— Ну, идите, смотрите… уроды… Хорошо смотрите — или рядом с ними встанете. И вы идите! — глянул Харченко на двоих солдат, которые были в окопе у пулемета. — Что стоите, как бараны?

И те медленно пошли вдоль строя штрафников, вглядываясь в лица, и глаза их при этом были испуганными и затравленными. Штрафники, напротив, смотрели весело, многие подмигивали поварам, улыбались, корчили рожи.

— Ну и хлеборезки у вас, ребятки, — сказал Воскобойников. — Народ худеет, а вы толстеете.

Тихий смешок прошелестел по шеренгам.

Повара — один рыжий, другой брюнет — разом отшатнулись от Воскобойникова и пошли дальше. Молоденькие деревенские ребята, они пучили глаза и старательно осматривали каждого штрафника, но припомнить ничего не могли.

Твердохлебов стоял в нескольких шагах от строя штрафников, смолил цигарку, чтобы скрыть волнение, смотрел куда-то в сторону.

Вдруг рыжий остановился, и нечто похожее на радость блеснуло у него в глазах — он узнал Хоря.

— Заложишь — тебе не жить, — едва шевеля губами, процедил Хорь.

— Ходи дальше, чего встал? — прошептал другой штрафник.

— Что? — встрепенулся Харченко, шедший в трех шагах сзади. — Ты узнал его? Узнал, да? — Он быстро подошел к Хорю, ткнул его пальцем в грудь. — Это он? Ну, говори же, черт бы тебя забрал! Че ты глазами хлопаешь?

— Одна гильза горела… плохо видно было, — пробормотал рыжий повар.

— А ты получше посмотри! Получше! Это он?

— Никак нет, товарищ майор… — испуганно ответил повар.

— Ладно… — вздохнул Харченко. — Смотри дальше.

Рыжий и брюнет двинулись дальше. За ними шли красноармейцы, и замыкал шествие майор Харченко. Так они дошли до конца шеренги.

— Первая шеренга, три шага вперед! — скомандовал Харченко.

Шеренга сделала три шага. Теперь повара могли осмотреть вторую шеренгу, двигаясь по узкому проходу между первым и вторым рядом.

И вновь — напряженные переглядки. И уже темноволосый повар остановился, узнал Григория Дзуриллу.

Дзурилло посмотрел брюнету прямо в глаза, хотел было что-то сказать, как майор заметил, кинулся вперед:

— Это он, да? Ну, говори, пень с глазами! Это он? Ну, говори же, ну!

Твердохлебов и полковник Телятников стояли возле «виллиса», смотрели на сцену опознания и тихо переговаривались.

— Видите, не узнают никого, гражданин полковник.

— Твоих головорезов боятся.

— А может, это соседи к вам за провиантом наведались? — нашептывал Твердохлебов.

— Кто?

— А из полка Белянова. Их третий батальон — наши соседи, по ходам сообщений пятьдесят метров до них, не больше.

— Не ерунди, Твердохлебов, не вали с больной головы на здоровую.

И вдруг до них донесся крик майора Харченко:

— Ограбили склад и думаете, с рук сойдет?! Думаете, на фронте, в Красной Армии бандитизм процветать будет? Ошибаетесь! Каленым железом выжгем! Фамилия?

— Чья? Моя?

— Твоя, твоя.

— Ну, Яковенко. Андрей Федорыч.

— Три шага вперед. Фамилия?

— Бабаян Ашот.

— Три шага вперед! Фамилия?

— Филимонов Сергей.

— Три шага вперед. Фамилия?

— Микеладзе Вахтанг.

— Что он делает? — встревожился Твердохлебов и быстро зашагал к строю штрафников. — Гражданин майор!

Харченко обернулся, лицо его нервно подергивалось в приступе злобы:

— Может, ты назовешь преступников, комбат?

— Я-то откуда знаю? Я же у вас в штабе за полночь сидел.

В это время из окопов выбрались красноармейцы во главе с лейтенантом. Они подошли к майору, и лейтенат коротко доложил:

— Обыскали все. В трех блиндажах, в окопах… везде смотрели… Не нашли ничего. Никаких следов, товарищ майор.

— Спрятали, понятное дело, — покивал Харченко. Вдруг вскинул голову, гаркнул, указав на штрафников, которых вызвал из строя, семь человек и среди них — Хорь и Воскобойников:

— Арестовать! И погрузить в машину!

