И он ударил кулаком в свою крепкую грудь.
— Не думайте, однако, сударь, что я свой грех люблю, что я им наслаждаюсь. Наоборот, я его ненавижу: и в других и во мне он кажется самым отвратительным. Через него человек себя унижает до состояния скота; руки его щупают, нос обоняет, рот испускает слюну, и весь пыл тела приводит к короткому и смешному содроганию. И в этом-то, сударь, я провел большую часть своей жизни. Если бы еще я был молод, у меня были бы некоторые извинения, но я уже не молод. Каждый день приближает меня к гибели, и она неизбежна, если только какое-нибудь великое событие меня целиком не изменю или Господь не возродит во мне человека, свойственного моей природе, каким вам я не желаю быть, сударь, кто бы вы ни были.
Он посмотрел в лицо г-ну де Брео; тот не шелохнулся.
— Но нет, сударь, вы не похожи на меня. Положим, когда только что мы смотрели на танцы г-жи де Блион и наши взгляды, еще полные ее образа, встретились, я прочел в ваших глазах то жк желание, которое испытывал сам; но вот теперь я вас вижу здесь, лицо ваше спокойно, одежда в порядке; между тем, как вы можете видеть, у меня белье смято, парик на боку, камзол расстегнут.
Он вздохнул еще раз, но на этот раз, по-видимому, не столько от горечи, сколько от сожаления, потому что речь свою он продолжал в тоне более умеренном.
— Между тем, удалился я в этот грот исключительно для того, чтобы испросить помощи Божией и помолиться, дабы рассеялось смущение, в которое привело меня столь языческое зрелище. К тому же, признаюсь, я не охотник до фейерверков и ракет. Все эти огни, от которых загорается небо, и все эти петарды, трещащие прямо над ухом, заставляют меня думать о гееннском пламени. Мне представляются его языки, и мое обоняние с ужасом слышит запах паленого в воздухе. Итак, все время, пока длилась эта шумиха, я самым спокойным образом просидел внутри этой незатейливой морской пещеры. Я удобно разместился в своего рода нише и между двух молитв, чтобы рассеять свои мысли, принялся обдумывать некоторые частности своего ремесла. Речи подготовляются лучше всего в молчании, сударь. Когда составляешь их таким образом, они получаются более пышными и правильно развитыми.
— Я пробыл в таком положении довольно долгое время и собирался выйти из своего убежища и отправиться спать. Я уже радовался доброму следствию молитв и уединения, как вдруг я услышал, что песок грота заскрипел под чьими-то шагами. Две женщины вошли сюда. По-видимому, они покинули почему-то бал и не заметили моего присутствия. Я собирался дать знак им каким-нибудь движением, чтобы избежать риска подслушать невольно их тайный разговор, в котором, очевидно, они нуждались, но очень скоро мне стало ясно, что я ошибался относительно их намерений и что они пришли сюда не для разговоров, а для того, чтобы на свободе исполнить естественную надобность. Они подобрали платья и со смехом принялись облегчаться. Ах, сударь! Пути дьявола сокровенны, и чем только он не пользуется, чтоб уловить нас! Почему я не обратился в бегство? Но мог ли я думать, что созерцание отправления столь отвратительного не наведет меня только на справедливые размышления о низости нашей натуры и о нашем ничтожестве? Поверите ли, сударь, что это зрелище вместо ожидаемого впечатления произвело на меня совсем обратное действие? Я ринулся из тени моего убежища. Одна из женщин поспела вскочить и убежать, взвизгнув, другая же, сударь…
И толстяк удрученно поник головою.
— Право, то, что вы мне сейчас рассказали, сударь, — отвечал ему через минуту г-н де Брео с отменной учтивостью, — нисколько меня не удивляет. Природа вложила в нас различные склонности, и та, что побудила вас к вашему поступку, не является таким исключением, как вы думаете. Можно быть вполне порядочным человеком и любить в женщинах самые низкие и обыденные свойства их тела. Это не препятствует быть рассудительным в различного рода вопросах. И даже в данном случае, что в конце концов вы сделали такого, что заслуживало бы с вашей стороны столь горьких упреков? Какие настоящие угрызения совести могут тут иметь место, кроме тех, что вам самому заблагорассудилось испытать? Конечно, я не спорю, было бы более тонко пустить в ход любовь и чувство там, где вы применили только силу и смелость, но и самый изысканный любовник поступает с любимым предметом в конечном счете всегда так же, как и вы поступили в только что рассказанном вами случае.
