– У вас есть второй аппарат? – азартно спросила Лариса.

– Там, в комнате.

Он вовсе не собирался протестовать, и они одновременно подняли трубки. Из обеих трубок донесся голос Маргариты.

– Сынок, это мама, – заявила она таким энергичным тоном, будто только что приняла холодный душ и растерлась жестким полотенцем.

– Привет, – кисло ответил сынок и откинулся на спинку кресла. – Как дела?

– Все так же, спасибо. У меня вот какое предложение. Что, если я сейчас заеду за тобой и мы вместе отправимся к Альберту? Как ты на это смотришь?

Лариса немедленно выпучила глаза, прикрыла трубку рукой и начала подавать ему знаки, что, мол, нет, ничего не выйдет.

– Ничего не выйдет, – послушно повторил Жидков. – Я сегодня обедаю в ресторане. – И зачем-то добавил: – С ирландцем. Поэтому поехать не могу.

– Ну, хорошо, – помолчав, приняла решение Маргарита. – Если гора не идет к Магомету… Мы оба можем к вам присоединиться. Отличный план! Насядем на Альберта всем скопом, пусть открывает карты! Рассказывает, что там случилось с Макаром на самом деле. Мы, в конце концов, семья, имеем право знать подробности. Верно?

Лариса скроила задумчивую физиономию. Пожалуй, от Маргариты так просто не отвяжешься. Это что же получается? Народу в ресторан набьется немерено. Она сама и Жидков – двое, профессор и двоюродный дядька Леночки – четверо, да плюс к этому – Маргарита с Альбертом – шестеро. Ну… что ж? Маленький банкет. Интересно, кто должен расплачиваться за всех? Неужели она?

– Ладно, – верно оценив выражение ее лица, сказал матери Жидков. – Давай так и сделаем. Ресторан называется…

– «Веселая матрешка», – подсказала Лариса. – Пятнадцать ноль-ноль.

Жидков послушно все повторил и быстренько завершил разговор. Посмотрел Ларисе прямо в глаза и неожиданно спросил:

– Как вам удалось… все это… ночью? Одной?

– Ну… Почему одной? Мне помогали, – неопределенно ответила она, положила ногу на ногу и потянулась.

Жидков содрогнулся. Кто же это, черт побери, на него наехал? Что это за люди? Международная преступная группировка? Хорошо, если им и в самом деле нужна только та дурацкая бумажка, которую Карина тиснула у Броварника. А если нет, что тогда? Интересно, агентша постоянно будет при нем? И насколько она опытна? В ближайшее время он это проверит. У них с Кариной существовал, конечно, запасной канал связи, но засветить его было не в интересах Жидкова. Автограф Меркьюри! Фу, какая глупость.

Лариса тем временем достала зеркальце, решив подкрасить глаза и припудрить лицо. Ее мать всегда повторяла, что обязанность мужчин – хорошо зарабатывать, а обязанность женщин – хорошо выглядеть. С годами Лариса опротестовала эти постулаты, но привычка приводить себя в порядок с раннего утра осталась.

Сегодня утром ей показалось, что Жидков относится к ней с большим уважением. Сколько она из-за него пережила! Пока откачивала и выпихивала из квартиры девиц и соседа, пока помогала шоферу откопать машину…

– Ах, блин! Кажется, я забыла на улице лопату! – подпрыгнула она, едва не уронив пудреницу.

– Ничего-ничего! – Жидков так широко растянул губы в улыбке, словно они у него были резиновые. – Пусть ее.

– Как это – пусть ее? Надо пойти и поискать. Как же вы без лопаты? Мало ли? Вдруг похожая ситуация, а у вас лопаты нет!

Жидков резко побледнел и схватился рукой за горло.

– Знаете, – выдавил он из себя, – я не думаю, что со мной еще раз случится нечто подобное.

– Загад не бывает богат, – нравоучительным тоном ответствовала Лариса.

Если Жидков все десять дней будет таким же милым, как сегодня, она спокойно выполнит эту работу. Спокойно.

…Тамара ненавидела аэропорты, аэродромы, самолеты и вообще все, что связано с авиацией и воздухоплаванием. Ее нелюбовь, широкая, как море, распространялась также на дирижабли, которых, впрочем, она ни разу в жизни не видела, и воздушные шары. Но это не была ненависть трусихи, которая в случае необходимости предпочла бы преодолеть Атлантический океан на надувном матраце, нежели перелететь на самолете.

Пошлые утешения типа «рожденный ползать летать не может» были не для Тамары. Любовно взращенное и многие годы тщательно культивируемое чувство возникло не спонтанно, а в результате вполне конкретных жизненных обстоятельств. Точнее – ее детство прошло в крохотной квартирке странного на вид кирпичного двухэтажного сооружения, грязно-желтого и вечно пыльного снаружи и внутри. Данную помесь казармы с колхозной конюшней Тамара до пятнадцати девичьих лет называла родным домом, но это было все, что за двадцать лет безупречной службы заработал ее отец, типичный советский офицер без влиятельных покровителей, наглухо застрявший в майорах каких-то тухлых инженерных войск.

Но это было полбеды. Собственно беда вольготно и нагло располагалась по соседству: два больших аэродрома, гражданский и военный, жили своей насыщенной, хлопотливой жизнью, без перерыва на обед напоминая жильцам окрестных домов о том, кто здесь хозяин. Из-за шума люди не разговаривали, а кричали, сильно напрягались, чтобы услышать друг друга, не слышали, злились, орали еще громче, срывая голоса. Помимо этого, на аэродромах что-то падало, взрывалось, долго горело, распространяя на сотни метров вокруг жуткие запахи. Жиденькую завесу секретности местные проныры-сплетницы через день-другой рвали в клочья и с удовольствием обсасывали в очередях и на лавочках вплоть до следующего происшествия.

Рев круглосуточно грохочущей техники, взлетающих и приземляющихся самолетов сводил с ума местных обитателей, которые часто ездили скандалить то к областному, то к воинскому начальству. При этом все понимали, что выхода нет, а путь к избавлению от адовых мук лежит либо через какой-то чудесный обмен, либо через кладбище. О купле-продаже в те годы еще не помышляли, да и неоткуда было бы взять небогатым людям деньги на новое жилье. И продолжали жить в этой приаэродромной резервации годами, десятилетиями, точно ставил кто-то на них безумный эксперимент, а они, как подопытные мышки, не могли покинуть квартиры-клетки.

Своевременно уехав, точнее, сбежав из отчего дома, Тамара сделала очень приличную для бедной провинциалки карьеру. Серьезно помогли не только грудь, достигшая, несмотря на звуковые эффекты, значительных размеров, но и умение держать удар, не падать духом в трудные моменты и – ловить момент, когда удача сама идет в руки. Последнее ей удавалось особенно хорошо, что сама Тамара относила за счет великой женской интуиции. За годы, проведенные в столице, она стала классической бизнесвумен, со всеми плюсами и минусами этого сорта женщин. Но, к собственному изумлению, сквозь годы она пронесла чувство неистребимой ненависти ко всему летающему. Недаром говорят, что эмоции детства – самые сильные.

Ну а упавший ей на голову во время одной презентации рекламный воздушный шар, запущенный чьими-то неумелыми руками, лишь укрепил ее во мнении, что от всего этого необходимо держаться на расстоянии, и чем больше будет это расстояние, тем спокойнее и легче будет у Тамары на сердце и приятнее ее чуткому уху.

Она старалась по возможности не летать (ну, разве что необходимость!) и тем более не участвовать в церемониях типа «встречи-проводы». Тем более что статус позволял перелагать их на плечи подчиненных.

И вот теперь Лариса устроила ей приятный вечерок – как девочке, бегать по залу, с идиотской улыбкой заглядывать в лица незнакомых людей, выискивая в толпе прибывших рыжие бакенбарды и клетчатую кепку. Она почему-то была уверена, что ирландский профессор обязательно рыжий и прилетит в Москву в кепке с помпоном.

Преодолев неизбежные на Ленинградке пробки, они быстро приближались к ненавистному Шереметьево, и Тамара тяжело вздыхала. Шофер, успевающий на скорости 120 каким-то чудом следить и за дорогой, и за своей угрюмой начальницей, откликнулся:

– Тяжелый клиент, Тамара Николаевна?

Не любившая обсуждать с подчиненными свои проблемы, Тамара сухо кивнула и стала демонстративно терзать кнопки мобильника, давая понять, что разговор не состоится. Но водитель, обладавший легким и незлобивым характером, тему продолжил: