— Я даже не успел с ним попрощаться, — горестно вздохнул Владимир.

— Я сделала это за тебя… — прошептала Анна.

Их трудный путь к самим себе и друг к другу был завершен. «Америка» возвращалась в Россию, и перед самым отплытием из Японии достигла весть о болезни и смерти русского Императора: простудившись во время поездки на свадьбу дочери своего родственника, Николай на следующий день больным принимал парад гвардейской пехотной части, после чего слег в тот же вечер и стал стремительно угасать, испустив дух в начале марта 1855 года.

Возвращение Анны и Владимира домой совпало с коронацией нового российского государя. Конечно, Александр был опечален известием о гибели своего верного помощника и адъютанта князя Репнина — в который раз сбывались слова отца: корона и одиночество — две стороны одной медали. И все же он был рад воскрешению Корфа из списка мертвых, предложив барону должность в своей канцелярии, в то время как Анна вернулась к своим обязанностям при дворе — правда, теперь уже при дворе Ее величества, Марии Александровны.

И никто из них не знал о том, что в библиотеке Ново-архангельска остался неотправленным доклад Михаила. Однако много позже он был найден библиотекарем Матвеевым среди рукописей и отправлен им в столицу, но до Александра не дошел, затерявшись в чиновных кабинетах. И новый российский Император так никогда и не узнал результатов огромного труда, проделанного его верным другом и многолетним соратником. И потому в октябре 1867 года Аляска была продана за 7,2 миллиона долларов американскому правительству — остановив войну ценою тяжелейшего для страны мирного договора, Александр вознамерился поправить пошатнувшиеся дела в государстве, и делал для этого все, что считал возможным и правильным.

А вот мечта Лизы сбылась — ее дети и дети Анны и Владимира стали одной семьей. И у них не было больше причин для разлуки…

«Иногда мне кажется, — записала Анна в своем дневнике, вернувшись домой после пышной церемонии коронации Александра Второго, — что жизнь не нуждается в нашем чрезмерном участии в ней, ибо для человека и ход мыслей, и результаты вмешательства судьбы, даваемой нам свыше, непредсказуемы. И оттого мы жаждем защититься от нее словами, называя все, случившееся с нами, фатальным, подразумевая при этом печальную необратимость времени. Но вместе с тем, лишь отвечая на зов перемен, выходя навстречу судьбе, мы можем увидеть свое будущее, ибо мудрость народная неоспорима — под лежачий камень вода не течет.

Сожалеем ли мы о людях, с которыми больше не встретимся в земной жизни? Стоит ли, если у нас впереди жизнь небесная! Размышляем ли о том, что хотели бы изменить в том, что уже свершилось и свыше означено? Кто-то сказал, что предела совершенству нет. Ждем ли иного, чем сама жизнь, воздаяния за неисполненные наши чаяния? А может, в том и есть их судьба?! Просим ли у небес даров, превышающих возможности высших сил, полагая, что и сами способны на большее? Странно, но величие — то, что не исходит из нас во вне, а углубляется в нас. Ибо свет внутренний ярче других. И голос внутренний честнее и справедливее.

Мне не ведомо, было ли пережитое нами к грусти иль к радости, потому как, пытаясь дать тому определение, мы отнимаем у прошлого право на продолжение. Ибо живет лишь то, что не закончено, существует то, что еще не нанесено на карту нашей памяти, как данность верстового столба, который не может угнаться за проезжающей мимо каретой. Оттого и мне не хотелось бы ставить точку в нашем с Владимиром единоборстве с судьбой, потому как завершение одного круга всегда означает начало следующего…»