Ганс махнул мандатом.

— До выяснения причин я вынужден, конечно, вас арестовать, неизвестный гражданин. Пожалуйте со мной.

Водолив вскипел:

— Кого ты хочешь арестовывать, мышиная твоя рожа! Это мой арестованный!

— Мой! — закричал китаец.

— Мой! — завопил Ганс. — Это я за ними гнался.

Лапушкин выпустил револьвер.

— Кого же нам арестовывать?

Все остолбенело глядели друг на дружку.

Наконец Лапушкин догадался:

— Граждане, я арестовываю вас всех троих.

И он достал громадный полотняный мандат.

— Как дезертиров, — добавил он вдохновенно. — Дезертиры-мыши.

На улице их встретили монахини. Они с воем бросились к Гансу, но комиссар Лапушкин, все еще не уверенный в силе своего мандата, приказал им нести караульную службу.

Так под конвоем монахинь они подошли к районному совету.

Толпа крестьян встретила их ревом. Это немецкие колонисты узнали уцелевших конокрадов.

— Кого ведут?

— Конокрадов!

— Эй, сюда, ребята, конокрадов ведут!

— Где конокрады?

— Бей их!..

Толпа запрудила деревенскую улицу. Немцы порывались к своим конокрадам, глубоко сожалея, что от жары не прикончили их жизнь гораздо ранее. От такого сожаления немцы даже выронили покупки, за которыми приехали в село.

Охрана им показалась подозрительной, и они с дубинами в руках окружили монахинь.

— Так вернее, — сказал старый Гольц.

Он достал мандат, выданный Советом Колонии, и пока развертывался крепкий синий платок, плотно укутавший мандат, из толпы раздался голос:

— Да ведь это он же!

— Кто? — закричала раздраженная толпа.

— Империалист наш!

Группа костромских гостей — рабочих с заводов, вырабатывающих фосфориты, пробилась сквозь толпу. Гладкий режиссер ощупал Ганса. Надежда опять загорелась в его глазах. Он обернулся к своим товарищам.

— Это наш бежавший империалист!

Он со всей актерской строгостью обратился к толпе:

— Граждане, расступитесь. Я арестовываю этого империалиста, как бежавшего из нашей банки.

Син-Бинь-У завопил:

— Это мой!

— Мой! — закричал водолив Сарнов.

— Наш! — закричали монахини.

Комиссар Лапушкин затряс револьвером:

— Мое, как представитель власти на местах, арестовываю!..

Немец Гольц наконец достал из синего платка мандат, развернул его и, как в кирхе, проговорил протяжно:

— Арестованные конокрады принадлежат нам.

Гости из Костромы окружили их третьей плотной цепью.

Все топтались, и никто не мог сдвинуться с места.

На балкон дома вышел секретарь Совета.

— Чего вы там? — спросил он, почесывая голову.

Из толпы завыли:

— Конокрады!..

— Империалисты!..

— Соблазнитель!.. Соблазнитель!..

— Словохотов!..

Секретарь послушал, опять почесался и сказал:

— Должно быть, беспатентных торговок позабрали. Вот орут!

Он послушал и наконец, лениво перегнувшись через перила, проговорил:

— Гражданки арестованные! Ступайте в темную, ведь коли вас сейчас разбирать, ничего не поймешь. Ясно одно, без патента где же торгуют. А там посидите, мы и придем вот после обеда, и разберем вас честь честью. Граждане, не мешайте обороне социалистического отечества, поскольку она является выразителем…

Но тут кто-то крикнул изнутри:

— Секретарь…

— Иду, — и секретарь лениво, словно в болоте, пошел в присутствие.

В арестантской пахло клопами. Лавки не могли вместить всех. У порога сели немцы и, тупо глядя в пол, затянули какую-то песню.

— Кто же кого арестовал? — спросил, оглядывая всех, Ганс.

— Та-а!.. — пожал плечами китаец. — Кто-о?

— Я! — крикнул Лапушкин.

— Я! — прервал его немец Гольц.

— Мы! — закричали монахини.

Водолив, доставая карты, задумчиво протянул:

— Ежели по правде говорить, то кто же тут разберется. А пока что до прихода секретаря не сыграть ли нам в двадцать одно. На банке полтинник. Тебе на сколько?

— Гривенник, — сказал Ганс, беря карту.

