— Постараемся удовлетворить ваше любопытство, Валентин Семенович, губы Голубева тронула легкая усмешка. — Хочу, однако, напомнить, что вопросы здесь задаем мы.
— Уж это мне хорошо известно, гражданин начальник, — Карякин перешел на эту форму обращения, как бы напоминая о своем долголетнем пребывании в местах не столь отдаленных.
— Почему же так сразу — «гражданин начальник»? У меня есть имя и отчество — Алексей Васильевич. Вы, Карякин, кажется, еще не обвиняемый.
— Тогда кто же?
— Это будет зависеть от многого, и от вашего поведения — тоже.
Голубев по-прежнему изучающе присматривался к этому человеку, пытаясь прочитать по выражению очень обычного, ничем не примечательного лица его мысли. Ему приходилось допрашивать не только преступников, но и тех, кто уже отбыл «срок». Почти на каждом из них пребывание в заключении оставляло свою печать, не заметную неопытному глазу. Однако у майора глаз был наметан. Даже в уличной толпе, присмотревшись к случайному прохожему, он мог поставить «диагноз» и, если выпадал случай, убеждался в его правильности.
Однако в том, как вел себя Карякин, не было ничего от темного, блатного мира. Держится свободно, но не развязно, даже с некоторым достоинством, без того истерического надрыва, показной бравады, за которыми уголовники пытаются спрятать элементарную трусость. «Или он действительно спокоен, или умеет владеть собой, — решил майор. В любом случае с ним надо держать ухо востро».
Голубев начал с самого простого вопроса:
— За последнее время вы сдали в комиссионный магазин на Димитрова скульптуру, вазу, картины, весьма дорогостоящие. Не поясните, откуда у вас эти вещи?
— Почему же не пояснить. Это вещи не мои, а одного моего приятеля.
— Из Кишинева, — майор чуть приоткрыл свои карты.
— Да, оттуда, — спокойно подтвердил Карякин. — Вы, смотрю, даром времени не теряли.
— Так же, как и вы, Карякин, — усмехнулся майор. — Фамилия этого приятеля?
— Воронков Олег Георгиевич. Очень солидный человек, между прочим, его там многие знают. Коллекционер. Я у него дома несколько раз бывал. Попросил меня сдать. Здесь продать легче.
— Прекрасно, Валентин Семенович, — одобрительно произнес Голубев. — Такой разговор мне пока нравится. Откуда у вашего приятеля эти вещи?
— Я уже показывал, что он — коллекционер, причем знающий. А коллекционерам такие вопросы не задают. Одно могу сказать — он их не украл. Вещи светлые. А остальное меня не интересовало.
— Что еще, кроме сданных вами в комиссионный магазин вещей, передал вам Воронков?
— Да так, кое-какие мелочи. Я ведь собираю старинные доски и прочее.
Майор выдвинул ящик стола, достал лампаду:
— Например, вот это?
Карякин не проявил радости при виде пропавшей лампады, скорее, наоборот — был неприятно удивлен.
— Она самая. Откуда она у вас?
— Скажите лучше, как попала она к Летинскому?
— Какому Летинскому? — искренне удивился Карякин. — Первый раз слышу эту фамилию… А дело было так. Звонит мне однажды домой какой-то человек, говорит, что врач, коллекционер, называет фамилию нашего общего знакомого и просит разрешения посмотреть мою коллекцию. Я не возражаю. Приезжает вскоре, носатый такой, сразу не понравился он мне, однако показываю вещи. Он восхищается, увидев эту лампаду, вытаскивает четыреста рублей и говорит: «Это вроде аванса, сейчас времени нет, я на дежурстве, а вечером продолжим разговор». Звонил он в тот день несколько раз, говорил, что не может вырваться, сложное дежурство выпало, несколько операций пришлось сделать. Наконец, уже часов в одиннадцать, позвонил, назначил встречу возле поликлиники, сказал, чтобы я захватил с собой потиры, чаши и другие вещи, которые он отобрал днем. Подозрительно мне это показалось, однако хватаю такси, еду. Этот носатый возле «Жигулей» стоит. Пальто расстегнуто, белый халат виден. И машина медицинская, с надписью. Значит, думаю не соврал, действительно врач. Говорит, поедем к нему домой. Долго ехали, куда-то по Ленинградскому шоссе, я номера дома не помню. Заезжаем во двор, он берет сумку и говорит: «Извините, ко мне домой нельзя, жена болеет и все такое. Я сейчас, только посмотрю еще разок вещи, выйду и рассчитаемся. Шофер наш, больничный, в машине останется, не беспокойтесь». И ушел. А минут через двадцать шофер включает мотор. «Ты как хочешь, а я ждать больше не могу». И поехал. Тут я и понял: да это же чистое динамо. Как фраера меня провели. Уехала машина, а я остался. Дом огромный, где его искать, носатого, куда пойдешь?
