Юля откинула одеяло. Простыня была девственно чиста, даже почти не смята. Женщина осмотрела двуспальное одеяло. Пододеяльник тоже был чист, его перечеркивали хорошо заутюженные складки. Постельное белье почему-то не сохранило и следа ночного интима. Это было жестоко. Слишком жестоко! Юля готова была поклясться, что провела ночь с мужчиной! И не просто с мужчиной, с собственным мужем! Да, но кому нужны ее клятвы? Все считают ее мужа умершим. Умершим... Да она и сама уже как-то с этим смирилась... Неужели Родик ей приснился? Видимо, так... Она вчера выпила слишком много кошмарного вина... Китайского... А кто знает, что эти китайцы туда подмешивают? Может, оно вовсе и не сливовое, а с какой-то дурманной отравой...

Юля выбралась из постели и прошлепала босыми ногами на кухню. Бутылка так и стояла на столе, а рядом с ней – чайная чашка с отколовшейся ручкой, из которой она пила. Да, она вчера поленилась доставать фужер, пила из битой чашки, как какая-нибудь алкашка. Считается, что женщины спиваются быстрей мужчин. Юле теперь стало понятно почему. Если после возлияний к одиноким женщинам в постели приходят почти настоящие любимые мужчины, не грех и выпить... Она повертела в руках красивую темно-бордовую бутылку с нарисованными на этикетке смазливыми китаянками, держащими в руках ветки цветущей сливы. Якобы сливы... Потрясла бутылку над чашкой. Вытрясла пару капель. Неужели она выпила целую бутылку, ничем не закусывая? Похоже что так...

Юля покатала на дне чашки яркие фиолетовые капли и вдруг резким движением опрокинула ее надо ртом, выпятив вульгарным ковшиком нижнюю губу, чтобы ничего не упало мимо. Пряная капля обожгла рот и растаяла на языке. Теперь этот вкус всегда будет ассоциироваться с фантастически прекрасным сном, с любовью Родика...

Молодая женщина испугалась, что сейчас опять расплачется, веки и без того были будто ватные. Надо же идти на работу... Конечно, сослуживцы ее поймут – не так давно похоронила мужа и наконец прочувствовала всю горечь одиночества... Но горечи почему-то не было. И чувства одиночества тоже. Не было и слез. Лишь слегка пощипывало язык.

Делая чайные примочки на опухшие веки, Юля уже знала, что после работы пойдет в тот же самый магазин, купит точно такого же китайского вина и выпьет сразу целую бутылку без всякой закуски. Возможно, она сходит с ума, но все же хочет, чтобы этой ночью к ней снова пришел Родион.

Вино лезло в Юлю с трудом. Оно уже не казалось вкусным и пряным, как вчера, и слишком явно отдавало синтетическими отдушками. Но Юля героически выпила бутылку. Как лекарство. От одиночества. Как средство, приманивающее фантом любимого мужчины. Всплакнуть, как вчерашним вечером, не удалось. Да и до настоящего вечера было далеко. Всего семь часов. Спать не хотелось. Чувство опьянения почему-то задерживалось. Наверняка вино оказалось паленым. То, вчерашнее, было настоящим, а это... Бездарная подделка. Размешали в воде российское сливовое варенье и добавили немного спирта. С такой бурды любимый мужчина не приснится.

Юля хотела включить телевизор, чтобы как-то развеяться, но пропиликал звонок входной двери. Молодая женщина усмехнулась. Неужели после паленого пойла фантомы любимых приходят, как обычные люди, через дверь, предварительно деликатно позвонив?

Она поднялась с табуретки, ее повело в сторону. Вот, значит, на что подействовало вино: на координацию движений. С трудом перебирая ногами и держась за стенки, Юля доползла до двери. Она долго возилась с замком, но когда все-таки его открыла, вздрогнула так, что ударилась головой о косяк. Ее подхватили руки Родиона. Впрочем, нет. Сознание оставалось совершенно ясным. К ней пришел вовсе не обожаемый муж. Зачем-то явился его брат – Эдик.

– Ну, мать, ты и нарезалась. – Эдик осторожно повел Юлю в глубь квартиры. Поскольку первой на пути была кухня, он туда и свернул. Усадив вдову брата на мягкий кухонный диванчик, он взял в руки пустую бутылку сливового вина, повертел в руках и сказал:

– Зачем пьешь такую дрянь?