Лейтенант оторопело заморгал глазами, потом спохватился, повернулся к солдатам:

— За мной! Арестовать этих!

Раздались короткие команды:

— Сдать оружие. Следуйте в машину… Сдать оружие. Следуйте в машину… Сдать оружие. Следуйте в машину…

Штрафники в сопровождении красноармейцев забрались в кузов. Водитель и лейтенант сели в кабину. Подошел Твердохлебов, взглянул на штрафников. Встретил их взгляды.

— Ништяк, комбат, прорвемся, — ухмыльнулся Хорь.

— Да уладится все, Василь Степаныч, — сказал Воскобойников. — Скоро вернемся.

Твердохлебов повернулся и пошел к «виллису», в который уже садились полковник Телятников и майор-особист Харченко.

— Они ни в чем не виноваты, — сказал Твердохлебов.

— Назовите виноватых, — ответил Харченко.

— В ограблении склада продовольствия ни один из бойцов моего батальона не участвовал, — твердо выговорил Твердохлебов.

— Значит, этих расстреляем, — спокойно улыбнулся Харченко. — И сообщим обо всем в особый отдел армии. Поехали! — приказал он шоферу.

— Ты вот что, Твердохлебов, — сказал полковник Телятников, когда зарокотал двигатель, — Прибудь в штаб в восемнадцать ноль-ноль.

— Есть прибыть в штаб в восемнадцать ноль-ноль, — вытянулся Твердохлебов.

«Виллис», выбрасывая из выхлопной трубы черные облака газа, резво покатил по полю. Полуторка с красноармейцами и арестованными штрафниками тронулась следом. Подняв руку, Твердохлебов помахал штрафникам…

Еще не скрылись машины, а строй поломался. Люди сбились в кучки, нервно размахивая руками.

— Че с ними будет-то?

— А ты дите малое, не догадываешься?

— Трибунал будет. И постреляют, как зайцев…

— Как это постреляют? Там только двое виноватые, а остальные…

— Послушайте, Семен Викторович, у вас какая статья?

— Пятьдесят восьмая. Пункт Б. Террор. Я готовил покушение на товарища Сталина.

— В самом деле?

— Что значит «в самом деле»? Вы в своем уме?

— Вот видите, дорогуша, а вам двадцать лет лагерей воткнули. А еще про какую-то невиновность песни поете… Спасибо, что не расстреляли.

В другой группе те же разговоры:

— Шлепнут ребят ни за понюх табаку. Шухер небось до штаба армии уже дошел. Этому Харченке отчитаться надо. Меры принял, виновные наказаны.

— Лучше бы уж на минах подорвались, чем так-то…

— Для всех ребята старались. Нехорошо вышло — на душе свербит.

— Неужто ничего придумать нельзя?

— Ну, че ты такое придумать можешь?

— А че ты на меня орешь?

— Нет, ну че ты придумать можешь, чего я не могу? Тимирязев с Менделеевым!

— Да отвали ты от меня, понял?

— Заткнись тогда и на нервы не действуй.

До вечера перемалывали событие. Отбой загнал всех в окопы, но штрафникам не спалось.

— Тихо! Слышите? Ползет кто-то!

Какие-то смутные шорохи раздались неподалеку, позвякивания и покашливания.

Штрафники подобрались, взялись за оружие. Прислушались.

— Ну-ка, — выглянул один из окопа и дал в темноту длинную очередь из автомата.

— Эй, сдурели там, что ли? — раздался голос. — Свои!

— Свои все дома! — ответил штрафник. — Кто такие?

— Соседи ваши… сто девятый полк… — Из темноты в окоп одна за другой свалились четыре фигуры.

— Здорово, штрафные! — весело сказали незваные гости. — Табаком не богаты? Послали нас просить за Христа ради — все выкурили, хоть волком вой!

— Найдем для дорогих соседей!

— На, закуривай! Чистый «Беломор»!

— Ого, откуда добро такое?

— Неужто не слышали? Мы ж продовольственный склад гробанули! — со смехом проговорил кто-то из штрафников.

— Был такой слушок. Бают, у вас чуть не полбатальона арестовали?

— Семерых только…

— И че им теперь светит? Небось вышака влепят?

— Да нет — говорят, благодарность от Верховного главнокомандующего!

И вновь беззлобный негромкий смех.

— Ох, хорош табак! Я до войны «Пушку» курил. А по праздникам — «Северную Пальмиру». На ноябрьские стаканчик поутру пропустишь, закусишь, закуришь, и поплыла душа в небеса!