— Только не задавать вопросов, откуда взялся священник, — предостерегающе поднял руку отец Михаил. — У меня рога скоро вырастут от этих вопросов.
Двое артиллеристов засмеялись. Потом один сказал:
— Молиться будем?
— Это кто как желает, — ответил отец Михаил. — Только молитва, идущая от души, доходит до Господа… — Он увидел гитару и потянулся к ней. — Ну-те-ка, ну-те-ка… — Отец Михаил взял гитару, провел пальцем по струнам и сразу стало понятно, что священник — опытный гитарист.
— Святой отец, вы и на гитаре бацать можете? — спросил Леха Стира.
— Могу, заблудшая твоя душа, могу…
— Нет, вы поняли, фраера, что значит наш, советский священник, а? — торжествовал Леха.
— Что желаете услышать? — спросил отец Михаил.
— «Мурку» давай! — потребовал Стира.
— «Мурку» тебе исполнять будут на малине, куда ты попадешь, если жив останешься, в чем я сильно сомневаюсь, дитя мое, — ответил отец Михаил и запел:
В час роковой, когда встретил тебя,
Трепетно сердце забилось во мне,
Страстно, безумно тебя полюбя,
Был я весь день, как во сне.
Сколько счастья, сколько муки,
Ты, любовь, несешь с собой.
В час свиданья, в час разлуки
Дышит все тобой одной…
Голос у отца Михаила был красивый, и пел он почти профессионально.
И хозяева, и гости невольно заслушались. А отец Михаил вдруг сменил ритм и зачастил, хитро подмигивая солдатам:
А на последнюю да на пятерку найму я тройку лошадей
И ямщику я дам на водку пять серебряных рублей!
Кого-то нет, чего-то жаль, и чье-то сердце рвется вдаль,
Я вам скажу один секрет — кого люблю, того здесь нет!
Поверх рясы на отце Михаиле была надета телогрейка, ноги в разношенных кирзовых сапогах. Из-под расстегнутой телогрейки сверкал большой крест на серебряной цепи. Вид он являл собой весьма живописный. Особенно когда запел с трагическим выражением лица:
Шутила ты безжалостно, жестоко,
А я рыдал, припав к твоей груди,
Но все прошло, а прошлое далеко,
Забудь его и прежних дней не жди!
Не жди же ты ни жалоб, ни упрека,
Не жди мольбы о ласках и любви.
Ведь все прошло, а прошлое далеко,
Забудь его и прежних дней не жди…
Отец Михаил прихлопнул струны ладонью и перестал петь. Ему дружно зааплодировали.
— Где ж ты так на гитаре бацать наблатыкался, святой отец? — восторженно спросил Леха Стира.
— На каком же мерзопакостном языке ты разговариваешь, заблудший сын мой, — поморщился отец Михаил.
— Как это? На русском! — пожал плечами Стира.
— О, несчастный русский язык, — вздохнул отец Михаил.
— А ты на каком трекаешь? — обиделся Стира. — Евангелие свое бубнил, ну ни хрена я не понял. Не пожелай жены ближнего! А если я желаю? Вот влюбился в жену ближнего и нет хода обратно — как тогда быть?
— Пойди и удавись, сын мой, — посоветовал священник.
— A-а, толком и сказать нечего! — обрадовался Стира. — Не пожелай добра ближнего! А я всю жизнь добром ближнего и кормлюсь, как тогда мне быть?
— Пойди и еще раз удавись, — усмехнулся отец Михаил. — Или, не ровен час, тебя удавят.
— Пусть попробуют, — тоже усмехнулся Стира, но усмешка была зловещая. — На всякую хитрую гайку есть болт с винтом…
— Ты стрелять-то умеешь, батюшка? — спросил артиллерист-лейтенант.
— Не тревожься, лейтенант. Еще Сергий Радонежский говорил, что православный монах всегда должен быть готов выступить на защиту отечества. Я, дорогой лейтенант, еще в Гражданскую стрелял.
— Ого! — улыбнулся лейтенант. — За кого же, за белых или за красных?
— За белых, естественно.
