— Как видишь, все устроилось, — промолвила Тулси, склоняясь над нежным личиком спящего ребенка. Перед таким чудом, как появление на свет Амалы, невольно меркли все невзгоды.

Кири с досадой хлопнула по колену.

— А я недовольна! Эта дама смотрела на нас так, точно мы нелюди!

— Не обращай внимания, — спокойно произнесла Тулси, — женщины, которые жили в английском лагере, относились ко мне точно так же. Просто мы слишком разные, вот и все.

Кири метнула на подругу быстрый взгляд. С тех пор как Тулси родила ребенка, она стала недальновидной в некоторых вопросах. Возможно, виной тому была ослепляющая материнская любовь.

Да, им обеим вдруг стало страшно жить в маленькой хижине на окраине города, они обе боялись за себя и за девочку. Тулси переживала ночи напролет, пока случайно не услышала о том, что богатые французы ищут прислугу, которая поселится в доме и будет получать жалованье. И Кири, точно плющ, обвившийся вокруг ствола, разделила судьбу Тулси, решив последовать за нею в этот чужой дом. На всякий случай подруги назвались сестрами.

— Ты не заметила, как смотрел на тебя хозяин? Мне не понравился его взгляд! Он буквально пожирал тебя глазами, — с мрачным упрямством проговорила Кири.

— О, перестань! У него красивая молодая жена, и она француженка.

— Сдается, у тех англичан, которые меня изнасиловали, тоже были красивые молодые жены, только это их почему-то не остановило! — Кири хотела произнести фразу с возмущением и вызовом, но не смогла: губы скривились и задрожали, а в глазах промелькнуло отчаяние.

Тулси порывисто привлекла подругу к себе и принялась гладить ее черные волосы.

— Не вспоминай. Ты еще встретишь человека, который будет любить, защищать и беречь тебя.

Девушка отстранилась. Она не любила ласку, потому что не привыкла к ней.

— Пообещай, что ты никогда меня не покинешь!

— Обещаю, — Тулси с улыбкой повторила слово, которое произносила не раз.

Кири сразу повеселела и насмешливо сказала:

— Эта дама быстро поняла, кто из какой касты, хотя мы и представились сестрами! Мне поручила грязную работу, а тебе…

— Давай поменяемся, Кири, — серьезно предложила Тулси.

— Зачем? Она поступила справедливо! — ответила девушка, и Тулси так и не поняла, то ли она удовлетворена решением хозяйки, то ли испытывает тайную боль.

Индианкам сообщили об их обязанностях. Кири должна была мыть полы во всех помещениях и вдобавок помогать на кухне. Тулси — содержать в порядке гардероб госпожи и выполнять ее личные поручения.

Луиза возмутилась, узнав, что без ее ведома в дом взяли сразу двух индианок. Когда она начала высказывать претензии дочери и зятю, Франсуа быстро поставил тещу на место, напомнив, что это его дом и его решение.

В результате Луиза с гордым презрением отказалась от услуг новой горничной; она заявила, что будет одеваться и причесываться сама или в крайнем случае с помощью дочери.

Урсула доверилась индианке и не пожалела: та быстро постигала новый для нее обиход, была скромна, честна и аккуратна. За ребенком они с Кири, как и было обещано, смотрели по очереди; к тому же их комнатка располагалась в дальнем конце дома, так что Урсула редко слышала детский плач. Она даже не удосужилась спросить, мальчик это или девочка.

Кири, хотя и смотрела исподлобья, старательно исполняла свои обязанности: на нее не жаловались ни кухарка, ни другие слуги, ни сами хозяева. Новые горничные тоже были довольны. Кормили хорошо, и, главное, здесь они были защищены от лихих людей.

Дом индианкам нравился: всюду тишина и чистота, а мебель — мягкие кресла, столы с инкрустацией, зеркала в витых рамах, — казалось, стояла здесь от начала века. В комнатах сумрачно и прохладно, оттого что дом был окружен садом, а окна завешены плотными занавесями или бамбуковыми жалюзи.

