Поначалу, понимая, какая Зоя увлекающаяся натура, поэтому она не сможет не попасть под влияние компьютерных соблазнов, я предположил, что она не сумеет уделять мне столько времени, сколько бы мне хотелось. И поначалу так все и было. Она живой человек, поэтому в первое время, открыв для себя какую-то невинную «бродилку» с чародеями, воинами и волшебниками, она сутками могла стрелять из лука или арбалета, уничтожая пауков, змей или зомбированных мертвецов, затем, немного остыв или насытившись игрой, она переметнулась в мир шпионов, пистолетов и гоночных автомобилей… Параллельно с этим она продолжала осваивать свою новую машину, изучала вместе с Аликом различные маршруты, запоминала дорожные знаки, училась парковаться, менять колеса…

Однако невозможно было бесконечно делать вид, что ничего не происходит: мы оба страдали из-за моего мужского бессилия. Я – понятное дело, потому что здесь была моя вина, Зоя же – считая, что не вызывает во мне желания. Говорить откровенно с ней на эту тему я не мог. Я бы сгорел от стыда, превратился бы в горстку пепла. Поэтому я решил обратиться к профессионалам, точнее, к одному из них, неулыбчивому бритоголовому пузану в клубном костюме оливкового цвета, – сексопатологу по фамилии Тришкин. Краснея и потея, при этом утопая по уши в глубоком мягком кресле, таком же мягком, как и та значимая часть моего тела, из-за которой я и записался на прием, я рассказал ему, развалившемуся на своем рабочем месте с видом человека, у которого все в порядке, о своей беде и вдруг понял, что совершил ошибку, доверившись ему. Ну не может человек с таким каменным лицом кому-либо помочь! Даже старушке перейти дорогу он не сможет помочь – убьет бабку одним лишь своим мертвым взглядом. Поэтому я, не договорив, встал и почти бегом выскочил из кабинета, моля бога только об одном – не столкнуться в стенах этой известной частной клиники с кем-нибудь из своих знакомых…

События следующего дня неожиданным образом заставили меня взглянуть на мою проблему совершенно другими глазами!

У Кати, моей лаборантки, был день рождения. Она принесла запечатанную фольгой большую тарелку с жареной щукой, салат с крабовыми палочками, вино и торт. Праздновали вечером, и этот праздник совпал с хорошими рабочими результатами, полученными в этот день после обеда. Все были в приподнятом настроении, женщины ходили, сверкая глазами и покачивая бедрами (или мне в тот день это только казалось?), и вообще вся наша лаборатория напоминала мне картинку, с которой кто-то заботливо вытер пыль, отчего все краски заиграли чисто и свежо. Щука была великолепна, я съел несколько кусков, не переставая нахваливать кулинарные способности Кати. Думаю, я сказал не так уж мало хороших слов и в адрес самой Кати, потому что она, начиная с какого-то момента, стала вдруг пунцовой и смотрела на меня такими глазами, как смотрит женщина, которая ждет от мужчины чего-то большего, чем просто комплименты. Да и со мной тоже происходило что-то странное, мое веселье требовало какого-то выхода. Не знаю, как я умыкнул свою лаборантку в подсобку, где уборщицы хранят свои щетки и ведра, и вот там, в темноте, тяжело дыша, с отключенным мозгом и желая исключительно довести начатое до конца, я овладел ею. Хотя для этого действа больше подошло бы какое-нибудь более грубое народное, сочное словцо – уж слишком все было примитивно, по-скотски.

Нет, я не ханжа, я все понимаю, и, как мне думается, у меня нормальные чувства. И прежде у меня никогда не возникало (тем более по отношению к Кате, с которой я работал бок о бок несколько лет) подобного желания. Разве что во сне, когда я бывал самим собой и никому реально не мог причинить зла. Кате же я причинил это зло, мгновенно от этого процесса протрезвев, и окончательно пришел в себя уже в коридоре, когда вышел из подсобки, пошатываясь и не зная, что мне теперь делать и как себя вести. В сущности, окажись на ее месте проворная и коварная деваха из тех, кто промышляет определенным бизнесом, ей ничего не стоило бы пригрозить разрушить всю мою карьеру, да и жизнь – в одночасье. Одно заявление в полицию об изнасиловании – и меня нет. И попробуй докажи, что она весь вечер смотрела на меня призывным взглядом и, по сути, спровоцировала меня, а не наоборот, и в подсобку пошла сама, по своей воле, часто постукивая каблучками по звонкому полу, и это моя рука была захвачена в плен ее горячей ладошкой… Потом, вспоминая подробности этого безумия, я понял, что Катя привела меня в эту подсобку не случайно: она точно знала, куда меня вести, – ведь как иначе объяснить, что она открыла дверь ключом? Откуда у нее этот ключ? Значит, она заранее раздобыла его, припасла, чтобы воспользоваться в нужный момент. Не думаю, что Катя подготовилась заранее, нет, я больше чем уверен, что она часто использовала эту подсобку, конуру эту, для встреч с другими своими любовниками, но, повторяю, все эти мысли посетили меня гораздо позже, когда я, вернувшись домой и приняв душ, лег в постель и обнял свою молодую жену Зою. Обнимая ее и чувствуя себя при этом самым последним подлецом, негодяем, предателем и вообще преступником, я готов был заскулить, уткнувшись лицом в ее затылок, зарывшись в ее шелковистые, пахшие шампунем волосы. Но вместо этого я шептал ей в спину какие-то приятные для ее слуха слова о любви, о нежности. Я любил ее, очень любил и страдал от невозможности сделать с ней все то, что вытворял пару часов назад с Катей.

