Г-н де Галандо, казалось, понимал. Он слабо улыбался. Его сухие губы зашевелились.

— Ты хочешь пить? Чего бы ты выпил? Хочешь вина, лимонада? Я пойду принесу винограда; мы будем есть его вместе, как в тот день, когда ты увидел меня на террасе. Хочешь? Я лягу на твою постель, рядом с тобою. Я буду держать кисть высоко. Я буду поворачивать ее и буду сама класть тебе виноградины в рот…

Сорочка ее упала почти до пояса. Г-н де Галандо смотрел на нее. Он погладил ее по руке, меж тем как она всовывала ему в пальцы перо. Он явно делал над собою усилие. Сначала кончик пера царапнул бумагу, потом, по-прежнему водимый Олимпиею, г-н де Галандо довольно отчетливо вывел букву Г.

Вдруг он испустил немой крик, остановившийся у него в горле. Его глаза расширились от ужаса; Олимпия повернула голову, и в то время, пока дверь тихо отворялась от невидимого толчка, оня почувствовала, как рука г-на де Галандо в ее руке застыла и отяжелела. Сломанное перо скрипнуло в сжатых пальцах.

Анджиолино, стоя, тяжело уронил свечу, и оба, обезумев от страха, в полной темноте убежали из комнаты умершего, которую маленькая собачка Нина, только что вошедшая в нее таким образом, обходила кругом и обнюхивала, и, пока они взбирались по лестнице, стуча зубами и с поднявшимися на голове волосами, моська взобралась на постель, и, выпрямившись на лапах, с розовым язычком в углу рта, она презрительно обнюхала бесчувственное лицо г-на де Галандо, потом, осторожно почесав себе шею, она спрыгнула на пол, стуча когтями, и исчезла, легкая, кокетливая и таинственная.

Господа де Креанж и д'Ориокур, неразлучные, находились вместе в Париже. Они оба взяли в одно и то же время отпуск и надеялись, провести его весело, если это будет угодно игре и женщинам. Они, рассчитывали при этом, как всегда, на свою наружность и также, на внешность тех, кого привлекают карты к зеленым столам. Они твердо верили в то, что эта двойная милость не минует их, и уже учитывали предстоявшие удовольствия. Удовольствие увидеться с их другом де Портебизом присоединялось к тем, которых они ждали, и они не захотели его откладывать. Поэтому на третий день по приезде своем отправились они на улицу Бонзанфан, где привратник сообщил им, что г-н де Портебиз уже не живет здесь, но что он живет в своем доме в Нельи, где они наверное найдут его. Итак, на следующий день спозаранку приказали они везти себя в указанное место.

Прекрасные тенистые деревья вдоль Сены делали место весьма приятным. Дорогою они выражали изумление, что находят своего друга среди такого уединения и сельского пейзажа; но красивая внешность жилища и окружавших его садов оправдала в их глазах вкус их друга.

Проникнув за решетку и войдя в вестибюль, который показался им весьма игривой архитектуры, они должны были бы застать там Баска и Бургундца, чтобы доложить о них; но оба плута редко находились на своих постах в прихожей. По-видимому, любовь к природе захватила и их, в свою очередь, так как всего чаще они убегали и проводили свое время на берегу воды, расставляя сети и снимая верши. Поэтому господа де Креанж и д'Ориокур не нашли там никого, кто бы мог им ответить, за исключением хорошенькой субретки, для которой здесь было совсем не место и которая встала, чтобы принять их.

Нанетта стала весьма красивой и была превосходно сложена; надо думать, однако, что характер ее не улучшился настолько же, как ее внешность, так как она прикладывала платок к щеке, еще красной и тревшей от пощечины, которую она только что получила от своей хозяйки. Не проходило дня, чтобы она не получала какого-нибудь нагоняя в этом роде, так как если у красавицы Фаншон были легкие ноги, то она обладала также и не менее проворными руками, и сам г-н де Портебиз испытал бы это, быть может, наверное, как и Нанетта, если бы его покорность не обезоруживала его раздражительную и резвую подругу, так как м-ль Фаншон превратилась в пастушку этого любовного сельского уединения, где г-н де Портебиз и она разыгрывали в натуре и не на шутку «Сельские похождения».

