Когда-то давно (лет двадцать пять тому назад) он был веселым и очень подвижным молодым человеком; голову его в те времена покрывали буйные каштановые кудри, а дерзкие зеленые глаза не нуждались в очках, чтобы рассмотреть, хотя бы и на большом расстоянии, привлекательную молодую особу женского пола. Роста, правда, он и тогда был среднего, но телосложения весьма крепкого, без малейшего намека на будущую дряблость мускулов и отвисший живот. По профессии же он был археолог. Статной, сероглазой, мечтательной Адочке он представлялся кем-то вроде Индианы Джонса, и она даже пару раз съездила с ним в экспедиции – на алтайские курганы, а потом и в туркменскую пустыню Каракум, где под черными песками, опаленными безжалостным солнцем, искали они затерянный город Гюлистан – воспетую Омаром Хайямом страну вечно цветущих роз. Потом у них родилась Ленка, и Аделаида больше не ездила с мужем в экспедиции, а еще спустя несколько лет и сам он перестал ездить, посолиднел, защитил кандидатскую, получил место на кафедре и хорошую должность директора местного краеведческого музея.

За ужином Аделаида хотела спросить его о чем-нибудь интересном из древнегерманской истории, но передумала; ответная лекция заняла бы никак не менее часа, а ее еще ждала грязная посуда и целый узел неглаженого белья.

Совсем уж на ночь глядя, когда Аделаида блаженно вытянулась под теплым одеялом, а рядом на тумбочке лежали очки для чтения и свежий «Караван историй», неожиданно позвонила дочь. Она снова поссорилась со своим Вадимом и просила мать приехать на выходные.

После разговора с дочерью Аделаида долго не могла заснуть – вздыхала, ворочалась, прислушивалась к приглушенным плотно закрытой дверью звукам из гостиной, где все никак не мог кончиться безнадежно ничейный матч. Как это часто бывает при бессоннице, в голову лезли всякие ненужные и странные мысли. Вдруг показалось очень важным вспомнить хоть что-нибудь про эту самую древнегерманскую историю.

...Всхлипывающую Леночку оттеснил всадник в белом плаще с остроконечным крестом, в уродливом рогатом шлеме, на закованной в тяжелую броню лошади. А-а, псы-рыцари Тевтонского ордена, вспомнила Аделаида с облегчением, но тут же и рассердилась на себя – при чем тут Тевтонский орден, это же Средневековье, а не древняя история.

Всадник послушно растаял, но вместо него сразу же возник физрук, одетый почему-то в балетную пачку и мрачно топтавшийся среди дымящихся развалин спортзала. А дальше полезла и вовсе несусветная чушь, вроде разросшихся до колоссальных размеров классных журналов, которые с хриплым карканьем носились по школе и охотились за учениками. Аделаида мучилась до тех пор, пока не вспомнила, что завтра четверг, а значит, можно не сразу идти на работу, а зайти сначала в гороно, узнать новости с последнего аппаратного совещания. Мысль эта почему-то принесла Аделаиде успокоение, и она наконец заснула настоящим глубоким сном.

* * *

Трехэтажное, роскошное, когда-то облицованное мрамором по всему фасаду здание бывшего дворянского собрания за годы советской власти и последующей перестройки сменило немало хозяев. В просторных двусветных залах заседали комиссии по продразверстке, в гулких коридорах вышагивали суровые матросы Балтфлота в скрипучих кожанках, перехваченных крест-накрест пулеметными лентами, и кто-то в папахе, с красными от злой бессонницы и махорки глазами, сорванным голосом кричал с трибуны о близкой и неминуемой гибели мирового капитализма. На смену военному коммунизму пришел нэп, и в здании объявились товарищи в неприметных сереньких френчах и стриженые машинистки с «Ундервудами», а по коридорам с заклеенными плакатами стенами заспешили мелкие частники, желающие получить торговый патент.

После нэпа здание некоторое время простояло в запустении, а потом, в начале войны, здесь развернули было военный госпиталь, очень хороший, с рентгеновской установкой, лабораторией и двумя полностью оснащенными операционными; но уже в сентябре сорок первого его пришлось эвакуировать за Урал.

