На окно мансарды Маркус бросил лишь мимолетный взгляд: ему было все равно, находится там гувернантка или нет. Он был одержим одной только мыслью, ради которой обошел двор с правой стороны и заглянул в кухонное окно.

Но и там было пусто, как и в саду, который он быстро обошел, пусто и вокруг всей мызы…

Маркус гневно кусал губы!

Неужели ему надо идти в графский лес, чтобы убедиться, что он – глупец, которому стоит лишь покорно удалиться?!

Ах, как негодовала бы мачеха, дочь тайного советника, как злобно хихикали бы молодые дамы и девицы, к которым он всегда относился с высокомерием непобедимого! Да и его приятели не мало потешались бы, торжествуя, что и он одержим любовной горячкой, которую он высмеивал…

Все эти мысли вихрем пробегали в голове молодого помещика в то время, когда он, все ускоряя шаги, спешил добраться до букового дерева, из-за которого он мог наблюдать за домом лесничего.

Маркус должен был признать, что этот красненький домик должен казаться раем в сравнении с пустынным двором полуразрушенной мызы! А кругом темнели буки, дальше горы, покрытые лесом, и какой чудесный воздух!

Дверь домика была заперта, и Маркус хотел уже покинуть свой наблюдательный пост, как вдруг раздался громкий смех, заставивший его остановиться.

Все окна угольной комнаты, которая была лесничим предназначена для больной с мызы, были закрыты занавесками. И смех, неприятно поразивший его слух в лесной тишине, несся именно из комнаты с завешанными окнами. Вслед за этим послышался оживленный шум голосов и занавески зашевелились, как от возни, происходившей в комнате.

Очевидно, у лесничего были гости, компания добрых приятелей, удобно расположившаяся в прохладном и уютном уголке. И Маркус уже представил себе, что в комнате пахнет пивом и полно табачного дыма, как вдруг дверь дома отворилась, и из нее вышла служанка судьи!

Держа в руках глиняный кувшин, она направилась вперед, и Маркус двинулся следом за нею. Услышав его шаги, девушка оглянулась и сильно покраснела, встретив взор молодого помещика.

– Не угодно ли вам освежиться холодной водой? – спросила она, подставляя кувшин под прозрачную струю воды, бьющую из скалы. – Я сейчас принесу вам стакан.

– Благодарю вас, я не хочу пить! – возразил он. – Мне хотелось бы знать, вы эту прохладную воду понесете веселому обществу в угловой комнате?

Она заметно смутилась, что он отметил со злобной радостью.

– Разве снаружи слышен шум? – растерянно спросила она.

– Ну, голоса у этой веселой компании довольно громкие, – насмешливо произнес Маркус, – я даже ожидал, что они затянут круговую песню!

– Вы ошибаетесь! – пробормотала она побелевшими губами и бросила на него взор, подернутый влажным блеском.

– Ошибаюсь? – иронически повторил он. – Может быть, в угловой комнате собралась компания святошей? Возможно! Но мне нет, в сущности, дела до них. Я хотел бы только знать: известно ли вашим господам о ваших сношениях с домом лесничего?

Она в ужасе взмахнула руками.

– О, нет, нет! Старики ничего не подозревают и не должны знать…

– И потому вам угодно запереть мне рот замком? – насмешливо спросил он, прерывая ее.

– Я очень прошу вас, если вы до отъезда еще раз посетите мызу, ничего не говорить там об этом! Пожалуйста!

– Хорошо, я согласен молчать, хотя до сих пор не был еще хранителем нечистых тайн.

– Нечистых?! – воскликнула она, отшатываясь от него в сторону.

