Они завтракали втроем в огромной столовой простеньким омлетом с ветчиной, казавшимся необычайно вкусным. Вальтер, счастливый до одури, шутил над испанцами и над «немцем в Испании», не сумевшим понять, как он выразился, ни одного местного анекдота.

— Для меня Испания ирреальна, — говорил он. — Поют, чтобы не плакать от голода. Танцуют, чтобы не падать от усталости. Детей рожают и хоронят, не успевая окрестить. Женщины в тридцать лет — старухи… Но никто не кричит, что страна гибнет, нация вырождается… Никто никому не грозит.

— На совести испанцев уже лежит гибель цивилизации инков и майя, — заметила Маргарита, — а также зверства инквизиции.

— Но разве нация не может изжить из себя содеянное зло, собственную дурную кровь? — воскликнул Вальтер.

— Ты о евреях? — вмешалась Ангелика. Они в самом деле противные. Я этих их шляп и бород видеть не могу. И музыка у них противная, хитренькая какая-то.

— Фрау Хаусхофер тоже еврейка, а твой дядя при мне советовал тебе у нее учиться.

— Ну, Грета, я же не знала… Я же не о ней! У нас в Линце жила одна семья… Они были совсем другие… противные. Вечно копошились, сновали… Моя мама так и называла их: «копошисты».

Маргарита пожала плечами.

— Они жиды и копошисты, мы колбасники, итальянцы макаронники, французы — лягушатники… Сначала обзывают, оскорбляют друг друга, потом станут бить и убивать.

— Ты слишком быстро делаешь выводы!

Все вздрогнули. В дверях столовой стоял Роберт Лей, вошедший бесшумно, как кот, и слышавший последние фразы.

— Добрый день, дамы и господа! Как приятно снова видеть вас всех!

Маргарита, едва не бросившаяся ему на шею, все же сдержала себя. Лей пожал руку Вальтеру Гейму, присел к столу. Маргарита налила ему кофе. Она почувствовала, что Роберту что-то не понравилось в ее словах.

— Как хорошо, что ты приехал, — сказала она. — Я так ждала.

— Я соскучился по тебе, — ответил он. У нее отлегло от сердца.

Вальтер и Ангелика, быстро переглянувшись, встали и распрощались. У них были свои планы. Вальтер успел отметить про себя, что Лей, несмотря на явное недомогание и усталость, выглядел, как всегда, безупречно: белоснежный воротничок и манжеты, «костюмчик с иголочки». Вальтер улыбнулся, вспомнив их первую встречу.

«А я меняю рубашку раз в неделю, и вечный шарф… Гели молчит, но что она думает при этом?» Последнее время он и вовсе стал замечать за собою экстравагантности, вывезенные из Мадрида под влиянием Дали. Здесь, в Германии, они выглядели по меньшей мере странно.

— Давай съездим в какой-нибудь магазин, — робко попросил он Ангелику. — Помоги мне подобрать что-нибудь из одежды, а то я сильно проигрываю… при сравнении.

Ангелика отчего-то развеселилась.

— Ты никогда не будешь похожим на Роберта! Что бы ни надел.

— Да не желаю я быть на него похожим! — обиделся Гейм. — Просто не пойму, как он умудряется при такой занятости всегда выглядеть, как денди!

Гели не знала, что такое «денди», но у Вальтера не стеснялась спросить. Он объяснил.

В магазине они провели три часа, истратив уйму денег и нервов, пока Ангелика наконец не удовлетворилась внешним видом своего возлюбленного.

— Женщины, как политики: сначала говорят своему народу — я люблю тебя таким, как есть, но дай им волю, и очень скоро сам себя в зеркале не узнаешь, — пошутил Вальтер, тайком бросив взгляд на свое отражение в витрине салона. Когда они вышли на свет божий, яростный августовский ливень хлестал так, точно раздавал домам пощечины. Они сразу нырнули в такси, доставившее их к самому дому, а поскольку автомобиля охраны не было видно, тотчас вошли в открытую дверь. И вовремя. Почти сразу вслед за ними у подъезда остановился «мерседес» Лея, и охрана снова замаячила на противоположной стороне улицы. А Вальтер опять поразился, невольно сравнив себя и Роберта — тот оставался вне стихий, а у Вальтера одна манжета спустилась ниже другой, галстук оказался на боку, новые туфли забрызганы…

— Я вас не сразу и узнал, — подбодрил его Лей. — Я вижу, вы приятно провели время.

— Вы, надеюсь, тоже! — огрызнулся Вальтер.