Тулси и Кири редко видели Франсуа, и он, похоже, не обращал на них никакого внимания. Урсула при более близком общении оказалась незлой и совсем не придирчивой женщиной; она часто погружалась в себя, как будто ее снедал тайный сердечный недуг. Быть может, то была тоска по родине?

Самым неприятным человеком в доме была Луиза. Однажды она нетерпеливо и даже грубо оттолкнула Кири только потому, что та случайно оказалась у нее на дороге. На Тулси француженка смотрела так, словно видела в ней тайного врага. Луиза запрещала горничной входить в ее комнату и как-то обмолвилась, что индианки могут попасться на воровстве. Урсула сперва отмахнулась, а потом широко раскрыла глаза и пристально посмотрела на мать. В этот миг она снова вспомнила Анри де Лаваля.

Тулси вспоминала о нем еще чаще. Поздним вечером, уложив ребенка, молодая женщина выходила на темное крыльцо, закрывала за собой дверь и стояла, вглядываясь в погрузившийся во мрак сад. Вокруг стояла тишина, и ночной воздух веял прохладой в мокрое от слез лицо.

Днем Тулси не позволяла себе расслабиться и поплакать. Она не хотела делиться своей болью с Кири. У той хватало своих проблем; кроме того, подруга до сих пор считала, что мир любви к мужчине для нее закрыт. Тулси испытывала душевное одиночество, но пыталась обрести веру в будущее, в чудесную встречу с Анри среди жестоких сражений с жизнью, разочарований, разлуки и смерти. Она вновь и вновь повторяла как заклятие, как молитву: «Я не напрасно осталась жить!»

С некоторых пор Урсула чувствовала себя не в своей тарелке. Беспокойство росло, овладевало разумом и душой: она часто плакала, побледнела, похудела и стала похожа на тень. Этому способствовало не только постоянное отсутствие мужа, но и отношения с матерью.

Луиза, казалось, вечно чего-то ждала, таила непонятные мысли. В последнее время ее поведение стало раздражать дочь. Урсула находила нелепой моду, предписывающую и молодым девушкам, и дамам в возрасте носить одни и те же наряды и одинаково украшать себя. Правда, Луиза великолепно выглядела, к тому же у нее был вкус, но Урсула все равно не могла понять, зачем мать носит обшитую золотыми шнурками шелковую мантилью, атласные туфли на каблуках, пользуется румянами и делает пышные прически. Похоже, она совсем забыла ее отца, Леопольда Грандена, поскольку никогда не произносила его имени и мило улыбалась мужчинам подходящего возраста, а то и моложе себя, являвшимся к ним в дом.

Теперь у них часто бывали гости; в достаточно короткий срок Франсуа сумел завоевать положение в здешнем, на первый взгляд, враждебном обществе и приобрел неплохие связи. Урсула знала английский, но у нее не было желания разговаривать с чужими людьми. Случалось, она ссылалась на головную боль и удалялась в свою спальню, где проводила время в обществе Тулси.

Урсула давно перестала смотреть на горничную как на безликую прислугу и охотно беседовала с индианкой. Незаметно для себя она заинтересовалась этой тихой, немногословной и, судя по всему, многое пережившей молодой женщиной. Иногда Урсула смотрела на ее смуглую шелковистую кожу, загадочные, как южная ночь, глаза, плавный изгиб губ и думала о том, как могут воспринимать эту красоту мужчины. В этой девушке было что-то темное и глубокое, затягивающее, как омут, скрывалась древняя могучая тайна.

Однажды Франсуа бросил: «Индийцы — покорная раса!» Но в Тулси не чувствовалось покорности, во всяком случае, покорности судьбе.

Урсула долго не позволяла себе проявлять нездоровое любопытство. Признание в сокровенном можно выслушать для того, чтобы проявить сострадание. А она не была уверена в том, что сочтет индианку достойной понимания и сочувствия.

И все-таки однажды молодая хозяйка не выдержала и спросила:

— Ты вспоминаешь француза, отца своего ребенка?

— Да, — коротко ответила Тулси, продолжая расчесывать волосы Урсулы, которая сидела за туалетным столиком в своей спальне.

— Что он говорил тебе? Что женится? Признавался в любви?

— Да.

— Вы слишком разные!