Незнакомец слушал очень внимательно г-на де Брео, не прерывая его речи.
— То, что более другого во всем данном происшествии заслуживает порицания и чего я решительно не одобряю, — продолжал г-н де Брео, — это насилие, к которому вы прибегли, чтобы сломить сопротивление этой дамы. Конечно, нет ничего неестественного в том, что мы следуем нашему желанию, особенно когда мы в силах это делать; но следует удостовериться, не принуждает ли оно другого человека поступать против его желания. Разумеется, дама, о которой вы мне говорили, пришла в этот грот из раковин, и в мыслях не имея, что с нею поступят так, как вы с ней поступили. Она явилась сюда, чтобы удовлетворить вполне почтенную потребность, и вы совершенно напрасно заставили ее послужить к удовлетворению вашей потребности. Вот мое мнение на этот счет, сударь, и простите смелость, с которой я его высказываю.
Незадолго до того, как г-н де Брео принялся говорить, начало рассветать. Небо забелело над деревьями. Г-ну де Брео показалось, что лицо незнакомца осветилось легкой улыбкой, от которой оживились у него глаза и губы стали не такими печальными. Темные брови его разгладились, и он отвечал г-ну де Брео почти хорохорясь:
— Ваши слова, сударь, конечно не лишены смысла. Женщины так уступчивы к просьбам, что совершенно бесполезно прибегать к насилию. Конечно, доступность их в этом отношении может служить оправданием человеку, который захотел бы предвосхитить ее. По-видимому, все они соответствуют своему назначению. Не составляет исключения и г-жа де Тронкуа. Ведь это она и была здесь, сударь. А муж ее с такою естественностью изображал, танцуя, одного из рогатых сильванов г-жи де Блион!
И толстяк расхохотался во все горло. Затем внезапно он снова нахмурился и, понизив голос, жалобно произнес:
— Все равно, сударь, я совершил прегрешение, потому что Господь запретил нам такие поступки.
Г-н де Брео в свою очередь рассмеялся.
— Запрещению истек срок. Бог состарился, и боюсь, что не только свои запреты, но и самого-то себя он не помнит.
Незнакомец взглянул на г-на де Брео с беспокойством и строгостью.
— Может быть, вы из безбожников, сударь? Судя по вашим речам, вы очень снисходительны к людям, но страха Божьего там не видно. Может быть, вы не верите в существование Бога?
— Слишком смело было бы, сударь, — мягко отвечал г-н де Брео, — утверждать, что его нет, но, может быть, еще ответственнее признать его существование. Мне кажется, для него совершенно достаточно, чтобы допускали существование его возможным.
Незнакомец поднялся и молча смерил г-на де Брео взглядом. На его одежде были следы мокрого песка, по которому он валялся с г-жой де Тронкуа, и он принялся возбужденно ходить, не думая о том, что при каждом движении у него видно было нижнее белье.
— Как, сударь, существование его возможно? Как, возможно?! Не доказывает ли все, что он есть? Мы сами, которых он создал, мир, в котором мы находимся, гармония сфер и течение звезд, вплоть до этой прекрасной зари, что занялась на востоке!
И, подняв перст, он указал на небо. Там простирались нежно наложенные, прозрачные и пышные краски. Скрипки бала умолкли, и птицы начинали щебетать. Мокрые камушки тихо блестели по песку в аллеях. Вердюронские сады были очаровательны в утренней свежести. Незнакомец схватил г-на де Брео за руку. Они шли молча.
При повороте обсаженной кустами дорожки открылся замок. Г-н де Брео, казалось, хотел высвободить свою руку. Спутник его удержал.
— Не думайте, сударь, что я вас так и оставлю. Не лучше ли вместе вернуться в Париж? Я приказал людям быть готовыми чуть свет. Экипаж у меня неплохой, и в дороге мы побеседуем о многом. Природа наделила меня известным красноречием, и лучшего ему применения я не найду, как обратив вас к истинам, от которых вы мне кажетесь далеки. Господь послал вас мне навстречу, чтобы я привел вас к нему. Это будет к обоюдной пользе для нас обоих. Кто знает, не ниспошлет ли он мне в обмен за душу, которую я приведу к нему из тьмы нечестия и вольнодумства, ту благодать, без которой втуне человек борется против греха? Не лишайте меня этого случая и скажите мне, сударь, как я должен вас называть, как вас нарекли ваши родители при рождении, потому что если с вами предстоит много хлопот, то привести они должны не столько к таинству покаяния, сколько к таинству крещения.
