– А... зарплата в самом деле будет завтра? – осторожно спросила Аделаида.

Завхоз пожала плечами.

– Как обычно, дадут лишь часть денег, – скучным голосом ответила она, – но вам-то не о чем беспокоиться. Вам, Аделаида Максимовна, зарплата будет в любом случае.

– Нет, – сказала Аделаида тихо, – я так не могу. Я, Екатерина Алексеевна, получу свои деньги только вместе со всеми сотрудниками. Составьте список наиболее нуждающихся и завтра выдайте им в первую очередь.

Завхоз внимательно посмотрела на Аделаиду.

– Будь по-вашему, – так же тихо ответила она.

В молчании дошли они до перекрестка. Налево дорога уводила к парку, музею и железнодорожной станции, направо – к городской гостинице «Серебряное озеро».

– Мне направо, – сказала завхоз, – сегодня моя невестка дежурит в гостинице, навещу ее, посмотрю, что да как.

– Сейчас, наверное, у нее не так уж много работы, – отозвалась Аделаида, соображая, как бы половчее задать интересующий ее вопрос.

– Да, – согласилась завхоз, – во всем втором этаже живут только делегаты поэтического съезда... как их там... «Северное братство», кажется, пара налоговиков из центра и наш гость.

– А, он, стало быть, тоже в «Серебряном озере» остановился? – ровным голосом спросила Аделаида.

– Ну а где же ему еще быть, – удивилась завхоз, – не в общежитии же пищевого института. Там и живет, в номере люкс.

– А разве в «Серебряном озере» есть номера люкс? – осторожно спросила Аделаида.

– Как вам сказать, – усмехнулась завхоз, – вообще-то это обычный одноместный номер, но... за небольшую дополнительную плату постояльца не будут беспокоить по ночам предложениями различных услуг.

– Ловко! – восхитилась Аделаида.

– Да, – согласилась завхоз, перекладывая сумки из одной руки в другую, – может быть, пройдетесь со мной до гостиницы?

– Н-нет, пожалуй, – отказалась Аделаида, пряча глаза, – я собиралась зайти к мужу в музей…

– А, ну тогда до завтра! – попрощалась завхоз.

Аделаида некоторое время смотрела ей вслед, как она идет со своими сумками, уверенно, спокойно, неторопливо огибая лужи, и сразу всем становится ясно – это сильная, уверенная в себе женщина, не знающая сомнений и колебаний, живущая той жизнью, которую сама себе выбрала и построила, и на душе у нее спокойно, и все у нее идет так, как нужно ей.

А она? Отчего это вдруг она отказалась проводить завхоза? Ей ведь всегда было так приятно и интересно беседовать с этой замечательной женщиной. И с какой стати она обманула ее, сказав, что собирается зайти к мужу? А, ну да, конечно, музей. Надо договориться насчет экскурсии для нашего иностранца. Для господина директора лицея, который не нуждается в различных услугах. А в чем, интересно, он нуждается? Господи, о чем это я думаю…

Домой, сказала Аделаида решительно, немедленно домой; слишком много народу вокруг, и почему-то кажется, что все на нее смотрят и все читают ее мысли, пылающими буквами отпечатанные на лбу.

Дома, в пустоте и прохладе своих тщательно убранных комнат, ей стало гораздо спокойнее. Она снова примерила пальто (завхоз была права, сидит идеально!) и окончательно убедилась в том, что вся ее старая обувь cовершенно к нему не подходит... как и сумка… как и перчатки. Пересчитав оставшиеся деньги, Аделаида грустно вздохнула. С мечтой явиться завтра же в новых вещах приходилось расстаться. Занять у кого-нибудь? Попросить, чтобы у кого-нибудь занял муж? Невозможно. Она никогда так не делала. И не собирается делать. Ни при каких обстоятельствах. На тряпки – никогда.

Пришел муж, озабоченный и чем-то недовольный. К сообщению Аделаиды о покупке нового пальто отнесся великодушно («правильно, давно пора»), но без особого интереса. Цену тоже воспринял спокойно, и вообще было заметно, что он где-то далеко.

Так они и поужинали – каждый в своих мыслях.

После ужина Аделаида аккуратно закутала пальто в старую простыню, привязала к вешалке мешочек с лавандой – от моли – и повесила его в стенной шкаф.

* * *

Понедельник – он понедельник и есть, даже если это последний понедельник перед каникулами. Почему-то именно последние дни третьей четверти всегда бывают особенно тяжелы, и не только из-за неизбежных контрольных и повышенной придирчивости учителей. В середине марта, как правило, после долгого зимнего сна под набитыми снегом тучами начинает являться солнце, а когда солнце играет в школьном окне и золотит волосы сидящих впереди девчонок... В общем, вы понимаете.

По утрам в понедельник у 9-го «А» физкультура. Лыжи. Снега в городе почти не осталось, но в парке еще есть, и физрук безжалостно гонит угрюмый и невыспавшийся класс на главную аллею, прямую и длинную, испещренную следами лыж и собачьими отметками.

Недовольно ворча и оскальзываясь на рыхлом грязном снегу, класс становится на лыжи. Физрук уже в двадцати метрах впереди, демонстрирует классический коньковый ход в сложных погодных условиях. Класс постепенно вытягивается следом в медленно ползущую колонну. В арьергарде колонны, как всегда, Саша Горчаков с приятелем, оба зевающие, хмурые, засидевшиеся вчера далеко за полночь за новой компьютерной рубиловкой.

Впереди Саши, но ненамного, в пределах видимости и слышимости, бредут, лениво переставляя свои стройные ножки, две закадычные подруги – Дашка Лыкова и Настя Ягужинская. Легкий ветер играет длинными золотистыми волосами Насти, выбившимися из-под голубой лыжной шапочки, и от этого зрелища у Саши сладко замирает сердце. Девчонки, по своему обыкновению, тихо хихикают над чем-то и не обращают ни малейшего внимания на устремленные им в затылок мужские взгляды.

Так бы идти и идти себе не спеша, до самого конца аллеи, до деревянного терема музея, а там укрыться от ветра и бдительного ока физрука за мощными бревенчатыми стенами да спокойно выкурить сигаретку-другую, пока он будет гонять остальных по поляне. Так ведь нет же – физрук останавливается посередине, явно имея намерение пропустить класс вперед и понаблюдать за их техникой.

Саша вытянул голову и с тоской посмотрел вдаль. До спасительных стен музея оставалось еще порядочно; семь потов сойдет, если двигать туда этим дурацким коньковым ходом, да еще по вязкому снегу. И тут он увидел, что навстречу по аллее кто-то бежит – причем так легко, быстро и уверенно, словно под ногами у него не рыхлая снежная каша с коричневыми пятнами известно чего, а вылизанная тартановая дорожка стадиона международного класса. Длинный, белобрысый, в стильном спортивном костюмчике, морда загорелая – ба, да ведь это же наш немец! Девки, стервы, вытаращились на него, все, как одна, и Анастасия, звезда моя небесная, туда же... Немец между тем притормозил возле Андрея Палыча, зубы оскалил, по своему обыкновению, и руку ему протягивает. Ну, Андрей Палыч руку-то ему пожал, но с должной хмуростью, и сразу же отвернулся – некогда мне, мол, тут с тобой.

Немец – тот ничего, кивнул, ладно, мол, увидимся, и пошел себе отмахивать дальше. И ведь что удивительно: пронесся мимо на всех парах, а дух от него свежий, и вроде бы травами какими-то пахнет. Девчонки всполошились, заорали вслед:

– Карл Генрихович, а вы на урок к нам придете?

Тут уж Саша не выдержал – плюнул; да еще от душевного расстройства наехал на собственную палку и чуть не лег носом в снег. Спасибо другу Сереге – за шиворот удержал.

– Навалять бы ему хорошенько, – помечтал Саша, оглянувшись.

– Как же, навалял один такой, – усмехнулся друг, – ты его руки видел?

– А что? – удивился Саша. – Руки как руки, ничего особенного...

– У него же кулаки ободранные, – объяснил наблюдательный Серега, – а на роже, заметь, ни царапины.

Они миновали неподвижно стоявшего физрука.

– Ну и что, подумаешь, – сказал Саша громко, – а вот наш Андрей Палыч его бы в два счета сделал!

– Разговорчики! – осадил их Андрей Палыч, но беззлобно, порядка ради, и на душе у Саши малость полегчало. Трех кругов по поляне, впрочем, избежать не удалось, и в школу они с другом вернулись взмыленные, что твои лошади.