В зале царил полумрак, лишь несколько свечей горели на столе, где были разложены штабные карты. Хоромы эти любезно предоставил командующему один из смоленских дворян во временное пользование. Конечно, во временное – ведь скоро погоним врага! Вот отсюда, из-под Смоленска и погоним! Один хороший удар, одно генеральное сражение – конечно же, победоносное! – и полетят французы обратно за Неман, как и пришли…

Михаил Богданович знал, остро чувствовал – русские военачальники сегодняшней поры слишком пылают стремлением одерживать победы, самоуверенны, мало оценивают совокупность неблагоприятных обстоятельств и опасность положения. Он был уверен – если командование сейчас перейдёт к пылкому и самонадеянному Багратиону, который по чинам и положению в армии имеет на это все шансы, такой поворот может обернуться большим несчастием для России.

Но сам Пётр Иванович считает иначе. А вместе с ним и великий князь Константин Павлович, и вся эта свора из Главной императорской квартиры: Армфельд, герцог Вюртембергский, принц Ольденбургский… Все приближены к государю, и все чуть не вслух говорят, что Барклай трус и изменник. Да тот же Беннигсен. Именно в его полку сочиняют о командующем насмешливые, а ещё чаще того издевательские песенки, позволяют оскорбительные шутки. «Балтай-да-Только» – это ведь оттуда.

А рядом подпевалы: Потоцкий, Любомирский, Браницкий. Флигель-адъютанты, придворная мошкара, не нюхавшая пороху, но мнящая себя великими стратегами и спасителями Отечества! Хорошо хоть этих удалось спровадить в Петербург – пусть там полируют паркет в залах Зимнего. Да что адъютанты, если сам Ермолов, его начальник штаба, столько времени пытавшийся блюсти нейтралитет, смотрит теперь косо. Вон, сегодня первый грамоткой в глаза тыкал.

Демарш генералов совершенно выбивал из колеи. К нападкам и насмешкам командующий худо-бедно притерпелся, но вот так – с составленным документом в руках! Который осталось только подписать и скрепить печатью…

А Багратион! Уж как старался он, командующий и министр, деликатничать с несдержанным князем! Был вежливым, подчёркивал и доблести, и высокое положение командующего Второй армией. Не вина Барклая, что после отъезда Его Императорского Величества ему досталось принять большую армию. Не прихоть это его, но необходимость. Однако все эти письма Аракчееву, стенания, угрозы покинуть армию… Плач по судьбе России. Истерика, право слово – истерика.

А третьего дня дошло и вовсе до безобразной сцены. В полдень, при личной встрече, князь вновь принялся обвинять его в пораженческих умонастроениях, трусости, нелюбви к Родине. Так и кричал в лицо: «Ты немец, тебе всё русское нипочём!» Уж как сдерживался, да не стерпел, ответил: «А ты, дурак, и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским!..»

И всё это среди бела дня, при подчинённых – позор!

Всем известно, сколь храбр генерал от инфантерии князь Багратион, но столь же он и безрассуден. Нет сомнений, этот человек мог бы уже и сейчас стать с саблей наголо во главе армии и броситься на Наполеона, но что это даст? Силы французов распылены, это верно, но что мешает Бонапарту двинуть кавалерию Мюрата от Рудни и корпуса Нея от Лиозно двумя грозными крыльями в обхват Смоленска? А рядом корпус Даву и Жюно под Оршей…

Тяжело было на сердце от этих мыслей. Вытирал командующий пот с крутого лба шёлковым платком, прихлёбывал холодный чай, принесённый адъютантом Сеславиным. К утру на стол, рядом с прошением к Александру I, лег приказ по армии о наступлении.

Поспать так и не удалось.

Утром 8 августа армии получили приказ выдвигаться на Рудню. Для прикрытия с юго-запада к городу Красному была выдвинута Двадцать седьмая пехотная дивизия генерал-майора Неверовского. И дивизия, и её командир получили путёвку в бессмертие, хотя сами этого ещё не знали – кровавый и неравный бой под Красным был ещё впереди. А пока Первая и Вторая армии двигались к Рудне.