— Выкупался в дерьме по самые уши, — дружелюбно пояснил Роберт.

— Где это?

— В адвокатской конторе.

— Ты сам виноват, — заметала Маргарита, протягивая ему стакан воды.

Лей проглотил таблетку и встряхнул головой.

— Конечно, сам, кто же еще! Хотя порою мне кажется, что за меня действует двойник. Судите сами: месяц назад узнаю, что мой коллега депутат подал на меня в суд за оскорбление личности. Якобы я в кулуарах рейхстага, при дамах, обозвал его «безмозглым головастиком». Как вам понравится? Безмозглый головастик!

— Роберт, какой вы грубый! — фыркнула Ангелика.

— Да! Это грубо, — нахмурилась Маргарита. — Я видела сегодня в адвокатской конторе этого депутата. У него в самом деле большая голова.

— Грета, это не в моем стиле! Но дело даже не в том. Я совершенно не помню такого эпизода. Не помню и все! — Он сел в кресло и закрыл глаза. — Весь этот день помню в деталях — речи, резолюции, отчет комиссии по налогам, помню даже, что ел на обед, а этого не помню!

— И есть свидетели? — спросил Гейм.

— Есть. Хуже всего, что среди них журналисты, и это уже попало в американские газеты. Поэтому оскорбленный и оскорбился вдвойне.

— Чего же он от вас хочет? — спросила Ангелика.

— Публичного извинения, конечно. Кренц предлагал все уладить. Собрать свидетелей и мне в их присутствии принести извинения. Но я еще не выжил из ума, чтобы разыгрывать такие спектакли.

— Суд, по-моему, хуже, — заметил Гейм. — И потом, что вы сможете доказать, если свидетели подтвердят? Разве что собственную кратковременную амнезию? Но это едва ли вам…

Он осекся, поймав на себе быстрый, как будто предостерегающий взгляд Лея.

— Одним словом, забавная история, — констатировал Роберт и встал. — Извините. Пойду. Сил больше нет. Имейте в виду, на первом этаже теперь охрана и у черного хода тоже, так что если захотите выйти, предупредите меня.

— Ты приехал раньше из-за меня или из-за этого дела? — спросила Маргарита, в спальне присаживаясь к нему на постель. — Скажи честно.

— Все, что я делаю теперь, я делаю для тебя, по крайней мере, мне так кажется, — ответил Роберт. — И если ты меня еще не разлюбила, то к черту все дела, потому что я безумно соскучился.

У нее по-рысьи сверкнули глаза, и мир разом опрокинулся.

Роберт, к сорока годам слегка подуставший от страстных любовниц и собственной бесцеремонности, с Гретой придерживал себя, и эта не заметная ей «недосказанность» придавала его ощущениям давно утраченную остроту. Ее попытки сделать ему приятно внешне выглядели беспомощными, но непостижимым образом доставляли столько наслаждения, что он впервые за много лет испытал в постели подлинную «амнезию», сладкие провалы в беспамятство экстаза…

Рудольф с Эльзой прибыли в Мюнхен раньше, чем ожидали их счастливые любовники. Не найдя Маргариты дома, Гесс тотчас поехал на Гюнтерштрассе к Лею и застал там идиллическую картину — Ангелику позирующую Вальтеру Гейму в позе Данаи под золотым дождем. Гели, увидев его, окаменела. Вальтер что-то быстро набросил на нее. Через пару минут Гесса ждал еще один «нокдаун»: сонная сестра с медленной улыбкой и такой же сонный Роберт, оба полуголые, босиком, вышли к нему из спальни, и Лей ничего лучше не придумал, как спросить, какое решение фюрер принял относительно реорганизации партийной печати.

— После поговорим, — буркнул Рудольф и, чтобы не сказать лишнего, быстро удалился.

Дома его прорвало. Он обозвал Лея скотиной, сестру — «драной Клеопатрой», а про Вальтера и Ангелику сказал, что они друг друга стоят. Конечно, самый сильный залп был выпущен по Роберту, этому «природному феномену, всех вокруг себя обращающему в животных».

— И нас с тобою? — тихонько вставила Эльза.

— Да! Да! Меня во всяком случае! — рявкнул муж — Не смей его защищать!

— Не его, а себя, — спокойно возразила Эльза. — За всю свою жизнь я была слепо счастлива только два раза — когда ты признался мне в любви и в эти четыре месяца. А Роберт в моей защите не нуждается. Тем более перед тобой. Вы с Гретой похожи и тем, как сильно любите его.