Сны иногда каким-то удивительным образом повторяют, правда, в совершенно искаженном, фантастическом виде сцены из реальной жизни. В моем воображении существует даже некий город, причем один и тот же, нереальный город, несущий в себе элементы тех мест – улочек, подъездов, офисов, квартир, магазинов и даже железнодорожных вокзалов, – где я когда-то бывала. Где-то в центре этого города имеется здание мэрии, я откуда-то это знаю, есть там и магазины, стоят даже странные, подслеповатые кирпичные дома, куда мои сны загоняют меня в поисках острых ощущений. И эти полные настоящего разврата и вседозволенности сны (причем я всегда точно знаю, что мне все это снится, поэтому мне там не стыдно) похожи один на другой. Я вхожу в полутемный подъезд, поднимаюсь по низким ступеням и толкаю любую из дверей: ищу мужчину. Как убийца-маньяк ищет свою жертву (так мне, во всяком случае, кажется), так и я ищу мужчину, которому хочу отдаться или даже заставить его взять меня. Это постыдные сны, и снятся они мне очень редко, и, просыпаясь, я каждый раз спрашиваю себя: откуда вдруг эти сильнейшие желания, словно во мне сидит настоящий зверь?! Самка. В обыденной жизни я другая, спокойная, и единственное, чего мне надо от мужчины, – это внимание и ласка. Вероятно, в каждом человеке спит (крепко спит или просто тихо дремлет) сексуальность, и просыпается она, когда ей заблагорассудится или, логичнее предположить, когда телу необходима физическая любовь.

В отношении Гриши мне долго не хотелось признаваться себе в том, что у нас есть проблемы. В суматохе налаживания новой жизни, в какой-то радостно-праздничной эйфории обрушившегося на мою голову счастья я старалась не обращать внимания на то, как сильное чувство Гриши, его благоговение передо мной и болезненный восторг сказываются на физической стороне наших отношений. Казалось, что он так любит, так желает меня, что при самом, казалось бы, невинном прикосновении ко мне его лихорадит – от счастья ли, от страха ли опозориться передо мной, и в такие минуты мне страшно за него, страшно, что от перенапряжения, от нервов у него сию минуту остановится сердце и мужчина, которого я люблю, перестанет дышать.

Не искушенный в любви, но жаждущий этой любви, он каждый раз так волновался перед близостью, что мне становилось его жаль. Я обнимала его, гладила по голове и говорила на ухо разные милые слова, чтобы поддержать его, успокоить. Шли месяцы, и со временем я научилась таким образом выстраивать наши вечера, чтобы мы засыпали, либо утомленные повседневными делами, либо досматривая какой-нибудь фильм, чтобы наш сон выглядел естественным продолжением долгого дня. В теплые вечера я старалась допоздна гулять с Гришей в расположенном поблизости от нас парке, еще мы часто ходили в театр, в филармонию. Мне казалось тогда, что я, инициируя эти культурные вечера, убиваю сразу двух зайцев. Во-первых, стараюсь увлечь Гришу и утомить его перед сном, во-вторых, мы не мозолим глаза Алику, который, как мне тогда казалось, продолжал тихо ненавидеть меня, а потому страдал. Я предлагала Грише разъехаться с Аликом, купить ему квартиру, ведь он же совсем взрослый, и у него, я знала, уже были девушки, с которыми он встречался. Гриша поговорил с сыном, но Алик наотрез отказался от этого предложения, причем никак не мотивируя свое нежелание жить отдельно. С тихим ужасом я думала о том, что ему доставляет садистское наслаждение следить за нами, за мной, сравнивая, вероятно, меня ежеминутно с покойной матерью. Сколько раз я хотела с ним поговорить по душам, спросить его, что мне делать, чтобы он не страдал и принял брак отца и желание Гриши начать новую жизнь. В сущности, каждый человек имеет право на счастье. Но я так и не решилась на этот откровенный разговор. Когда же я чувствовала, что обстановка накаляется, что Алик смотрит на меня как-то странно, словно готовится нанести удар, собирается сказать что-то резкое, обидеть меня или оскорбить, я тотчас пряталась либо в спальне, куда, как я знала, он никогда не войдет и даже не постучит (в силу своего воспитания, я думаю), или же вообще уходила из дома, гуляла, ходила по магазинам, словом, убивала время до возвращения Григория. Понятное дело, что с Гришей я старалась никогда не говорить о своих переживаниях, связанных с Аликом, я не хотела расстраивать мужа. Думаю, со стороны наша семья выглядела вполне дружной, поскольку скандалов, криков, ссор с выяснениями отношений у нас никогда не случалось. Я была благодарна Грише и его покойной жене за то, что они воспитали такого терпеливого и вежливого мальчика.