Моими нарядами она осталась недовольна и, вздохнув, полезла в старый шифоньер. Я даже побледнела от ужаса и неловкости. Совершенно очевидно было, что сейчас хозяйка предложит мне что-нибудь из своей «эксклюзивной коллекции» тридцатилетней давности. Отказаться будет неудобно, а идти в этом в театр — немыслимо. И поэтому мои глаза сами собой зажмурились, когда она достала с верхней полки что-то серое, свернутое комком и упакованное в целлофановый пакет.
— На-ка, примерь, — Жанна Викторовна встряхнула вещицу. И я совершенно неожиданно увидела классную кофту с большими накладными карманами, чем-то напоминающую образцы из «Беннетоновской» коллекции. Кофта оказалась мне как раз. А в комплекте с ней стали вполне прилично смотреться простенькая белая блузка с английским воротником и длинная юбка с мягкими складками.
— А ты, поди, думала, что я тебе сейчас предложу те самые чулочки со швами и туфельки с пряжками, в которых еще сама по театрам бегала? — посмеивалась хозяйка, когда я уже перед выходом поправляла у зеркала прическу. — Мне ж все-таки не сто лет и не девяносто. В моде тоже кое-что понимаю… Хороша девка, хороша! Дурак будет тот, кто в тебя не влюбится.
Она наверняка имела в виду Алексея. А я тешила себя робкой надеждой, что он именно сегодня решит пойти в Большой театр, возьмет билет именно в четвертый ярус. И там мы с ним наконец встретимся…
Правда, по дороге моя уверенность в собственных чарах несколько поослабла. Идти пришлось сначала мимо стоянки роскошных «Мерседесов» и «Саабов», потом мимо гостиницы «Метрополь» с ее рестораном и ювелирным магазином, сверкающим золотом витрин. Из шикарных автомобилей выходили не менее шикарные дамы в умопомрачительных платьях и классических меховых накидках. И я, в своей псевдобеннетоновской кофте, слегка попахивающей нафталином, потихоньку начинала казаться себе казанской сиротинушкой.
Но, к счастью, мои опасения оказались напрасными. Четвертый ярус был все же четвертым ярусом. И публика там подобралась самая демократичная.
Да, в общем, и не в этом было дело. Давали «Легенду о любви»! И через какие-нибудь полчаса мне предстояло увидеть настоящий балет настоящего Большого театра!
Но грянули первые аккорды, разъехался занавес. А я не увидела ровным счетом ничего, кроме качающихся перед моим носом затылков. Зрители второго и третьего ряда изгибались, как королевские кобры, чтобы хоть что-нибудь разглядеть из-за голов счастливчиков, сидящих в первом ряду. Мне же оставалось только наблюдать за рыжебородыми мудрецами из кордебалета, топчущимися у самого задника, да разглядывать хрустальные сосульки знаменитой люстры, висящей на расстоянии вытянутой руки.
Но когда на сцене появилась Грачева, хрупкая и сильная, утонченная и страдающая, я все-таки не выдержала и резко наклонилась вперед, кажется, заехав локтем по чьему-то затылку. На меня зашикали и заворчали. Бабушка, дежурящая в проходе, мгновенно приняла охотничью стойку. Но меня не выгнали — и это было главное! Так, согнувшись в три погибели и неудобно поджав руки, я и просидела все первое действие.
А в антракте все та же бабушка, окинув мою фигуру опытным взглядом, вдруг спросила:
— Тоже танцуешь, что ли?
— Да, — осторожно ответила я, прикидывая, какие из этого можно извлечь выгоды.
— В Станиславского, поди?
— Да, в Станиславского…
— Ну и как, Чернобровкина-то ваша будет на закрытии сезона «Кармен» исполнять?
Я замялась всего на секунду, а потом, глядя на билетершу честными глазами, сообщила, что будет. И бабушка, удовлетворенно кивнув, подытожила:
— Ну ладно уж, встань в проходе, а то, я гляжу, изогнулась вся — кошмар просто!
Во втором акте никто не заслонял от меня сцену. Видно было превосходно. И только в носу предательски щипало при мысли о том, что какие-то счастливые девочки из кордебалета скоро выйдут на сцену с неизвестной мне Чернобровкиной. Взмахнут цветастыми шалями, лихо и небрежно поправят алые розы в волосах и встанут на «высокие пальцы». А я в этот момент буду привычно тащиться от Черкизовского рынка с полупустой клетчатой сумкой на колесиках и пачкой бумажных денег в кармане…
От театра к метро меня несла людская толпа. Я сама, совершенно потрясенная, немного расстроенная и чуточку сумасшедшая после спектакля, наверняка забрела бы куда-нибудь не туда. Возле турникета ко мне попытался поклеиться какой-то длинноволосый молодой человек богемной наружности. Спросил, как меня зовут и не интересуюсь ли я астрологическим значением имен. Потом попытался заинтересовать меня картами Таро. Я пару раз ответила невпопад, все еще мысленно представляя блестящий дуэт Ширин и Ферхада. В конце концов он потерял ко мне интерес и шагнул на эскалатор, не попрощавшись.
— И это правильно! — громко заметил пожилой мужчина, торгующий журналами и газетами с лотка. — Правильно, что не стала с ним знакомиться. И что за парни пошли? Тьфу! Волосы до пояса отпустят, серьгу в ухо всунут, только что юбку не надевают. Про таких-то вон в «Мегаполисе» сегодняшнем и пишут: убили втроем девчонку и в канализационный люк сбросили… Не хочешь, доча, газетку купить?
Газетку покупать я совсем не хотела, но отказывать старичку, так живо вмешавшемуся в мою судьбу, было неудобно. Пришлось достать из кармана деньги и взять с лотка совершенно ненужный «Мегаполис-экспресс».
Ни броский заголовок «Кате отрезали ушки», ни фотография полногрудой блондинки на первой странице меня не прельстили. Да и газету я раскрыла просто так, чтобы не смотреть на лица сидящих напротив людей. Попала на страничку объявлений. Пробежала глазами привычные рубрики «Куплю», «Продам» и «Меняю». Немного задержалась на перечне услуг. Раздел «Есть работа» я хотела пропустить, потому что и в Москве, и у нас, в Северске, в нем в основном печатались обещания всяческих благ для желающих распространять косметику или обрабатывать почтовую корреспонденцию. Но вдруг у меня внутри словно что-то оборвалось.
«Требуются девушки до двадцати пяти лет с фундаментальной хореографической подготовкой и хорошими внешними данными, — гласило объявление, стоящее в рубрике последним. — Прошедшим конкурсный отбор гарантируется работа в центре города и высокая заработная плата».
Дальше шел адрес, по которому можно обратиться, и список телефонов.
Откинувшись на спинку сиденья и закрыв лицо ладонями, я мысленно три раза повторила: «Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить!» Дело, похоже, сдвигалось с мертвой точки, и моя московская авантюра обретала смысл…
* * *
Телефонный номер, указанный в газете, я набрала на следующее же утро. Приятный женский голос, по-московски акающий и растягивающий слова, сообщил, что подойти надо к часу дня, потому что раньше двенадцати никто из администрации не появится.
— Простите, а какую программу нужно будет показывать?
Элементарный вопрос неожиданно озадачил девушку.
— Программу?! — Я ясно представила, как поднялись ее бровки и округлились глаза. — Вообще-то вам скажут, что исполнить. Музыку там включат, сымпровизируете что-нибудь… И, вообще, репертуар не имеет значения. Приходите, вам все объяснят.
Перед Жанной Викторовной, только вчера сделавшей мне такой королевский подарок, а сегодня вынужденной по моей милости тащиться на рынок, было ужасно неудобно. Она складывала беляши в полиэтиленовые пакетики, а я металась от подоконника к холодильнику, пыталась помочь, но только мешала.
— Не мельтеши, — наконец попросила она, закончив с беляшами и принимаясь за трубочки с шоколадным кремом. — Что я — не человек? Не понимаю, что ли? Ты ведь не за тем в Москву из Сибири ехала, чтобы мою стряпню по рынку развозить. Да и домой я тебя к себе взяла не для того…
— А для чего? — Глупый и немного заискивающий вопрос вырвался против моей воли.
— Для чего? — Жанна Викторовна усмехнулась и тыльной стороной ладони убрала со лба волосы. — Для экзотики! Вон, у соседки с четвертого этажа белые лягушки в аквариуме живут, а у меня — живая балерина… Алексея своего ищи — вот для чего! Раз уж такая любовь, что из-за нее ты все на свете бросила… Побоишься, отступишься — потом до конца жизни себе не простишь!
