— Пока я не вижу для этого никаких причин.

— Сажать меня в тюрьму тоже никаких причин не было, — стиснув зубы, пробормотал он, после чего повторил вопрос: — Нет, в самом деле, как мне жить, если меня не выпустят до окончания официального срока?

— Этого не случится.

— Если это все-таки случится, не уверен, что я смогу это выдержать. Боюсь, со мной что-нибудь произойдет, лопнет в башке какой-нибудь сосудик — и, как говорится, конец мучениям!

Дэвид положил приятелю руку на плечо и сказал:

— Не беспокойся. Я обычно не наступаю на одни грабли дважды. На суде я старался все делать по закону, но теперь намерен играть по их правилам. На этот раз, приятель, я обращусь к общественности. Если тебя — не дай бог — не выпустят досрочно, я устрою такой тарарам, что небу жарко станет. Помнишь Джилли Верде — малютку, которая работала на меня пару лет назад?

Дерек помнил эту самую Джилли. Девушка училась на третьем курсе университета и подрабатывала в конторе Дэвида. Она была умна, пронырлива и настырна.

— Ну так вот, — продолжал Дэвид, — теперь она работает советником в Департаменте исправительных учреждений. Уж она-то проследит, чтобы такого парня, как ты, у которого до этого злополучного процесса не было ни единого привода в полицию и который ведет себя в заключении образцово-показательно, выпустили на волю ни днем позже, чем это зафиксировано в документах об условно-досрочном освобождении. Пусть только попробуют хоть слово поперек вставить, — тут Дэвид помахал пальцем перед лицом воображаемого председателя комиссии, — и вся эта история мигом попадет на экраны телевизоров и станет достоянием гласности. Телекомпания Грира в Нью-Йорке не единственная — верно я говорю?

Дерек слушал приятеля вполуха, поскольку давно уже привык полагаться только на самого себя. Впрочем, слова Дэвида звучали ободряюще, и его уверенность в успешном исходе дела отчасти передалась и ему.

— Уговорил! Буду надеяться на лучшее, — сказал он, поднимая над головой руки.

— Вот и отлично, — сказал Дэвид, а потом, глянув на часы, добавил: — Ну а теперь мне пора бежать.

Вытащив кассету, Дэвид выключил магнитофон, перевел дух и расплылся в блаженной улыбке.

— Тишина! Наконец-то. — Засунув магнитофон в портфель, он повернулся к Дереку и спросил: — Какие-нибудь просьбы или пожелания есть?

Дерек хотел уже было отделаться привычным «нет», но в самый последний момент передумал.

— У тебя есть ручка? — неожиданно спросил он.

— Дэвид порылся в портфеле и протянул Дереку ручку вместе с блокнотом.

Дерек присел на стул, открыл блокнот и написал на первой странице имена Гебхарта, Аманды и Джея Би Мунро.

— Купишь мне самые последние книги этих авторов. Уверен, они есть чуть ли не в каждом книжном магазине.

Дэвид посмотрел на приятеля.

— Ее родственники, да?

Дерек кивнул.

— Настолько я понимаю, это для тебя важно? — последовал новый вопрос адвоката.

Дерек опять кивнул.

— Ты сам-то понимаешь, чего хочешь?

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому что не хочу, чтобы ты зря страдал, — просто зал Д^эвид. — У тебя и сейчас в мозгах бог знает какой сумбур, а выйдешь на волю — голова кругом пойдет. Короче говоря, первое время после освобождения тебе будет трудно. По-друтому, правда, чем здесь, — но трудно. Так что лишние сложности тебе ни к чему.

— И как я только об этом не догадался?

Прежде чем закрыть портфель и защелкнуть замюи, Дэвид некоторое время изучал взглядом лицо приятеля. Потом сказазл:

— Так ты, значит, обо всем уже подумал? И решение, наверное принял? Отлично. Только не говори потом, что тебя не предупреждал.

— Не забудь прислать мне книги, ладно?

— Разумеется, пришлю, дружище. — Дэвид стиснул руку Дерека в своей и сильно тряхнул. — Только будь осторожен — очень тебя прошу!

Быть осторожным — означало видеть злоумышленника чуть ли нe в каждом обитателе тюрьмы. Второе основное правило тюремной жизни после «двое дерутся, третгий не лезь» гласило: «Не подставляй врагу спину». Это треебованло предельной концентрации внимания, поскольку ни Дерек, ни его адвокат не знали точно, кто именно может нанести предательский удар.

К сожалению, с концентрацией внимания у Дерева были определенные сложности. Его мысли блуждали в основном вокруг прекрасного, но оттого не менее загадочного образа Сабрины Стоун; Дерек пытался понять, почему она и словом не обмолвилась о намечающемся разводе. Прежде, Дерек тешил себя надеждой, что сознание женщины для него — открытая книга, но проникнуть в мысли Сабрины ему не удавалось. Дерек решил, что все дело в отсутствии практики; на самом же деле он просто боялся прийти не к самым лестным для себя выводам.

Жизненный путь Дерека был вымощен осколками разбитых надежд и иллюзий. Он боготворил своего отца, но папаша так часто демонстрировал ему демонические стороны своей натуры, никак не вязавшиеся с образом благородного человека, который мальчик создал в своем воображении, что он разуверился в людях. Мать его была мечтательным существом и вечно говорила о возвышенном. Но она не умела воплощать мечты в реальность, а слова, как со временем убедился Дерек, стоили недорого.

По этой причине он не придавал большого значения словам и обещаниям и верил только одному человеку на свете — самому себе. Он стал настоящим экспертом по части выживания в одиночку, что не раз его выручало, когда он карабкался вверх по общественной лестнице.

Выяснилось, однако, что постепенно и незаметно для себя он стал рассчитывать на слова Сабрины и полагаться на ее прямоту. Мысль о том, что он, возможно, напрасно ей доверился, была для него нестерпима. Он мрачнел, настроение у него портилось, а это далеко не лучшим образом сказывалось на его наблюдательности и способности реагировать на окружающее.

Расплата не заставила себя долго ждать. Когда в понедельник вечером он возвращался после обеда в свою камеру, на него напали и затащили в укромный уголок, куда почти не попадал свет.

На этот раз никто на его жизнь не покушался и бритвами перед его носом не размахивал. Избиение вообще не имело никакого отношения к Гриру — так, во всяком случае, он про себя решил. Били за то, что он по рассеянности, которая в последнее время стала за ним замечаться, уселся в столовой за стол самых крутых в тюрьме парней, отнюдь его общества не жаждавших.

Первым побуждением Дерека было как следует накостылять своим противникам, но он сдержался. Стоило ему всть в воинственный раж, громко выругаться и начать направо и налево раздавать удары, как это неминуемо привлекло бы внимание охранников, которые, не разбились, кто прав, кто виноват, водворили бы его вместе с нападающими в карцер. Если бы это случилось и было занесено в его личное дело, дисциплинарная комиссия обязательно взяла бы это на заметку. До сих пор Дерек был на хорошем счету, и на его совести никаких грехов, за исключением разового заключения в карцер, не числилось. Мгновенно все это взвесив, Дерек решил ограничиться обороной. Прикрыв руками наиболее уязвимые участки тела, он, стараясь не стонать, терпеливо сносил удары, а также обрушившиеся на него оскорбления, в которых поминались недобрым словом не только все его родственники до седьмого колена, но даже его прежняя работа и темнокожий адвокат Дэвид Коттрел.

Нельзя сказать, чтобы Дерек преуспел в своей оборонительной тактике: когда нападавшие оставили его наконец в покое, у него страшно болело все тело, а перед глазами плывались темные круги. Сжав зубы, Дерек, стараясь держаться прямо, добрел до своей камеры и рухнул на койку. Пролежав без движения примерно час, он снова поднялся на ноги и, превозмогая боль, двинулся по коридору в ванную комнату. Никто не видел его покрытого запекшейся кровью, искаженного от боли лица, не замечал тяжелой, неуверенной походки. Заключенные в это время смотрели по телевизору бейсбол; кроме того, Дерек был для большинства местных обитателей все равно что пустое место.