Дальше все было просто. Я полетел в Нью-Йорк. Из аэропорта взял такси и назвал тот самый адрес, который дал дочери, посылая ее за столом. Консьерж оказался румыном, с ними я умею договариваться. Предложил ему пятьдесят долларов, если он припомнит название компании, из которой прислали грузчиков. Мотает головой. Сто. Нет, он ничего не помнит. За две сотни долларов память к нему резко вернулась, он даже нашел в книге телефонный номер. И я позвонил — прямо из подвала, из его темной каморки, где на трубе висела его верхняя одежда. Меня соединили с менеджером. Как же, помню, сказал он. Дама заказала перевезти стол, я послал двух парней, так у них чуть пупки не развязались. Я спросил адрес фирмы — хочу, мол, вознаграждение прислать за пострадавшие пупки. Менеджер дал свое имя и адрес. Ну и адрес склада, куда его парни отвезли стол. Консьерж вызвал мне такси. Наша жиличка, сказал он, у которой стол забрали, теперь путешествует. Я знаю, отозвался я. Откуда? Она ко мне приезжала. Тут таксист взял с места в карьер, а удивленный консьерж так и остался на тротуаре с разинутым ртом.

Склад стоял возле самой реки, пахло илом. В грязно-сером небе, подпираемые снизу потоками воздуха, висели чайки. В приемной, с тыльной стороны здания, красила ногти молодая женщина. Увидев меня, она завинтила склянку с лаком. Я уселся напротив. Она приглушила радио. У вас тут хранится контейнер, сказал я. Зарегистрирован на имя Лии Вайс. В контейнере всего один предмет, письменный стол. Позвольте мне посидеть за этим столом один час. Плачу тысячу долларов.

Своих детей у моей дочери не будет. Это я давно понял. Она умеет производить только звуки. Музыкой-то она еще в детстве баловаться начала — трам-пам-соль-фа-соль. Кроме звуков ее организм ничего не выдаст. А вот Йоав… Есть в нем что-то, просто он пока не умеет себя применить. Я знаю, для него найдется женщина, возможно, и не одна, и он посеет в них себя в поисках ответа. Союз женщины и загадки. И родится ребенок. Дитя этого союза. Однажды ночью он будет спать в колыбели, а его мать ощутит за окном чье-то присутствие. Сначала подумает, что это колыхнулось в стекле ее собственное отражение: изможденная женщина в пятнах молока на белой ночной рубашке. Но мгновение спустя ей снова что-то померещится, и, внезапно похолодев, она выключит свет и бросится к младенцу. Стеклянная дверь из сада в комнату будет распахнута. На куче крошечных белых одежек мать увидит конверт с именем ребенка, написанным от руки, мелко и аккуратно. Внутри конверта окажется ключ и адрес склада в Нью-Йорке. А в темном ночном саду, стирая следы моей дочери, будет потихоньку распрямляться мокрая трава.

Я открыл дверь. В помещении холодно. Окон нет. На миг я почти поверил, что сейчас увижу отца, что он будет сидеть за письменным столом и водить ручкой по бумаге. Но огромный стол стоял один, безгласный и бездумный. Три или четыре ящика выдвинуты. Пустые. Но тот, который я запер когда-то давным-давно, шестьдесят шесть лет назад, и сейчас заперт. Протянув руку, я провел пальцами по темной крышке. Появилось несколько новых царапин, но других следов от людей, которые долгие годы сидели за этим столом, не осталось… Я столько раз наблюдал за клиентами именно в этот миг. Знакомый миг. Но меня он застал почти врасплох. Наступило разочарование, а потом облегчение — оттого, что теперь эта тоска, тоска по вещи, уйдет навсегда.