— Почему же «естественно»?
— Да потому что, товарищ лейтенант, красные священников стреляли аки бешеных собак. И вешали. К примеру, моего отца, священника, повесили прямо на звоннице. И церкви взрывали. И как вы думаете, за кого я должен был пойти воевать?
— Понятное дело… — Лейтенант озадаченно поскреб в затылке, глянул на солдат. — А потом как же вы?..
— Потом я ушел служить в церковь, где и служу по сию пору. Интересуетесь, почему меня не расстреляли или не посадили? Не всех же постреляли… кого-то Бог и миловал…
— Интересная биография, — усмехнулся лейтенант.
— Лучше сказать — поучительная, — ответил отец Михаил.
— Ничего, святой отец, — ободряюще проговорил ротный Балясин. — Тут есть биографии более поучительные.
— Такие кудрявые биографии, что тебе, святой отец, и не снились, — ухмыльнулся Леха Стира и достал из кармана затрепанную колоду карт. — Ну что, служивые, на досуге не грех и в картишки пошлепать. Кто желает под интерес?
— Под какой? — спросил кто-то из солдат.
— А чем богаты, тем и рады! Баночку тушеночки можно на банк поставить. Или пачечку махорочки. Мы все съедим и все выкурим, мы не гордые.
— Это если выиграешь, — сказал лейтенант.
— А кто садится проигрывать? — улыбался Леха Стира, тасуя карты. — Какой солдат не мечтает стать генералом?
— Ты-то что ставишь?
— А вот! — Леха извлек из кармана немецкую губную гармошку. — Трофей достался в бою! Гармошка всем на зависть!
— Э-э, была не была, дай карточку, — решился один из солдат.
— Ты дождешься, сын мой, в самом деле прокляну я тебя, — проговорил отец Михаил.
— Нам твои проклятия, святой папаша, что слону дробина, — парировал Леха Стира. — Игра — дело серьезное, и ты под руку не каркай.
И тут в укрытие заглянул капитан Бредунов.
— Во что это вы тут играете? Шеи я вам давно не мылил, гады! А ну, давай к орудиям, прицелы проверять! Снаряды таскать я за вас буду? Прохладная жизнь понравилась?! Щас жарко будет!
Штрафники и артиллеристы стали выбираться из укрытия.
Когда появился Савелий, Бредунов глазам своим не поверил:
— Цукерман! Ну дела! Что, до сих пор дуешься на меня? Это ты зря, Савелий, зря! Слушай, а ты с той медсестричкой… как ее? Света! Получилось с ней, а? По роже вижу, что получилось! А ты знаешь, этот госпиталь тут недалеко! Десять километров, село Дубравино. Вот наступление фрицев отобьем и съездим, а? Я ведь эту Галочку тоже отоварил! В порядке баба, любит это дело!
Савелий стоял перед капитаном, смотрел то в одну, то в другую сторону и разговаривать явно не хотел. А Бредунов не отставал, смеялся, хлопал Савелия по плечу, дергал за рукава шинели, заглядывал в лицо. И вдруг смеяться перестал, выражение лица сделалось жестким.
— Даже говорить не хочешь. Многовато в тебе говна, парень. Но мне плевать. А вот приказ не выполнишь, хвостом вильнешь — пристрелю на месте. Давай снаряды таскать, да поживей, Цукерман, поживей! И отвечать по форме!
И Савелий посмотрел ему прямо в глаза:
— Есть таскать снаряды, гражданин капитан!
Плоские снарядные ящики брали вдвоем и несли метров сто к орудиям. Отец Михаил таскал снаряды наравне со всеми, подоткнув за пояс полы длинной рясы.
Бредунов с лейтенантами возился у орудий — проверяли прицелы, затворы, крепления. Бредунов что-то приказывал, и лейтенанты бежали исполнять…
Твердохлебов прошел по линии окопов, останавливаясь возле каждого расчета. В расчете двое. Рядом с противотанковым ружьем лежат в углублении патроны-снаряды. Бойцы курили, посматривали на поле, полосу леса на горизонте.
