Он снова сдвинул брови, но нахмурился немного запоздало: беспечный очаровательный мужчина, которого она увидела при первой встрече, должен быть мечтателем, и этот образ был настолько далек от стоящего рядом вождя клана, — и продолжил настаивать:

— Вы в этом совершенно убеждены? Мне больше никогда не хотелось бы снова увидеть вас такой утомленной, даже переутомленной, как при приезде сюда. Вы определенно нуждаетесь в ком-либо, кто беспокоился бы о вас, кто, не колеблясь, вступился бы за вас, если бы увидел, что вам грозит опасность переутомиться. Есть такой человек?

Вопрос прозвучал как пистолетный выстрел, требуя столь же быстрого ответа, ответа, которого она не могла найти.

— Нет, в самом деле, нет… у меня есть мать, но она всегда слишком занята. Но, кроме того, я на самом деле ни в ком не нуждаюсь…

— Есть ли кто-нибудь в вашей жизни, кто достаточно озабочен тем, чтобы защитить вас от самой себя; от вашей ненасытной жажды работать?

Лицо Уолли внезапно возникло в ее воображении. Она почти забыла о нем. Она задала себе скептический вопрос: как я могла так полностью забыть о человеке, за которого намеревалась, всего лишь неделю назад, выйти замуж? Однако в коварный ответ: «Потому что ты на самом деле никогда не любила его!», — не хотелось верить и пришлось проникнуть в тайники разума, прежде чем эта истина разворошит еще сильнее уже разрушенное спокойствие.

Она ухватилась за Уолли, как за спасательный круг, облегчение, принесенное тем, что она вспомнила об его существовании, вызвало внезапный блеск в ее широко открытых глазах — блеск, не оставшийся незамеченным ее инквизитором.

— Да, да… — пролепетала она с пылом. — Есть Уолли. Кассел Д. Уэйли. Мы обручены, вернее, почти. Он дожидается, пока его положение в фирме станет достаточно прочным, прежде чем официально предложить мне выйти за него замуж, но, — она болезненно сжалась под его буравящим взглядом, — мы понимаем друг друга.

— Т-а-к! — Лайэн прошипел это единственное слово сквозь напряженно сомкнутые губы, напоминающие прорезь в лишенной выражения маске, звук прокатился по комнате, отскакивая от стен, и, казалось, становится все громче и громче вместо того, чтобы постепенно затихнуть в тяжелых бархатных шторах, закрывающих окна, и в море ковров, постеленных на полу. Она не могла себе представить, почему он так разгневался, но разгневан он, безусловно, был; неистово разгневан. Его кулаки сжались так, что сквозь натянувшуюся кожу косточки побелели, его глаза метали молнии, предвещавшие грядущую бурю.

Она отступила на шаг, испуганная его реакцией на ее слова, и добавила масла в огонь, встревоженно спросив:

— А разве вас не дожидается Дидра?

Его протянутые руки схватили ее за плечи с силой, говорящей о еле поддающейся контролю страсти, когда его слова, можно сказать, сдирали с нее кожу.

— Да, Дидра… Вы вовремя упомянули о ней. Может быть, вы завидуете ей в том, что она следует своим законам чести, тем высоким принципам, в соответствии с которыми она живет и выполнения которых она ожидает и от других? Вам, по-видимому, доставляет удовольствие соединять ее имя с моим, и, кто знает, может быть, я и последую вашим указаниям. Она, по крайней мере, никогда не будет претендовать на любовь человека, к которому сама не испытывает чувств, просто для того, чтобы утолить уязвленное самолюбие, не примет в жертву доброе имя человека и его репутацию просто в качестве акта отмщения за какое-то воображаемое неуважение! Да, будет правильно отнестись к Дидре доброжелательно. Она никогда не согласится принять от меня предложение, если она уже дала обещание другому человеку!

Он отпустил ее так неожиданно, что ее колени подогнулись и ей пришлось найти дополнительную опору, чтобы не упасть. Он послал ей вслед последний молчаливый разгневанный взгляд, вышел из комнаты и захлопнул за собой тяжелую дубовую дверь, оставив ее поникшей под силой его бурного возмущения, непонятного для нее.