На ближних подступах к городу атаман Платов со своими казаками опрокинул и наголову разгромил сильный французский отряд. Воодушевление в войсках не имело предела, боевой дух возрос до небывалых высот. Однако Барклай был сдержан – точных данных о расположении основных сил противника он не имел.

Затем пришла весть – французы к северу от Смоленска, бьются с казаками у Поречья. Армия походными колоннами сменила марш на пореченскую дорогу, но потом и вовсе стала. Был объявлен привал.

Барклаю казалось, что он в пустыне – необъятной, несмотря на скопление подвластных ему войск; безмолвной до звона, несмотря на обилие звуков, что издаёт огромная масса людей на марше; ледяной, несмотря на палящую августовскую жару.

Казачьи разъезды приносили противоречивые данные о передвижениях французов, и не у кого спросить совета, не к кому обратиться за помощью. Те, кто с радостью поносили командующего, трепали его имя, называли немцем, трусом и предателем, сейчас будто набрали в рот воды. Пожимали плечами. Многозначительно хмурили брови. И не произносили ни одного путного слова – ни опереться на них, ни разгневаться…

Никто не мог подсказать Михаилу Богдановичу, что и конница Мюрата, и корпуса Нея уже двинулись на юг, обходят основные силы русских и направляются к Красному. К ним вот-вот присоединятся дивизии и корпуса Жюно и Даву. Что совсем скоро корпус Нея стремительной атакой выбьет из Красного Сорок девятый егерский полк – прямо под копыта пятнадцатитысячной кавалерии Мюрата. Но егеря будут драться до последнего вздоха, героически прорываться на соединение с Пятидесятым полком, оставленным в резерве.

Никто ещё не знал, сколько крови – русской и французской – прольётся на дороге от Красного до Смоленска.

А Барклай испытывал безумную тоску! Всё существо его восставало против этого похода на Рудню, и стоило, наверное, послушать своего сердца, а не идти на поводу у генералов с их треклятой бумажкой – но дело сделано. И сейчас нужно будет опять спасать армию. То, чем он занимался всё это безумно трудное время, как только принял командование. Опять встанет неотложной нуждой – тяжкой, непосильной, иссушающей кровь в жилах – спасать армию!

Явь мешалась с бредом, желаемое – с действительным. Генерал почти не спал, не покидал походного штаба, порой ему казалось, что ещё немного – и он одолеет французов, порой – что совершает чудовищную, непоправимую ошибку. Генерал отдавал противоречивые распоряжения. Армия топталась на месте – то возобновляя движение к Рудне, то останавливаясь. Армия была похожа на пьяного матроса, заплутавшего в далёком, незнакомом, чужом порту.

14 августа стало окончательно ясно, что движение на Рудню – удар в пустоту. Французов там уже нет. А у Красного уже грохотало огнём, свинцом и сталью «львиное», как назвали его сами французы, отступление Неверовского. На следующий день Багратион повернул к Смоленску, выслав на помощь героической Двадцать седьмой дивизии Седьмой корпус генерал-лейтенанта Раевского…

– Четвёртый, доложите обстановку! – Динамик не смог скрыть тревогу в голосе.

– Первый, объект «Бар» под жесточайшим прессингом. Теперь можно с уверенностью сказать – наведённые волны хронополя вокруг объекта несут деструктивную направленность. Ближнее окружение заблокировано тета– и гамма-частотами, отсюда стена отчуждения и неприятия… Да они, эти помощнички, просто сторонятся объекта!

– Спокойнее, четвёртый. Продолжаем наблюдать ситуацию вокруг «Бара». Что с «Багом»?

– Повышение индивидуальной активности. «Баг» получает подпитку. Даже стимуляцию… Мне с трудом удаётся удерживать поле у верхней границы стабильного уровня.

– Продолжайте. И выдержка, четвёртый, выдержка! Это задание из тех, которые нельзя провалить. Вы нащупали чужие частоты? В крайнем случае сможете их заблокировать?

– Так точно.

– Но без приказа этого ни в коем случае не делать. Докладывать обстановку каждые десять минут.

– Слушаюсь.

Оператор переместился на своём скользящем кресле и впился глазами в дисплеи. Пробежался пальцами по сенсорам, ещё раз оценил общую картину. И усмехнулся: