Конечно, отправленное Анне письмо отчасти принесло ему облегчение, но Репнин не мог быть окончательно уверенным в том, что заслужил прощение, пока это не станет очевидным, то есть, пока он не получит ответного послания Анны, которая должна была сообщить ему, какой из путей для нее более близок — ждать или тотчас же выехать к нему навстречу. Волнение по этому поводу серьезно мучило Репнина, и эту муку еще более усиливала затяжная зима, не дававшая кораблям хода. И, чтобы найти себе отвлечение от покаянных мыслей и подавить горечь собственной неосмотрительности, князь с головой ушел в изучение имевшихся в библиотеке Ново-Архангельска книг и манускриптов, посвященных освоению соотечественниками американских земель.

Еще при отъезде Репнина из Петербурга озабоченный экономическим состоянием страны, втянутой в длительную и кровопролитную войну, Александр просил своего верного помощника определить приоритеты дальневосточной политики и понять, с чем следовало России связывать свои надежды и перспективы в этом регионе — с освоением Приамурья и Уссурийского края или с далекой колонией на американском континенте. Эту цель наследник видел самой важной частью инспекции, которую проводил князь, и поначалу желая лишь занять свой мозг, снедаемый сомнениями и чувством вины перед Анной, Репнин понемногу втянулся в чтение и, оставив простое упоение красотой и возможностями здешнего края, впервые задумался об истинном значении своей миссии.

Он взглянул на эту поездку новым взглядом, незамутненным оправданием вынужденного отдаления от двора и, по сути, являющимся неким подобием ссылки, и осознал необходимость своего присутствия на Аляске как представителя будущего российского государя, который должен будет управлять этой великой империей, простиравшейся на тысячи верст и располагавшейся на огромном пространстве от побережья Балтии и Черного моря до рек и гор Юкона по другую сторону Тихого океана. И тогда он открыл для себя Калифорнию и Форт-Росс.

Родичев до своего назначения в Ново-Архангельск был несколько лет калифорнийским правителем и глубоко сожалел о принятом в Российско-американской компании решении о невозможности доле содержать на своем счету единственную русскую крепость в горах близ Сан-Франциско. И, слушая рассказы капитан-лейтенанта и читая книги, описывающие эти места, Репнин поражался недальновидности правления компании и косности чиновников, позволивших потерять не только плодородную землю, но и важнейший с точки зрения политического влияния России в Новом Свете регион.

А еще он переполнялся восхищением и гордостью, с благоговением слушая рассказы Родичева и его жены о Форте-Росс — величественной крепости из красного дерева, построенной на высоком и крутом скальном берегу в заливе Румянцева русскими землепроходцами и моряками, над которым почти полвека гордо развевался трехцветный, бело-сине-красный флаг из шелка с гербом, изображавшим по белому полю фигуру скачущего в победном марше на коне Св. Георгия Победоносца.

И вот уже Форт-Росс представлялся впечатлительному Репнину средоточием идеи города Солнца — утопии, о которой читали все просвещенные умы России, но которую считали иллюзией, утверждая невозможность создания идеального миропорядка, где все было целесообразно и оправданно — где оружие было лишь знаком силы, а не угрозой для окружающего мира, и жизнь, основанная на неустанном и благородном труде, являлась бы общей радостью для всех обитателей этого рая.

— Форт-Росс не просто поражал воображение того, кто впервые видел его; он пленял соразмерностью и масштабом постройки и благами, каковые со временем открывались его жителям, — с чуть затуманенным сентиментальными воспоминаниями взором рассказывал Репнину Родичев. — Представьте себе огороженный толстыми крепостными стенами участок на десять больших помещений с двумя сторожевыми башнями — наш дом в несколько жилых комнат, казарма для сотрудников компании, склады для оружия и орудий производства, часовня, колодец с чистейшей питьевой водой и арсенал более чем на сорок орудий. Там же имелись библиотека и двухэтажный магазин, баня и амбар для продуктов. И все они сработаны были прекрасными мастерами — не наспех, добротно и основательно. А вкруг фортеции — не менее чем пятьдесят домов: литейные и механические мастерские, три мельницы — две ветряных и одна на лошадиной тяге, кузница, кожевенный завод, несколько конюшен, молочная ферма и судостроительная верфь!

— Для аборигенов, которые работали в компании и приехали в Форт с первыми его устроителями, — со вздохом добавляла Екатерина Петровна, — у нас из досок установлены были привычные им алеутские юрты, кухня для печения хлебов, школа…

«В окрестностях форта разведено до пятидесяти огородов и до пяти хлебородных ранчо, — читал Репнин в записках капитана В. П. Головина, найденных им в библиотеке Ново-Архангельска. — И, кроме того, колония всегда вполне обеспечена фруктами — здесь плодоносят яблони, вишни, персики, виноградные лозы и благоухают роскошные розы, завезенные из сопредельных испанских владений. Земля производит здесь в изобилии многие растения — у поселян с успехом родится капуста, салат, редька, морковь, репа, свекла, лук, картофель, каковой особо плодлив в этих краях — от одного яблока выходит 180 и 200 и притом садят его два раза в год. Здесь даже созревают на открытом воздухе арбузы, тыквы, дыни и бобы. А вдоль берега залива и по впадающим в океан рекам ходят небольшие суденышки — поселенцами же придуманные баркасы, и стоят под загрузку на приколе два брига из прочного калифорнийского дуба, в то время как два других идут к ним навстречу от берегов Дальнего Востока».

— Но как могло статься, что вы решились покинуть эти благословенные места? — негодовал Репнин при очередном мемуарном на строении Родичевых, вдруг ощутив в себе государственную жилку. — Отчего не воспротивились решению компании, не обратились к государю или Его высочеству?

— Мне ли рассказывать вам, князь, как сильна наша бюрократия, — тихо промолвил капитан-лейтенант, — и как невозможно бывает преодолеть неумных царедворцев и ленивых купцов, думающих лишь о сиюминутной выгоде и способных при малейшем снижении своих прибылей в одном месте бросать его, перебираясь к следующему, еще нетронутому их разрушительной волей.

— И никому нет дела до простых тружеников, верой и правдой служивших нашим интересам, — вторила мужу сердобольная Екатерина Павловна. — Мы, конечно, жили в Форте лишь последние пять лет его существования, но многие из его обитателей родились и выросли там, завели свои семьи, обустроились и процветали.

— Это очень похоже на заговор! — воскликнул горячий на суждения Репнин.

— О, князь! — не без иронии протянул Родичев. — В России иной раз и заговора не надо — дайте лишь дуракам поуправлять…

Репнин тогда покраснел от резкой отповеди коменданта, но позже, продолжая перебирать архивы ново-архангельской библиотеки, он нашел весьма любопытные заметки, сделанные участником одной из многочисленных русских экспедиций, исходивших Аляску и Юкон, казалось, вдоль и поперек. Отчет составлен был из нескольких докладов, но внимание Репнина привлек геологический синопсис, автор которого не только подробно запечатлел структурные особенности изучаемой им местности, но приводил факты, позволившие сделать выводы об иной ценности этих земель — кроме лесной, пушной и водной.

Геолог, оставшийся в докладе безымянным, описывал наличие признаков, аналогичных уже отмеченным им в изучении Камчатки и Алдана и с явностью свидетельствовавших о присутствии в недрах Юкона драгоценного металла — золота, и запасы его там, по оценке автора статьи, должны быть огромными. То же отмечал он и об особенностях строения калифорнийского побережья.

Еще одно соображение, привлекшее внимание Репнина, был рассказ Родичевых о посещении ими испанских земель и Мексики, где индейцам издревле была ведома подземная жидкость — густая, черного цвета с ужасным запахом и маслянистая на ощупь. Нефть — она хорошо горела и в цивилизованных странах, ценилась на вес золота.