

— Не глупи. Если они выберут наш дом, то отвалят за это жирный куш. Будет чем заплатить за учебу мальчиков.

Крыть было нечем, и в конце концов к ним прибыла съемочная бригада во главе с Пирсом. Тот осмотрел все, всплеснул длинными руками и экспансивно воскликнул:

— Замечательно! Просто божественно! Именно то, что нужно для нашей цели! Я сбился с ног, выискивая нечто среднее между маленьким домиком в прерии и дорогим борделем!

— Чертовская наглость! — взорвался Тони, невзлюбивший Пирса с первого взгляда, но быстро успокоился при мысли о жирном куше.

Едва Пирс одной уничтожающей репликой охарактеризовал дом и сад, как Саманта поняла свою ошибку. Она пыталась сделать дом как можно более уютным и перестаралась с оборками, складками и цветом. После этого она лютой ненавистью возненавидела Черри-Триз и все, что с ним было связано. Но Пирс ее очаровал; она легла с ним в постель вскоре после начала съемок и нашла этот опыт еще более очаровательным.