ГЛАВА 42

В которой НЬЮ-ЙОРКСКАЯ БИРЖА ИСПЫТЫВАЕТ ПОТРЯСЕНИЯ, а население бежит на пляж, не взяв с собою купальных костюмов

— Положение отчаянное, — думал Рек, — войско требует от меня хлеба и чудес. Посоветоваться не с кем, а тут еще дурак Ганс опять пристает с телеграммами из России. Даже посоветоваться не с кем, ну с кем может советоваться пророк и бог? Пойти разве к Мэри? Женщина умная!

— Снимите противогаз с этой женщины и уходите, — произнес Рек, входя в комнату, в которой под арестом сидела Мэри.

— Рек, бог мой! — вскричала та, как только негры ушли, — дай мне папиросу, я не курила целый день в этом ужасном противогазовом шлеме.

Рек был тронут.

— Закурим, Мэри, — сказал он, протягивая женщине папиросы, — самые лучшие: русские с мундштуком. Послушай, Мэри, перемирие кончилось, против меня четыре бригады отправлено… В бригаде по два полка, в каждом полку три батальона, а также пулеметная и танковая рота отдельно. В пулеметных ротах по восемь тяжелых пулеметов, в обычной — 138 винтовок, 18 легких пулеметов и ручных гранат без числа. В танковой роте 125 танков. Кроме того, в каждом полку есть еще орудия. Прибавь еще сюда, что против нас направят аэропланы, и ты поймешь, что я не знаю, куда деваться.

— Милый, — улыбнулась Мэри, — пошли на Нью-Йорк и Вашингтон каменный дождь…

Рек отрицательно покачал головой.

— Ах да, понимаю, там столько маленьких детей. Тогда прокляни их.

— Попробую, — грустно сказал Рек и позвонил начальнику штаба.

— Примите телефонограмму, — начал он, — передайте в Нью-Йорк… «Я, бог Рек, властью, мною ни от кого не полученной, проклинаю всех, кто не верит в меня, проклинаю: вход и выход, лестницы и тротуары, рождение и смерть, стены и крыши, реку и водопровод, театр и кино…» Передали?

— Сделано.

— Прибавьте: «биржу и курс доллара проклинаю отдельно». Подписал: «Рек».

«Пропал я, — подумал Рек, передав телеграмму, — высекут меня теперь вторично».

Минут десять в комнате царило молчание.

Мэри не смела смотреть на Река, подавленная его проклятиями. Рек не смел смотреть на Мэри, думая о будущем.

Вдруг неожиданно затрубили рожки ста тысяч автомобилей войска Река.

Крики и трубные звуки огласили воздух…

— Покажите нам его! — кричала толпа белых и черных людей, врываясь в комнату.

— В чем дело, друзья? — спросил мягко Рек.

— Победа, господин! — взревела толпа, падая перед ним на колени. — Через пять минут после твоего проклятия все акции упали сразу в сто тысяч раз, доллар не стоит больше ничего. Войско, выступившее против нас, узнало об этом и ушло, бросив оружие. Население Нью-Йорка, увидав действие твоего проклятия на процентные бумаги, бежало из города на морской пляж, который ты не проклял. Другая часть жителей собралась вокруг биржи и плачет так, что слышно на пароходах, подходящих к городу с моря…

— Заказать пальмовые ветки! — закричал Рек, приходя в себя.

— Уже заказаны, — восторженно сказал начальник штаба. — Поезд с пальмовыми ветками и розами был заказан мною уже вчера в Калифорнии. Сейчас усыпают цветами дорогу в город.

— Мэри, спасибо! — вскричал Рек. — Друзья, сегодня мы ночуем в Нью-Йорке.

…………………………………

Нью-Йорк был пуст, когда густые колонны автомобилей восставших ворвались на его улицы.

Только в окрестностях колонны были встречены толпами жителей на автомобилях, бежавших из проклятого города. Рек снял с них проклятие и приказал присоединиться к своему арьергарду.

В полчаса был занят весь город. Начальник штаба приказал реквизировать все съестные лавки и, не входя в дома, стать лагерем на улицах.

Негры быстро построили рядом с небоскребами хижины из маисовой соломы. Город быстро преображался.

Центр города с биржей и толпой вокруг нее был окружен войсками и танками.

Но в лагере восставших было уже неспокойно, белые ссорились с неграми.