Этот восхитительный союз, длительность которого определялась только любовью и который не знал иных оков, чем узы любви, привел в отчаяние г-на Лавердона и вызвал восторг у аббата Юберте. Г-н Лавердон был безутешен. Для него г-н Портебиз был пропащим человеком. Изо всех блестящих поприщ, которые пророчил ему г-н Лавердон, он выбрал такое, которое честолюбивому парикмахеру казалось недостойным большой души. И в самом деле! Эта малютка Фаншон была девушкою без весу, годною, самое большее, для краткой забавы после ужина или для мимолетного послеобеденного наслаждения; девочка без прошлого, у которой не было даже той заслуги, что за нею бегали и оспаривали ее друг у друга. К этому г-н де Портебиз прибавлял еще комизм страсти столь ревнивой, что отнял девицу у публики, чтобы вернее сохранить ее для себя, лишив себя, таким образом, случая разделить с кем-нибудь из министров или из откупщиков сердце, от которого было бы забавно получать бескорыстно тайные милости, меж тем как другой с трудом едва добивался бы дорогостоящего благоволения. Так нет же! Г-н де Портебиз преследовал идеальную любовь. Самая незначительная жена какого-нибудь президента, в глазах г-на Лавердона, была лучше, и даже просто жена финансиста, несмотря на то что г-н де Портебиз был вправе притязать на все, так как после девицы Дамбервиль и громкого скандала из-за его связи с нею не было герцогини при дворе, которая отвергла бы его ухаживания. Разумеется, г-н Портебиз мог в эту минуту иметь любую женщину. Самые неприступные сделались бы для него легкими; но подобная мода, когда ничто не подновляет ее, быстро проходит. Г-н де Портебиз славе предпочитал Любовь, и г-н Лавердон, пожимая плечами, говорил о нем меланхолически и с оттенком презрения: «Этого человека уже не стоит причесывать».

Напротив, добрый аббат Юберте снисходительно, с ясностью и удовлетворением покровительствовал страстной склонности, соединявшей обоих молодых людей. Он говорил о ней с достоинством и блаженством, лежа в своем кресле, которого он уже более не покидал, так как от его подагры у него опухли ноги, и он ждал, что она поднимется выше и положит конец тому, что аббат в шутку называл «неверным сном своей жизни», так как он охотно говорил о своей близкой смерти. Он ожидал этого часа, скрестив неподвижные руки на своем большом животе, погруженный в спокойные мысли и навещаемый своими друзьями.

Ни г-н де Бершероль, ни г-н де Пармениль не уклонялись от выполнения этого долга. Они заставали там г-на Гаронара и г-на де Клерсилли. М-ль Варокур появлялась там урывками. У ее любовника был маленький домик близ Люксембурга, и часто, уходя от него, она заходила осведомиться о здоровье аббата. М-ль Дамбервиль, разумеется, была в этих обстоятельствах очаровательна. Она приезжала каждый день. Кавалер де Герси, не любивший этих зрелищ, ожидал свою красавицу внизу, на углу, у винного торговца, так как он не отходил от нее ни на шаг.

Между тем опухоль поднималась и предсказывала близкую развязку. Все друзья, которых предупредили, были там. Девица Дамбервиль, стоя позади кресла, поддерживала голову больного. Ждали с минуты на минуту прибытия м-ль Фаншон, которую было послано предупредить. Аббат противился этому до конца, боясь огорчить свою прелестную воспитанницу печальным зрелищем. Она явилась, вся розовая и цветущая молодостью, жизнью и любовью. На ней было летнее деревенское платье и широкая шляпа белой соломы. Аббат Юберте улыбнулся ей, так как не мог уже говорить, и, пока, стоя на коленях перед его креслом, она покрывала поцелуями и слезами одну руку доброго старика, другою он, легким движением, дружески приветствовал г-на де Портебиза, скромно остановившегося в дверях, около знаменитой зеленой бронзовой урны.

Когда аббат умер, Фаншон и Франсуа оказались упомянутыми в его завещании: она — дружески, он — с похвалою. Впрочем, аббат Юберте не забыл никого. Каждому оставил он что-нибудь, даже маленькой Нанетте, которая получила, согласно тексту завещания, «восемь золотых экю, завязанных в узелок индийского платка, и маленькое зеркальце, чтобы глядеть в него на свою щеку, которая у нее часто бывает красная». Медали, барельефы, античные вазы и книги предназначались в королевские кабинет и библиотеку. Аббат Юберте исключил из этого числа, чтобы завещать ее г-ну де Портебизу в знак уважения, большую урну зеленой бронзы, найденную некогда в Риме покойным графом де Галандо.