Вспомнив о том, как нам дома часто приходилось заниматься кройкой и шитьем, я, обрадованный, накинулся на товары, закупив столько, чтобы этого хватило мне и моим друзьям минимум на год. К тому же я приобрёл – какой все-таки замечательный универмаг – несколько лозунгов и транспарантов, призывающих к солидарности с чилийским народом и к поддержке движения за освобождение Южной Африки.
Возле кассы продавщица спросила меня: «Вам нужна квитанция?»
Я отказался. Молодая женщина недоверчиво покосилась на меня и в легком недоумении спрятала квитанционную книжку. Внезапно ее лицо просветлело. «Ах, вон оно что, поняла, вы товарищ из ФРГ?»- улыбнулась она мне. Еще немного, и она ободряюще похлопала бы меня по плечу.
То, что в западногерманских магазинах, к сожалению, не купишь этих важных символов рабочего движения, тем более по себестоимости, объяснять этой милой женщине было не нужно.
КАК Я ОДНАЖДЫ КРУПНО ОШИБСЯ
В конце 60-х годов известный в то время киноактер Вольфганг Килинг на некоторое время покинул ФРГ и переселился в ГДР. На родине за свои критические высказывания, а также за недостаточно лояльное отношение к государству он долгое время не получал никаких ролей. Кстати, Килинг, чьим амплуа были роли негодяев, несколько лет назад сыграл в откровенно антикоммунистическом хичкоковском боевике «Разорванный занавес» роль агента госбезопасности ГДР (по сценарию – отпетого мерзавца). Он создал столь отвратительный образ, что посетители свободнодемократических кинотеатров, воспитанные на «Бильд-цайтунг», стонали от удовольствия, когда его противник, типичный представитель Запада (разумеется, блондин), размахивая кухонным ножом, расправлялся с недочеловеком с Востока. Киногерой западного мира в духе Джеймса Бонда проливал на цветном экране коммунистическую кровь литрами. Когда упорно цепляющееся за жизнь чудище с партийным значком СЕПГ на лацкане было повержено и испускало стоны, его под ликующие аплодисменты любителей кино настигал заслуженный конец: в газовой печи(!). Садизм и любовь к западным свободам в трогательном единении переплелись друг с другом в высоком искусстве эпохи «холодной войны».
Мы с Кристель, оба любители детективов, ничего не подозревая, пришли однажды в какой-то кинотеатр, чтобы посмотреть этот фильм. Когда началась описанная сцена, мы поднялись с мест и с громким протестом покинули зал. К нашей радости, мы оказались не единственными: десять или двенадцать молодых людей, которые тоже нашли это зрелище отвратительным, присоединились к нам. Более того, они потребовали назад деньги за билеты и устроили с владельцем респектабельного кинотеатра весьма неприятную для него дискуссию.
И то, что теперь артист, воплощенная господствующая идеология на экране, добровольно отправился в логово социализма, неизбежно должно было натолкнуть политиков от культуры в ФРГ на размышления о том, насколько личность актера может совпадать с его ролью. Особые сожаления по поводу случившегося должен был испытывать министр внутренних дел: ведь это он вручил Килингу федеральную премию кино незадолго до его отъезда в ГДР – аляповатую статуэтку из чистого золота, которую тот, в довершение ко всему, демонстративно передал западноберлинскому Республиканскому клубу в качестве прощального дара с условием продать эту дорогую вещь с аукциона, а деньги передать Фронту национального освобождения Южного Вьетнама.
К этому времени я в кругах левых пользовался солидной репутацией как аукционист, проводивший распродажи, выручка от которых поступала в фонды солидарности. Регулярно по окончании представлений я пускал с молотка свою фуражку с красной подкладкой или иной сценический реквизит, а вырученные деньги передавал в фонд солидарности с вьетнамским народом. Позднее, после фашистского переворота в Чили, мне удалось собрать и таким путем перевести на счет Народного фронта почти 100 тысяч марок. Поэтому Республиканский клуб попросил меня провести и эту распродажу в пользу Вьетнама.
Итог аукциона в Западном Берлине – вырученная сумм; превысила стоимость золотого трофея – больше свидетельствовал о чувстве солидарности людей, чем о жажде приобретательства. Для федерального правительства это наверняка было горькой пилюлей: будучи учредителем премии, оно против своей воли внесло вклад в укрепление Фронта национального освобождения Южного Вьетнама. Все участники аукциона были довольны его исходом.
Только вот у меня по окончании аукциона возникла серьезная проблема. Дело в том, что руководство Республиканского клуба в силу своей вошедшей уже в поговорку организационной безалаберности забыло подумать о моем ночлеге. Все западноберлинские гостиницы были переполнены из-за проходившего в то время очередного конгресса. И вот, когда мы с Кристель поздно вечером стояли перед дверями клуба, не зная, что делать, к нам подошел какой-то парень.
– Товарищ Киттнер, – слово «товарищ» он произнес с ударением, – ваша проблема решена. Вы заночуете у меня. В Кройцберге [29]у меня отдельная квартира – она в вашем распоряжении.
Наш благородный спаситель вызывал чувство большого доверия. Тому, кто во время подъема студенческих волнений обращался к другим со словами «товарищ», верили безо всякого: он не мог быть плохим. Да и внешний вид парня подкреплял наши предположения. Будь он гладковыбритым, в белой рубашке с галстуком, с ним, как говорят, все было бы ясно: тот, кто приносил революционнную растительность на лице в жертву бритве, мог быть, согласно господствовавшему тогда убеждению, только агентом классового врага. Нашего же квартировладельца с густой красной бородой, в потрепанной куртке, сплошь утыканной значками крайне радикального политического содержания, не пустил бы к себе на порог ни один лавочник, более того, он немедленно вызвал бы полицию. Человек с такой внешностью был воплощенным ужасом добропорядочных граждан, он мог быть только бескомпромиссным борцом против господствующего строя. Поэтому мы охотно приняли его великодушное предложение переночевать в его нетопленной кройцбергской квартире. В благодарность перед отъездом мы оставили ему свою пластинку, подписав ее и указав наш адрес. Мы положили ее на матрац, валявшийся на полу, – в те годы это была обычная меблировка в подобных квартирах. Так я познакомился с Гюнтером Ф., или, как он сам любил называть себя, с Карлом-Георгом Гюнтером де Ф.
Несколько месяцев спустя мой новый друг без всякого предупреждения объявился как-то вечером в нашем ганноверском «Клубе Вольтера». Сердечный прием был несколько подпорчен из-за исходивших от него густых алкогольных паров (таков был его стиль, как я узнал позднее). Гость походил на классического царского курьера, причем не только потому, что на дворе стояла зима и он отряхивал снег со своего мехового пальто, шапки и бороды. Осторожно оглядевшись по сторонам, он извлек из кармана изрядно помятый клочок бумаги. «На, читай», – сказал он приглушенным голосом и выжидательно уставился на меня. Я прочитал: «Пропуск. Товарищ Карл-Георг Гюнтер де Ф. совершает поездку по поручению Социалистического союза немецких студентов. Просьба оказывать ему всяческую помощь, в том числе и финансовую». Под документом красовались пять различных штемпелей. Формулировка «в том числе и финансовую» выглядела особенно примечательной.
«Что ты хочешь этим сказать? – спросил я удивленно. – Ночевать ты и без того можешь у нас. Но сначала тебе надо чего-нибудь поесть и выпить. Пошли к стойке!»
Признаться, я был несколько ошарашен: мы бы оказали нашему другу гостеприимство и безо всякого пропуска. Хотя, может быть, он гордился своей бумагой…! Она придавала ему вес.
После ужина курьер, скроив на лице мину заговорщика, отвел меня в сторону: «Дитрих, нам нужно оружие».
Я чуть не упал от удивления! Нет, кто бы мог подумать! Кроме старого, отслужившего свое швейцарского карабина, используемого в качестве реквизита, у меня не было ничего подходящего, что можно было бы использовать для ведения классовых сражений в ФРГ. Поэтому я с чистым сердцем ответил: «У меня ничего нет. Сходи в оружейный магазин "Лёше", напротив клуба, там ты можешь купить оружие».