Волоча отяжелевшие ноги вверх по лестнице к своей комнате, Джорджина услышала цокот копыт по камням, которыми была вымощена площадка перед домом, и веселый голос Дидры, уже сидящей в седле, журившей Лайэна за медлительность и торопившей его побыстрее присоединиться к ней, пока она еще справляется с резвым скакуном. Голос, каким отвечал Лайэн, совершенно не соответствовал тому язвительному гневу, который он, видимо, сохранял для нее, и Джорджина с горечью поняла, что это будет ее последняя ночь в Орлиной горе; она, наверное, навсегда останется терзающим напоминанием для гордого вождя.

Ей больше совсем не хотелось помогать Кэт на кухне, и потому следующие несколько часов она занималась сбором своих вещей и подготовкой к отъезду на следующий день. Потом она механически стерла пыль с тяжелой мебели в комнате, а после этого стала смотреть в окно, на пейзаж, который все больше и больше нравился ей, как бы стараясь запомнить мельчайшую подробность его ослепительной красоты, до тех пор, пока не была уверена, что каждая деталь прочно запечатлелась в ее памяти.

Лайэн и Дидра не вернулись к обеду, так что она пообедала в одиночестве в маленькой гостиной, потом вернулась к себе, чтобы вымыть голову перед вечерним торжеством. Позже мимо ее двери к своей комнате, расположенной немного дальше по коридору, легкой походкой прошла Дидра, и вскоре после этого Джорджина услышала звуки льющейся воды со стороны ванной комнаты.

Только тогда она очнулась от мыслей и начала готовиться к вечеру. Она боялась того, что предвещал этот вечер, так боялась, что пальцы отказывались исполнять ее команды, и она потеряла массу времени на борьбу с пуговицами и кнопками, которые просто никак не застегивались. К несчастью, когда она была еще полуодета, послышались легкие шаги Дидры, направлявшейся из своей комнаты вниз по лестнице, видимо, она уже переоделась к вечеру и спешила присоединиться к Лайэну подкрепиться перед тем, как отправиться на празднество.

Джорджина лихорадочно заторопилась. Волосы, мягкие после мытья, не слушались шпилек и заколок, поэтому она отказалась от своей излюбленной гладкой прически и позволила темной массе волос падать на плечи плавной волной, отбрасывая синий отсвет на ее щеки. Она посмотрела на себя в зеркало с таким страхом, что глаза застлала темно-серая пелена, и попыталась успокоить свои руки настолько, чтобы наложить на подвижные губы розовую тень, подчеркивающую цвет шерстяного платья, которое она собиралась надеть. Кэт сказала ей, что совсем не обязательно одеваться официально, потому что арендаторы Лайэна могут прийти в смущение от такой изысканности и будут подавлены изощренностью. Однако Джорджина скривила гримасу, увидев себя в зеркале перед тем, как спуститься вниз. Кэт, по крайней мере, одобрит ее выбор — никто не усомнится в том, что она настоящая ирландская девушка, утонченность Нового Света совершенно исчезла, и она выглядела и чувствовала себя гораздо более неуверенно и робко, чем любой другой в незнакомой обстановке.

Тем не менее, когда она, затаив дыхание, вошла в комнату, где, как она знала, ее должны были ждать Лайэн и Дидра, она задохнулась в смятении. Дидра стояла в элегантной позе на фоне темно-малиновых портьер в вечернем платье из переливающегося зеленого нейлонового джерси, которое плотно облегало ее тело. Взгляд Джорджины обратился к Лайэну, который готовил напитки, и отметил, что он также был одет официально в вечерний пиджак с черным галстуком. Слишком поздно она поняла, что ей надо было посоветоваться с ним, а не полагаться на слова Кэт.

Дидра первая нарушила молчание, и удовольствие явно сквозило в тоне, которым она спросила:

— Дорогая, разве вы не собираетесь с нами?

Джорджина пораженно обратилась к Лайэну за помощью.

— Мне ужасно жаль, — задыхаясь, сказала она, — Кэт не сказала мне, как следует одеться, и, поскольку вечер будет проходить в амбаре, я, естественно, подумала… — ее голос оборвался.

Застывшее лицо Лайэна не смягчилось, когда он ответил ей: