ГЛАВА 40

Кюрре произносит в пустыне СТРАННУЮ РЕЧЬ. ДАЛЬШЕ ДЕЛА ЕГО ИДУТ УСПЕШНО. Все это удивительно, и станет понятно не всякому, даже прочитавшему эту небольшую, но полную движения главу

— Братья! — вскричал Рек, появляясь внезапно среди кактусового поля.

— Гоп! Гоп! Ура! — отвечала ему толпа.

— Братья, долой богатых, одевающих на нас собачий ошейник, оскорбляющих нас! Долой 43-головую гидру теперешнего устройства Соединенных Штатов!..

— Долой! — отвечала толпа, так как имеющие дорогие автомобили уже уехали.

— Я отлучаю от духа и истины сына бездны Моргана, — продолжал Рек. — Наложите, братья, свои руки на поля его, и на нефть его, и на железные дороги его, и на все то, что принадлежит Моргану.

— Идем! — кричала толпа, и все бросились к автомобилям.

— Смотрите, как он худ, — сказал один рабочий другому, — он и в самом деле постился, и его ботинки разодраны.

— Долой миллиардеров! — кричал Рек.

— О масса, — упал к его ногам негр, — о господин, двадцать лет я ждал тебя! О господин, я был полковником американской службы на фронте в Великую войну, а сейчас я не имею права ездить в общем вагоне. Господин, идем и захватим Эджевудский арсенал — с богатыми можно говорить, только имея оружие в руках.

Между тем, сминая сочные и толстые стебли кактуса, автомобили строились вокруг Кюрре широким кругом.

В середине круга был он сам и негр у его ног.

— Долой негров! — вскричал кто-то в заднем ряду.

— Долой богатых, долой ездящих на паккардах! — ответил Рек.

— На Эджевуд! — вскричала толпа.

— Назначаю тебя начальником штаба, — сказал Рек, обращаясь к негру. — Телеграфируйте в Эджевуд, что в случае сопротивления я сведу на него молнию с неба. Трубите наступление…

И машины двинулись, заливая поля сплошным потоком.

Урожай кактусов этого года был погублен.

Стрелки амперметров на всех телефонных станциях Америки в этот момент нагнулись вправо. 10 000 000 абонентов одновременно звонили друг другу.

— Проклятый Морган, — вскричал пастор, — и зачем он велел высечь этого корпоранта! Веди теперь гражданскую войну.

— Эджевуд взят, — произнес в этот момент секретарь, отрываясь от телефона, — наступление Река совпало с экономической забастовкой, и заводы сдались без боя. У Кюрре в руках возможность выпускать на нас 10 000 галлонов жидкого иприта в сутки.

— Город взволнован, — доложил осведомитель, вбегая, — негры и эмигранты бегут навстречу Реку. Русские монархисты предлагают ему право на занятие престола…

— Спокойствие, — отвечал пастор, — банки, полиция, аэропланы в наших руках. У Река нет провизии, и без нас ему не сделать чудес. Выждем два дня…

Срок, назначенный почтенным пастором, уже истекал, в городе было спокойно, только вздешевели квартиры…

Приток последователей к Реку все еще продолжался. Рек сам принимал приходивших, сидя в смокинге посредине арсенального двора, между двумя неграми, яростно трубившими в саксофоны.

— Идите, женщина, — сказал он, обращаясь к молодой даме, задержавшейся перед ним.

— Смит, неужели ты не узнал меня? — ответила она с упреком.

— Ведите ее в зал Ипритного реактора, — приказал Рек, — и не пускайте туда никого.

— Рек! — вскричала женщина, когда они остались одни.

— Мэри, — холодно ответил он, — если ты хочешь шантажировать меня, то я прикажу тебя бросить в бак с ипритом…

— Я люблю тебя, мое божество! — отвечала женщина, плача. — Зачем ты не открылся мне… — И она поцеловала его опытным поцелуем…

Рек отвел ее рукой и затрубил в саксофон — на его зов вбежали два негра.

— Отведите женщину в квартиру директора, поместите ее в комнату рядом со мной; если она попытается говорить, то трубите в трубы и играйте на рояле. Если и это не поможет, наденьте на нее противогаз и не давайте спать…

— Рек! — простонала Мэри…

Но что мы делаем?

Мы забыли о Нью-Йорке. Что там?

Вперед! Роман не должен топтаться на одном месте.

В Нью-Йорке было довольно тихо.

Тяжелой сплошной лентой катились автомобили по улицам, неподвижные люди, разговаривая друг с другом, куря и читая газеты, неслись мимо домов на движущихся тротуарах.

— Стой! — вдруг вскричал полицейский, останавливая человека, выбежавшего из лучшего ювелирного магазина с пудовым слитком золота в руках.

— Я владелец магазина, — отвечал остановленный, — я сам Дарлинг…

— Простите, сэр, — произнес полицейский, — я только сейчас узнал вас. Прикажете позвать автомобиль?

— Нет, не надо, — ответил Дарлинг рассеянно, — подержите лучше это. — И он передал в руки полицейского слиток.

И Нью-Йорк увидел странное зрелище: на самой быстрой полосе движущегося тротуара мчался богато одетый человек без шляпы, за ним полицейский со слитком золота, а сзади его туча сыщиков, перекидывающихся вопросами.

Странная толпа домчалась до моста.

Здесь мистер Дарлинг остановился.

— Передайте мне золото, — сказал он полицейскому.

— Извольте, сэр.

Сыщики стояли безмолвной сворой.

Мистер Дарлинг взял слиток и обвязал его бечевкой.

— Помогите мне привязать это на шею, — закричал он на полицейского.

— Извольте, сэр.

— Спасибо. Вы очень любезны.

И мистер Дарлинг в одно мгновение вскочил на перила и бросился с моста.

ГЛАВА 41

Возвращающая нас В КИТАЙСКУЮ ПАРИКМАХЕРСКУЮ в кедровых лесах Сибири

Бритва китайца ловко освобождала шею от грязных щетинистых волос. Парикмахер поднял кожу на подбородке.

— А-а!.. — испуганно простонал клиент.

— Беспокоит? — спросил китаец.

Клиент вздохнул:

— Очень!

Китаец молчаливо взял другую бритву.

— О-о!.. — опять раздалось со стула.

Китаец вновь переменил бритву.

Водолив со скукой переложил ногу на ногу.

— Удивительно, все что-то у тебя, Син-Бинь-У, бритвы тупые. Заказчиков много, что ли? Не пойти ли и мне в парикмахеры?

Бритва ожесточенно точилась о ремень. Заказчик продолжал выть. Наконец, китаец даже побелел от злости. Водолив сказал сочувственно пациенту:

— Вы, гражданин, будьте спокойны, а не то как бы он вас не полоснул, — ишь белки-то выкатил.

И несчастный Ганс замолчал.

На средине подбородка китаец кинул бритву и, указывая в мыльное пятно, сказал водоливу:

— Он.

— Кто?

Китаец, задыхаясь, протянул:

— Кюрре.

— Как!

Водолив растер пальцем мыльную пену и проговорил задумчиво:

— Ничего не вижу. Побрей-ка еще.

Ганс лежал в кресле без памяти, весь облитый мылом. Китаец трясущимися руками водил бритву. Наконец весь шрам был выбрит, а остальное китаец не имел сил докончить. Водолив попробовал, но бритва скользнула в его пальцах, как рыба в воде.

— Тот самый, — сказал водолив.

— Кто?

— Пашка Словохотов.

Водолив вытащил полотняный мандат и, показывая его китайцу, сказал:

— Я его арестовываю.

Китаец махнул бритвой.

— Не, я брила. Рек мой.

— Какой Рек — это Словохотов.

— Рек!

— А я тебе утверждаю — Словохотов!

Тут китаец тоже вытащил полотняный мандат и проговорил:

— Я его арестовывай!

Ганс очнулся. Два человека, потрясая полотняными мандатами, кричали об его аресте.

Тогда Ганс вспомнил, что где-то в карманах у него валялся полотняный мандат, оставшийся еще на станции Актюбинск, когда китайца внезапно начали качать.

Третий мандат показался в воздухе, и Ганс проговорил с достоинством:

— Граждане, я вас арестую!

В это время распахнулась дверь, и комиссар Лапушкин появился на пороге в сопровождении одной из монахинь.

— Сарнов, тебя эта гражданка интересуется видеть.

Увидев три мандата и Ганса между них, он вздрогнул.

— Ты, — подскочил он к Гансу, — а велосипед где?