Ее рука слегка задрожала, стремясь отшвырнуть письма. Вместо этого она еще осторожнее сжала их и повернулась к креслу перед камином. Капельки пота выступили на висках, когда Лия села в кресло, но она никого не позвала, чтобы пламя притушили.

Она держала письма так крепко, что чувствовала, как пергамент впитывает влагу ее ладоней. Дыхание стало глубоким и прерывистым, будто она спешно поднялась по лестнице, вместо того чтобы преодолеть ступени размеренным шагом. Капелька пота катилась по щеке, по подбородку, вдоль шеи и по ее плечу, оставив след на впадине ключицы.

Дрожащими руками Лия развязала ленту и вытащила первое попавшееся письмо из пачки. Это могло быть первое письмо Анджелы, а может быть, последнее, это не имело значения. Лия не знала, что именно она ищет, как и не знала, почему решилась прочесть его.

Отложив все другие в сторону, она развернула письмо.

Пергамент стал похож на тонкую ткань, влажный и потертый в ее руках, глаза сфокусировались на написанном:

«Любовь моя!»

Лия ждала, что ее глаза обожгут слезы, а горло сдавят подступающие рыдания, но ничего подобного не случилось. Она не могла подавить ощущение предательства, видя, с какими словами другая женщина обращается к ее мужу, но это почему-то не убило ее. Ее сердце больше не было деликатным и хрупким, и она ощутила радость, что оно не будет разбито вновь от того, что она задумала.

«Спасибо за цветы! Они прекрасны. Я даже не помню, когда говорила тебе, что орхидеи – мои любимые. Сейчас они стоят в моей спальне, и когда бы я ни посмотрела на них, вспоминаю тебя и улыбаюсь.

Тем не менее я настаиваю, чтобы ты прекратил делать мне подарки. Я объяснила Себастьяну, что эти цветы от моей кузины Гертруды, которая якобы хотела сделать мне приятное… Я не хочу, чтобы у него возникли подозрения, и ненавижу лгать ему. Иногда я забываю, что говорю. Два дня назад я утверждала, что у меня болит голова, совсем забыв, что раньше сказала, будто бы болит живот. Я хотела бы, чтобы мне никогда не пришлось обманывать его, но что делать, я не могу больше выносить его прикосновения».

Лия сделала паузу и глубоко вздохнула. Лорд Райтсли был прав, когда отказался читать эти письма.

«Если бы я встретила тебя первым или ты был бы сыном графа, а не виконта… Каждый день я думаю… но, нет, я знаю, ни к чему не приведут эти мысли. Я люблю тебя, мой дорогой. Ты спрашивал меня раньше, и я не призналась, но да – я ревную к ней. Когда тебя нет рядом, я думаю о тебе и о ней. О том, что вы вместе. Как бы я хотела видеть тебя каждый день. Я представляю, как мы проводим тихие вечера, ты за книгой, я за вышиванием. Такая домашняя идиллия… Наши дети, сидя у твоих ног, слушают тебя. Они улыбаются и смеются, когда ты улыбаешься Генри. А потом ты подаешь мне руку и ведешь меня в нашу спальню.

Мой дорогой Йен! Я написала бы больше, но… я сохраню слова до нашей встречи.

Как утомительно тянутся без тебя дни.

Я люблю тебя.

Навсегда твоя, Анджела».

Лия глубоко вздохнула. Она тупо смотрела на письмо, буквы расплывались перед глазами. Плечи поникли, пальцы, сжимавшие письмо секунду назад, ослабели, и оно упало ей на колени…

Это была любовь. Они любили друг друга. Или по крайней мере Анджела любила его.

Она предполагала страсть, может быть, влечение, но… не любовь. Не то чувство, которое она испытывала к Йену. Она предполагала, что в письме излита страсть. Тогда она бы представляла, как они занимались любовью, и тогда она испытывала бы гнев, горечь от предательства, это было бы уместно, ее чувства были бы понятны. Но теперь…

Они потеряли все, не так ли?

Лия встала со стула, письмо упало на пол. Она сделала несколько поспешных шагов, прежде чем понять и вернуться назад к связке писем.

