— Так что давайте никогда не будем забывать, что именно я вытащила его с того света, — хвастает она, — как эта индуистская богиня — как там ее, Муси, что ли?
— Рати, — поправляю ее я.
— Да, правильно. Рати, спасшая Каму, бога любви, между прочим. Когда бог любви открыл глаза, левый глаз у него был почти бесцветным. Доктора сказали, что это следствие удара, полученного при аварии, и глаз будет видеть очень слабо и расплывчато, потому что зрачок застыл в самом расширенном состоянии и уже не уменьшится. Но я сказала им, что дело не в аварии. Он заглянул в туннель, и свет ослепил его. Одноглазая смерть в конце туннеля уставилась на Ормуса Каму. Ему повезло, что второй глаз уцелел.
(В любом случае, левый глаз увидел достаточно. Он заглянул слишком глубоко, слишком далеко, увидел слишком много.)
Я не перебиваю. Когда Вина начинает делиться своими невероятными тайнами, единственное, что остается, — лежать и ждать, пока ей не надоест, что всегда происходит очень быстро. Вот она снова рассказывает историю Камы и Рати. «В любом случае, без меня он был бы овощем, младенцем, — говорит она, имея в виду губительное воздействие раскатов грома, которыми бог Шива поразил ветреного индуистского бога любви. — Без меня он был бы ничем, пеплом».
Так рассуждает Вина о великой любви своей жизни. «Когда он проснулся, я стала его зеркалом, — продолжает она. — Он увидел себя в моих глазах, и ему понравилось увиденное. И он остался жить».
Когда я хочу спровоцировать ее, когда монолог об Ормусе наконец становится мне поперек горла, я напоминаю ей о Марии, нимфоманке-призраке. Я начинаю напевать старую мелодию из мюзикла «Вестсайдская история». «Мария», — тихо мурлыкаю я, и Вина тотчас замирает: кожа у нее становится горячей — я чувствую, как у нее поднимается температура, — глаза ее загораются гневом. Потом она прячет свою ревность, устраивая всякие непотребства. «Хочешь, чтобы я показала тебе? — яростно спрашивает она. — Хочешь, чтобы я проделала с тобой такие же противоестественные вещи? Сделала то же, что она, так называемый дух? Ты будешь Ормусом, ляг и закрой глаза, как ты всегда хотел, а я буду ею, этой рабыней-демоном. Ты этого хочешь, да, Рай? Ты был бы счастлив, так ведь?» У меня звенит в ушах от ее ужасно высокого голоса, где-то на грани слез и крика. «Успокойся, — говорю я, слегка испуганный этой неприкрытой, постыдной яростью. — Вина, хватит. Мне этого не нужно, так же, как и тебе».
Но, возможно, ей нужно именно это, она чувствует себя уязвленной самим существованием этой Другой, это оскорбляет ее. Ненависть к Другой для Вины — зеркальное отражение ее любви к себе.
Молодая индианка, больше не выдающая себя за медсестру, но по-прежнему отзывающаяся на имя Мария, снова приходит к Ормусу. Первый раз она возвращается спустя несколько дней после того, как Вина пробудила Ормуса от его долгого сна. Она осторожна: присутствие Вины означает отсутствие Марии, как будто это необходимое условие ее появлений, закон ее призрачного царства. Из-за ее тайных посещений Ормус и боится, и хочет оставаться один.
Опасаясь сразу быть отвергнутой, Мария выработала новую стратегию уговоров. Вместо того чтобы срывать с себя одежды и бросаться на него, она развлекает его легкой и непринужденной беседой; она говорит быстро, а он слушает, потому что с тех пор как он вновь открыл свой бесцветный левый глаз, ему видятся непонятные вещи, которые ему необходимо понять. Как будто бы два его глаза смотрят в слегка отличающиеся друг от друга миры или, скорее, видят две версии одного и того же мира, — они похожи, но существуют совершенно раздельно. У него двоится в глазах, его преследуют головные боли.