— В милицию, например, — подсказал Шатохин. — Почему вы не заявили, Карякин?
Тот смешался, но только на секунду:
— У вас и так работы хватает, — лицо Карякина расплылось в ухмылке, да и все же дал он четыреста рублей, этот доктор.
— Допустим. А сколько вам заплатили американские дипломаты за икону? — Голубев приоткрыл еще одну карту.
Ухмылка мигом слетела с лица Карякина.
— Какие дипломаты? — растерянно пробормотал он. — Не знаю никаких дипломатов.
— Те, с которыми вы сидели в «Звездном небе». Неужели забыли? Такая теплая компания. Могу напомнить. — Майор снова полез в ящик и вытащил несколько фотографий. — Хорошо получились, между прочим, особенно ваша дама. Фотогеничная.
Карякин с минуту разглядывал снимки, потом небрежно отложил их в сторону:
— Так бы сразу и сказали, гражданин майор, какие же это дипломаты. Обыкновенные джоны-фирмачи. Как же, помню, случайно познакомились. Хорошо посидели.
— Однако машина была с дипломатическим номером.
— Я к номеру не присматривался, они сами сказали, что фирмачи, а мне, гражданин майор, какая разница — джоны, и все. А разговор о досках был, не стану отрицать. Показал им несколько. Не понравилось, видите ли. С тем и разошлись. За это ведь срок не дают? — Он снова ухмыльнулся. — Да и где доказательства? Я вам все честно показываю, а вы не верите. Да же если вещи Воронкова темные, то я тут при чем? С него и спрашивайте.
«Да, в логике ему не откажешь, — размышлял Голубев, — однако если он и говорит правду, то не всю, далеко не всю. Признается в частностях, умалчивает о главном». Такой отвлекающий маневр был достаточно хорошо знаком оперативникам. Карякин ни словом не обмолвился о том, что ездил на свидание к «врачу» не один, а с любовницей. Не хотел впутывать. Почему? Из джентльменских побуждений? Однако на джентльмена он совсем не похож. Именно с ней, с Татьяной Рагозиной, видимо, и связано то главное, что пытается скрыть Карякин. Приемщица художественного комбината узнала на фотографии в «Звездном небе», которую показал майор Карякину, ту самую молодую женщину, что сдала икону Николая Угодника. Не очень уверенно, правда, но узнала. И то, что Карякин о Татьяне умалчивает, лишь усилило подозрения. И Голубев решил пойти ва-банк:
— Вы требуете доказательств, Карякин, — майор взглянул прямо в его белесоватые глаза. — Это ваше право. Вы их получите. А сейчас объясните нам, как попала к вам икона Иоанна Крестителя, или Ангела пустыни.
На лице Карякина в первый, пожалуй, раз за время допроса мелькнула тревога. Он отвел глаза и пробормотал:
— Какого Крестителя? Их много, этих досок с крестителями. В моей коллекции штук семь наберется.
— О вашей коллекции мы еще поговорим, а пока я спрашиваю о доске, которую сдала на Большую Полянку Рагозина. Той самой, что по новой записана, под Николая Угодника. — Голубев встал, открыл сейф и извлек из него «Ангела пустыни». — Узнаете?
Карякин бросил косой короткий взгляд на икону и ничего не ответил. В комнате воцарилось молчание, которое длилось довольно долго. Наконец он тихо произнес:
— Ваша взяла, гражданин начальник. Слышал я такую поговорку: лучше быть хорошим свидетелем, чем плохим обвиняемым. Так вот, я предпочитаю первое и потому прошу учесть мое чистосердечное признание.
— Мы все учитываем, Валентин Семенович. Продолжайте.
— Было дело, записал я этого Ангела. Упросил меня один фирмач, очень уж ему понравилась эта доска.