Но быть может, Йен и Анджела не потеряли все? Они сделали все, чтобы быть вместе, не желая давать возможность обществу, которое опирается на мораль и устои, управлять их жизнью. Письмо Анджелы наполняло ее печалью и одиночеством, когда они с Йеном были в разлуке, но еще более одинокой она была, когда они находились вместе.

Лия открыла ящик письменного стола и бросила туда письма, сладкий запах ванили и лаванды больше не оскорблял ее чувства. Это было нечто большее. Напоминание, которое всегда будет с ней. Поддержка, которая была ей так необходима.

Отвага.

Не говори мне, будто бы знаешь, что я чувствую. Ты знаешь, какая радость в моем сердце, когда ты рядом, или грусть, когда ты далеко? Нет, я боюсь, что ты не знаешь, и я всегда одна наедине со своей болью.

Себастьян медленно вздохнул, оглядывая комнату. Казалось, она пропахла старыми титулами и новоиспеченным богатством, тяжелый сигарный дым наполнил его легкие, когда он вздохнул.

– Я уже пожалел об этом, – пробормотал он, обращаясь к Джеймсу. Он не посещал мужской клуб со дня смерти Анджелы. Не то чтобы он не хотел видеть других людей или избегал компаний, но Джеймс настолько обосновался в своем городском доме, что Себастьян был удивлен, как это горничные не отполировали его вместе с мебелью. Нет, это был обычный клуб, но по той же причине он избегал сейчас званых обедов и музыкальных вечеров. Здесь все было так, как до смерти Анджелы и Йена, как будто и не было этой смерти. И как будто бы его жизнь не столкнулась с жестокостью реальности четыре месяца назад.

– Ты можешь жалеть о чем хочешь, – ответил Джеймс и потащил его к столу в центре комнаты. Не где-то в углу – прости Господи, – а именно в центре. – Скажи спасибо, что я не привязал тебя к хвосту моей лошади и не приволок сюда насильно. Это соблазнительная мысль.

Вокруг них разговоры протекали в привычном русле: погода, война на континенте, политика, но особенный энтузиазм вызывала одна тема – женщины. Себастьян расположился на мягком стуле, слишком удобном для человека, стремящегося себя наказать и держать в строгости. Положив руки на колени, он наблюдал, как Джеймс жестом указал официанту, чтобы принесли напитки.

Усевшись напротив него, брат улыбнулся:

– Господи, ты выглядишь ужасно.

– Не понимаю, почему ты настаиваешь на смене декорации, но куда бы мы ни пришли, стараешься уязвить меня?

– Мне нравится задирать тебя. Это одно из величайших удовольствий в моей жизни.

Себастьян сжал губы, когда официант поставил перед ними бокалы. Он скользнул взглядом по бледному золоту виски и отвел глаза в сторону. Джеймс потягивал виски, глядя на него точно с тем же выражением, как смотрел в течение последних месяцев, – терпеливо, но лишь немного расстроенно.

Слева от Себастьяна мистер Альфред Данлоп беседовал с юным бароном Купер-Джайлсом.

– Я непременно должен поехать. Честно говоря, скандал, если таковой и будет, мало волнует меня. Уолтер сказал мне, что мисс Петтигру непременно должна быть там.

– Наследница банкира? – Себастьян услышал вопрос Купер-Джайлса.

– Да, – ответил мистер Данлоп. В его голосе послышалось недовольство. – Потеряв инвестиции, вложенные в кораблестроение, так как «Рейнард» затонул неделю назад, я надеюсь к концу недели получить согласие на брак.

Себастьян перевел взгляд через плечо Джеймса и слушал речь лорда Дерриоу о его новой породистой охотничьей лошади. Джеймс вздохнул, и Себастьян ответил на его взгляд полуулыбкой. Чем больше они общались, тем лучше понимали друг друга.

– Может быть, все, что мне нужно, – это женщина, – предположил он.

– Женщина?

– Да.

– В постели?

Себастьян кивнул.

– Ты хочешь женщину? – Голос Джеймса усилился от недоверия, и Себастьян поморщился.

Да, он хотел легкомысленного секса, кого-то, кто бы заставил забыть об Анджеле. Почувствовать другой запах, кожу, другие руки… Но при этой мысли его тело восставало, мускулы напрягались, и его легкие, казалось, теряли способность дышать. Дыхание перехватило, сосредоточившись на неизменном безмолвном шепоте ее имени. Анджела.