И в одном этом слове, в одном движении отразился целый ряд таких сложных ощущений, что он невольно задал себе вопрос: гениальная комедиантка эта девушка или чистое существо с высоко просвещенной душой!…

Маркус должен был с горечью остановиться на первом: какое могло быть сомнение?…

Разве та излишняя скромность, с какой она недавно скрывала свое лицо от его взглядов, не была наглой комедией? Ведь здесь, в компании веселых мужчин, она без всякого стеснения, появлялась без уродливого „наглазника!“

Несмотря на это, она осмелилась просить его нежным трогательным голосом не выдавать ее…

И к довершению всего, очаровательная прелесть ее существа, лицо, полное жизни и обрамленное волнистыми прядями темных волос!… Казалось, вокруг его сердца лукаво обвивается пестрая ехидна, которой нужно бы размозжить голову…

– Вас оскорбляет грубое слово? – резко бросил он. – В таком случае заменим его другим, скажем: „интересных тайн!…“ Вас это устраивает? – насмешливо прибавил он. – Стариков вам легко провести, – они оба не переступают через порог дома и не могут следить за вами, а я… Ну, я дал вам слово и буду нем, как могила… Но что вы будете делать с госпожой „синим чулком“? Она не прикована к своей мансарде, и у нее прыткие ноги, в чем я мог убедиться вчера вечером! Она парит, как фея, и умеет внезапно исчезать, как дриада, и может внезапно выпорхнуть из любого уголка леса, закутанная в серо-зеленый вуаль…

Еле заметная улыбка скользнула по ее губам, и она поспешила наклониться, чтобы взять кувшин.

– Я уже говорила вам, что я ничего не делаю без ее ведома! – сказала она.

– Да, вы это говорили, – согласился Маркус. – И весьма понятно, что ваша госпожа покровительствует подобным тайнам: интрига – любимое занятие этих дам! И если она невозможна для них в великосветских салонах, то почему же не заняться ею в низших сферах, единственно из любви к искусству… О, мне знакома порода таких людей! Они, конечно, охотнее работают для себя, и как старательно занимаются они, не брезгая, буквально, ничем, лишь бы овладеть крупными или мелкими тайнами семьи, в которой они живут. Они ступают неслышно, делают вид, что ничего не замечают, и, взбираясь со ступеньки на ступеньку, усаживаются на самом верху и снимают сливки на глазах обмороченной невесты или дочерей овдовевшего отца!… Неужели горничная, поверенная гувернантки в доме генерала фон Гузек, не могла бы рассказать ничего подобного? – насмешливо спросил он.

Девушка стояла, полуобернувшись к скале: она только раз посмотрела на него с выражением негодования и оскорбленного достоинства, столь знакомым ему.

Теперь она медленно подняла на него свои большие блестящие глаза, в которых светились горестное изумление и тяжелый упрек.

– Генерал фон Гузек вдовец, – сказала она, – у него взрослый сын и семнадцатилетняя дочь, которая была уже невестой. И все они относились к гувернантке младших детей с величайшим доверием и уважением, как будто она была членом их семьи. И я знаю, что она и в мыслях не злоупотребляла их доверием. Я ручаюсь за это и готова положить руку в огонь…

– Этого еще не доставало! – прервал он ее с жестким смехом. Бедную, загрубелую в работе руку класть в огонь за олицетворенный эгоизм!… Разве вас не затащили в эту глушь, не подвергли нужде и лишениям для того, чтобы не лишиться привычных услуг и ухода. Мне старушка с мызы говорила, что вы не воспитаны для грубых полевых работ, а теперь занимаетесь ими, потому что иначе вашей обожаемой госпоже, пожалуй, нечего будет кушать.

Она покачала головой, готовая возразить, а глаза ее, между тем, светились юмором.

– Не трудитесь, вам не оправдать ее! – насмешливо заявил Маркус. – Раз отведав из опьяняющего бокала роскоши и богатства, эти особы делаются негодными для скромной домашней доли. Они мечтают только о том, как упрочить за собой небесное блаженство роскошной жизни. И для этого осуществления своих мечтаний им нужен какой-нибудь богач! Будь он стар, ворчлив, молод и глуп, – им все равно! Мне все это хорошо известно, и, возможно, в доме генерала фон Гузека тоже знали об этом и были настороже, как и я! Чем жениться на гувернантке, я готов прожить всю жизнь в одиночестве! И я предпочту простую крестьянку, если она честна и правдива, чем гувернантку! – решительно заключил он.

Маркус видел, что вся кровь отхлынула от лица девушки, но она ни словом не возразила. Схватив кувшин, она хотела удалиться, но молодой помещик остановил ее.

– Неужели вы снова пойдете туда? – указал он на дом лесничего. – Разве вас не пугает этот дикий шум?