– Не твое дело, – огрызнулась Юля.

– Мое! Ты мне не чужая!

– Да пошел ты...

– Отчего так грубо? – Эдик присел перед Юлей на корточки.

Она ничего не ответила. Просто отвела глаза. Братья были очень похожи. Очень. Если бы они сами не стремились к тому, чтобы отличаться друг от друга, наверное, различить их не было бы вообще никакой возможности. У них все было одинаковым: жесты, походка, голоса, интонации.

– Лучше расскажи, как живешь, Юль? – спросил тот, кто был невыносимо похож на Родиона.

– Как видишь...

– Вижу, что сходишь с ума. Так ведь и спиться недолго. И часто ты прикладываешься? – Он обвел глазами кухню, выудил из-под стола другую пустую бутылку из-под сливового вина, сказал: – Это ж паленая бормотуха! Так и отравиться недолго!

– Плевать, – отозвалась она и наконец почувствовала, что глаза начала заволакивать мутная пелена. Она то, истончившись, прорывалась, и в это окошко был четко виден Эдик в ярко-красном джемпере, то делалась плотной и грязно-серой, глушила яркость его одежды, тогда Эдика вполне можно было принять за Родиона.

– Дурочка, – услышала она родной голос, но будто сквозь воду. А может, она и находилась в воде. Кто взялся бы точно сказать об этом? К ней подплыл кто-то очень нежный и ласковый и начал гладить ее по волосам, потом по плечам, потом расстегнул на ней блузку. Она не сопротивлялась. Китайское сливовое вино знало свое дело: оно опять привело к ней мужа. Да, это был никакой не Эдик. Уж она-то не могла ошибиться. Она помнила тело своего мужа наизусть. Да и откуда Эдику знать, что именно нужно Юле в момент интимной близости. Об этом знал только Родик, а значит, именно он опять пришел к ней во сне. Или это не сон? Собственно, какая разница? Ей хорошо. Она любима. Она сама любит этого мужчину так, что готова никогда не просыпаться. Она готова оказаться там, где он сейчас находится: в раю, в аду, в могиле, изъеденный червями. Ей все равно. И пока он здесь, с ней, надо пользоваться его близостью. Надо сделать так, чтобы он приходил к ней каждую ночь, чтобы был в каждом ее сне, тогда только можно будет примириться с нудными длинными днями, в которых его нет рядом.

И Юля шептала в ухо мужчине самые страстные слова из тех, которые знала, изобретала новые, которые вдруг приходили на ум. Она сплеталась с ним в немыслимые петли и узлы, позволяла делать с собой все, что хотелось ее гостю, и сама не чувствовала никакой неловкости от тех ласк, которые придумывала и дарила обнимавшему ее мужчине. Во сне можно все. Ей, у которой отняли мужа, только так и можно выжить.

Звонок будильника опять поднял Юлю с постели с тяжелой головой и заплывшими глазами. Она вспомнила свой сон и посмотрела на подушку Родика – просто так, чтобы убедиться, что ей снятся хорошие сны. Подушка была неприлично смята. Юля с ужасом откинула одеяло. Простыня была скручена чуть ли не винтом. На стуле, который стоял рядом с кроватью, белела записка, придавленная дешевой разовой зажигалкой. Юля взяла ее в руки. На ней было написано: «Ты была великолепна, Юлька! Я всегда знал, что Родьке повезло больше, чем мне. Надеюсь, мы еще встретимся. Только не пей больше эту бормотуху. Целую. Эдик».

Юля взвыла раненым зверем и рухнула обратно в постель. Ну конечно! Она вспомнила, как вчера пришел Эдик в ярко-красном джемпере. А дальше все исчезало в горячечном тумане... Она занималась с ним любовью. Какой ужас! Но зачем он приходил? Не за этим же! Да если бы она не напилась, он ничего от нее не получил бы!

...Юля познакомилась с братьями Кривицкими на банальной дискотеке в одном из молодежных клубов. Они подошли вдвоем, совершенно одинаковые лица, но очень по-разному одетые.

– Мы приглашаем вас на танец, – сказал тот, на котором была яркая пляжная рубаха с попугаями, зонтиками и девушками в бикини.

– Что, сразу оба? – спросила Юля и расхохоталась.

– Не-е-е... – очень серьезно ответил все тот же, «в попугаях и девушках». – Придется выбирать.