После войны здание занял секретный институт. Окна первого этажа замазали мелом и оградили решетками, пышные кусты сирени перед фасадом вырубили и возвели трехметровый бетонный забор с колючей проволокой и мощным КПП. Штатские соседи – промтоварный магазин, парикмахерская, фотоателье – испуганно притихли за своими жалкими палисадничками, а граждане, ранее беззаботно пересекавшие площадь во всех направлениях, стали ходить исключительно по периметру.

Однако в начале девяностых институт съела конверсия.

Из-за вращающихся, залитых ледяным светом стеклянных дверей исчезли каменные лики охранников. Предприимчивые лаборанты сдали в цветмет колючую проволоку вкупе с валяющимися во дворе мотками силового кабеля. Оставшиеся в штате сотрудники торговали на местном вещевом рынке полупроводниковыми схемами. Здание снова осталось без хозяина, но ненадолго – в него вселилась первая демократически выбранная городская администрация. Забор убрали, кусты насадили снова, унылый серый фасад покрасили в яркий бирюзовый цвет. Отдел народного образования получил в свое распоряжение весь южный флигель.

Все лето и начало осени наробразовцы с удовольствием обустраивались на новом месте. Но с первыми затяжными дождями начались неприятности: стала протекать крыша, сквозь тонкий слой краски проступила плесень, в стенах грелись и искрили электрические розетки. Наконец в кабинете заведующей обвалился кусок потолочной лепки, вдребезги разбив стоявший в углу гипсовый бюст Ушинского. Подкрашенный снаружи флигель требовал капитального ремонта.

С тех пор гороно в полном составе, с канцелярией и мебелью, ютилось в четырех комнатках цокольного этажа центрального здания. Сотрудники отдела с тоской поглядывали из низких окошечек на окруженный строительными лесами флигель, где краткие периоды активности сменялись значительно более длительными периодами полной бездеятельности.

В это утро в комнатках цокольного этажа было тихо и безлюдно. Обогнув небольшую пирамиду из сваленных в кучу картонных папок с архивными данными, методической литературы и вылинявших учебных пособий непонятного назначения, Аделаида попала в крошечный, но уютный закуток секретарши. Секретарша, трудившаяся над сложным компьютерным пасьянсом, встретила Аделаиду приветливо.

От нее Аделаида узнала, что заведующей сегодня нет и не будет – уехала в область на совещание; остальные сотрудники «в местных командировках». Насчет вчерашнего заседания у мэра секретарша была не в курсе, но полагала, что вопрос о деньгах на школьные нужды там точно не рассматривался. Зато стало известно, что ремонт верхнего этажа флигеля практически завершен, и, вероятно, уже на следующей неделе коллектив отдела народного образования сможет начать обратное переселение. Не евроремонт, конечно, но жить будет можно.

Аделаида поздравила секретаршу с радужными перспективами, отказалась от предложенного чая и поплелась к выходу.

Погруженная в свои мысли, она медленно шла по улице, не замечая, что метель, лютовавшая последние три дня, стихла и превратилась в отдельные легко порхающие снежинки, что небо утратило свинцовую угрюмость, а кое-где в тучах появился даже намек на голубое сияние.

«Где же денег-то взять, в самом деле? – терзалась Аделаида. – И с Леночкой нехорошо... опять этот мерзавец ее обидел... как приду, надо будет сразу ей позвонить!»

Позвонить сразу, однако, не удалось.

В школе бушевала большая перемена. Омываемая ее волнами, Аделаида поднялась на второй этаж, повернула к своему кабинету и тут увидела в противоположном конце коридора Ирину Львовну, старшую англичанку, которая беседовала у окна с каким-то высоким мужчиной.

Не будь Аделаида столь увлечена своими переживаниями, она, несомненно, обратила бы внимание и на непривычно оживленное лицо Ирины Львовны, и на стайку хихикающих старшеклассниц, которым срочно что-то понадобилось в расположенной поблизости учительской, и на широкие плечи незнакомца, стоявшего к шумному коридору спиной.