Вспомнив об этом, Юлик вдруг вскочил на ноги, на несколько секунд замер с приоткрытым ртом. Бог мой! Выпадение памяти!

Этот жестокий исправник, добивая его фактами, так ярко описал преступление – шаг за шагом! Вот молодой человек, еще не преступник, спит в беседке незнакомого сада. Просыпается на рассвете, терзаемый мыслью о том, где раздобыть денег. Есть украденная у матери закладная, но он подозревает, что она опротестована. А перед ним – тихий безмолвный дом, явно богатый дом… Тому, кто украл раз, второй раз решиться на подобное не трудно. И молодой человек, уже почти преступник, влезает в окно первого этажа. Скорее всего – в окно ванной комнаты. Моет грязные руки – он все-таки дворянин. Потом идет и открывает входную дверь, чтобы легче было убежать в случае опасности. Впрочем, здесь исправник допускал такое предположение: Кокуль-Яснобранский колеблется, думает даже уйти. Но все-таки поднимается на второй этаж…

Дойдя до этого момента, исправник стукнул кулаком по столу и не стал дальше рассказывать подробно. Закончил быстро и жестко:

– Скорее всего, Любовь Лаврентьевна проснулась от шума, вышла и застала вас роющимся в шкафах. Бросилась назад к себе, но вы, перепуганный и плохо соображающий, ее догнали… наверное, она попыталась кричать… Первое, что вам попалось под руку, – ее шарфик…

Он слушал с кривой усмешкой и повторял:

– Бред, какой бред…

А теперь, когда следствие уже закончилось, накануне суда, один в своей камере, он вдруг испугался: «А вдруг все правда? Вдруг все так и было?»

Ведь ни разу до этого он не вспомнил о своей детской травме, о лунатизме и о провалах в памяти. А если все было так, как говорит начальник полиции? Во время бегства и погони он ведь пережил такое напряжение, после которого человек может впасть в сомнамбулическое состояние. Вдруг, сам не понимая, что творит, он убил эту женщину? А потом совершенно забыл об этом?

Хорошо, что городской суд располагался в большом здании, занимал большой зал первого этажа, где скамьи стояли полукруглыми ярусами, а по периметру второго этажа тянулся балконный ряд. Кто и когда решил устроить суд именно здесь, уже никто не помнил. Не раз городские власти покушались отобрать здание – то для театра, то для земского собрания. И правда: в гулком обширном зале обычно сидело несколько жалких, затерянных фигур – любители послушать разбирательство пьяной драки или спора из-за земельного надела. Редко когда собирался суд присяжных, чтобы вынести приговор уличенному в злоупотреблениях чиновнику или девице из веселого дома, обокравшей своего кавалера. Чаще всего бытовые споры рассматривал мировой судья.

Но вот настал час торжества тех, кто отвоевал-таки здание для суда! Стены зала не вмещали всех желающих, балконы были забиты людьми. И ведь что за публика это была! Весь цвет городского общества, все именитые люди, помещики, съехавшиеся из окрестных имений. Дамы щеголяли нарядами и шляпками, господа в сюртуках и с тростями крепко пожимали друг другу руки. У многих были театральные бинокли, которые они настраивали на еще пустую судейскую кафедру. Все были возбуждены и полны ожидания. Веселые возгласы приветствий, узнавания тут же сменялись иной тональностью: вздохами сочувствия, жалости и сетованиями о жутких подробностях преступления.

Белопольская публика собиралась на слушание дела об убийстве Любови Савичевой. Убийстве, в котором обвинялся двадцатисемилетний Юлиан Кокуль-Яснобранский.

Заседание суда прошло интересно, но, к сожалению, очень быстро – в один день. Доказательства вины были настолько ясными и очевидными, что оспаривать их не было никакакой возможности. Прямых свидетелей преступления, конечно же, не было. Но косвенные существовали, и прокурор, строя обвинение, не преминул их вызвать. Мировой судья и фабрикант Матвеев рассказали, как проводили Любовь Лаврентьевну и распрощались с ней у крыльца ее дома. Дело происходило около часу ночи, уже в воскресенье. Савичева была весела, бодра… Потом оба кавалера уехали, каждый в своем экипаже, но прежде сговорились завернуть в казино. Оно и понятно: были возбуждены, приятно выпили, домой возвращаться еще не хотелось. Так и провели время в казино до утра.