Теперь твои глаза открылись, мурлычет Мария, массируя ему виски. Он позволяет ей делать это. Теперь я могу запросто приходить к тебе, когда захочу, это намного легче. Твой глаз знает, он всё помнит. Ворли, «Вселенский танцор», наша жизнь в другом мире. Эти места похожи на мечту, et cetera, но ты был там, — и тому подобное. Я знаю, что тебе нелегко. Пока тебе нужно жить здесь. Я понимаю. Тебе нужно вычеркнуть из памяти некоторые вещи, чтобы сохранить способность существовать, — и всё в том же духе. Что же касается ее, то она тебя не заслуживает, но даже это я могу стерпеть. Я никогда не покину тебя. Это то, для чего ты ниспослан сюда. Ты проскользнул в чрево матери и спрятался за своим мертвым братом, а они подумали, что ты принадлежишь им. Но твои песни изменят этот мир. Такова твоя судьба. Ты откроешь им глаза, и они последуют за тобой к свету, et cetera et cetera. Настало время блистать. Все твои мечты вот-вот исполнятся. Увидишь, как они воссияют.
Неужели это возможно, неужто этот, другой, мир действительно существует, удивляется он.
И если он существует, думает он про себя, разве нельзя допустить, что и в том, другом, мире эта странная девушка безумна?
Ее визиты в его спальню вынужденно коротки. Он слаб, он выздоравливает медленно, его не часто оставляют одного. Она говорит быстро, продолжает подавлять свою страсть, пытаясь произвести впечатление умной и образованной особы, достойной его любви.
Миры вошли в конфликт, говорит она ему. Твой правый глаз и левый глаз смотрят в разные варианты одного и того же, и так далее. В такой момент грань между хорошим и плохим размывается. Я сама воздерживаюсь от того, чтобы судить, что правильно, а что нет, и живу, согласно своим глубинным потребностям, et cetera.
Он закрывает левый глаз, так, для эксперимента. Мария исчезает, как будто бы кто-то щелкнул выключателем.
Во время следующего визита она жалуется, что он прогнал ее слишком резко, настаивает, чтобы в дальнейшем он проявлял к ней больше уважения. Я здесь для тебя, я готова для тебя на всё, говорит она, но мне не нравится, когда со мной обращаются подобным образом, — и всё в том же духе. Просто будь немножко повежливее.
Больше всего ей нравится говорить о землетрясениях. Их будет все больше и больше, пророчествует она. Они были всегда, отвечает Ормус. Да, соглашается она, но это другое. Это столкновение двух миров. Только один из них выживет, et cetera. В конце концов этот мир рассыплется, рухнет, et cetera, и мы будем дома вместе навсегда, и я сделаю тебя безумно счастливым, et cetera et cetera, как ты уже должен был понять.
Когда она не с ним, говорит Мария, она посещает зоны прошлых и нынешних землетрясений — в Китае, Северной Калифорнии, Японии, Таджикистане и в других местах, везде, где ткань земной поверхности вызывает сомнения. Ормусу кажется, что в этом хобби есть некая извращенность, как и в той поэтичности, с которой она описывает эти страшные трагедии. Она говорит, что земля начинает петь и раскачивать дома людей, как колыбели. Пульсирующая колыбельная песня земли, не умиротворяющая, а полная буйства, прельщает человеческие существа и их творения не сном, а смертью. Она много путешествовала по Турции, побывала в отдаленных ее уголках — Точангри, Ван, — и Индия тоже заинтересовала ее: опустошение Дхарамсалы и Паламура в начале века, чудесное спасение в Симле леди Керзон, жены вице-короля Индии, которую едва не убило упавшей каминной трубой в ее собственной спальне; Мунгхерское землетрясение 1934 года, когда грязь вперемешку с серой и водой, пузырясь, хлынула из огромных скважин, как доказательство существования ада, и местные власти наняли «Летающий цирк капитана Барнарда» для осмотра района бедствия и оценки ущерба.
Огромные трещины на улицах Орлеансвилля в Алжире, прибойная волна, затопившая Агадир и Мессину, разрушение Манагуа и спасение Говарда Хьюза, катастрофа в Токио и Иокогаме в 1933 году, эндемическая нестабильность в Иране и странное поведение сэра Дж. А. Суитенхэма, британского губернатора Ямайки, отказавшегося от помощи американского военно-морского флота, после того как в 1907 году землетрясение сравняло с землей б ольшую часть Кингстона, — обо всем этом она подробнейшим образом рассказывает своему изумленному возлюбленному, нарочито смакуя самые мрачные детали.