Кучер покойной Савичевой рассказал, как нашел свою госпожу мертвой. Упомянул, что она собиралась отдыхать до двух часов пополудни, а потом ехать с визитами.

Показания свидетелей говорили о том, что погибшая домой с именин у Кондратьевых не торопилась, никого не ждала, строила планы на будущее. Получалось, что смерть настигла ее внезапно, неожиданно, по всей видимости, убийца был ей незнаком.

Взоры людей, сидящих в переполненном зале, не отрывались от фигуры молодого человека на скамье подсудимых. Какой неожиданный поворот судьбы! Сын неприступного красавца Ярина и гордячки Кокуль-Яснобранской – жестокий убийца! Самого его мало кто помнил в городе, но родителей хорошо знали почти все. Это знакомство оказалось самой острой приправой к и без того жгучему интересу. Среди множества глаз, неотрывно разглядывающих подсудимого, были и глаза одной юной девушки. Но это был особенный взгляд – завороженный.

Надя Кондратьева сидела во втором ряду между отцом и матерью. Она смотрела на Юлиана Кокуль-Яснобранского, и сердце ее трепетало. Как только начался суд и молодой человек сел на предназначенное ему место, Надя сразу поняла: все вокруг ошибаются! Такая совершенная красота не может быть преступной!

Никогда в жизни она еще не видела никого красивее. Юлиан был высок и строен, широкоплеч и узкобедр. В его движениях сквозила непередаваемая врожденная грация. Те несколько шагов к скамье подсудимых он прошел легко и изящно, даже отрешенное и подавленное состояние не смогло уничтожить впечатления. Волосы казались цвета спелого пшеничного зерна: блестящие и густые, они красивой волной очерчивали высокий лоб. Черты лица его были не крупными, но обрисованными с удивительной, словно живописной тонкостью: прямой нос, чудесный изгиб губ, твердый подбородок, смягченный маленькой ямочкой. Это лицо, как туманом, было окутано скорбью и благородством. Глубокие синие глаза смотрели в зал. «Какой чистый взгляд!» – успела подумать девушка, и тут их взгляды встретились…

Продолжали выступать свидетели обвинения. Городовой подтвердил, что именно в беседке госпожи Савичевой нашел книгу автора Якоба Беме, а в ней записку, адресованную Кокуль-Яснобранскому. Из протокола допроса зачитали место, где подсудимый отказывался объяснить содержание записки и назвать ее автора. «К расследуемому делу это не имеет никакого отношения», – заявил он. Но то, что и записка, и книга принадлежат ему, – подтвердил.

Пристав рассказал о том, как в ванной комнате убитой им и начальником уездной полиции господином Макаровым был найден платок с монограммой Юлиана Кокуль-Яснобранского, а также комочки земли с примесью травы и грязное полотенце…

В двухчасовой обеденный перерыв публика почти не расходилась. Расторопные торговцы и лоточники разбили в сквере у здания суда импровизированную закусочную под открытым небом. Столы, прилавки, лотки заставили самоварами, подносами с пирогами, кулебяками, блинами и коржиками, горячими колбасками и копчеными куриными ножками. Важные господа с удовольствием потребляли всю эту разнообразную снедь и охотно закусывали. Повод, собравший всех здесь, был трагическим, но атмосфера, как ни странно, царила приподнятая, чуть ли не праздничная.

Ираида Артемьевна Кондратьева сидела на скамеечке с подругой, женой известного в городе частного доктора, обе женщины закусывали блинчиками. Как и многие вокруг, они говорили о преступлениях – это было так естественно после всего услышанного в зале.

– Муж только что вернулся из Лондона, – рассказывала госпожа Панина. – Говорит, тамошние газеты пишут об исчезновении одной актрисы. Мне кажется, я даже видела ее два года назад, там же, в Лондоне, в одном спектакле. Бель-Эльмор, очень симпатичная. По-настоящему ее зовут как-то по-другому, но я не запомнила.