— Вэлентайн, если вы действительно хотите почувствовать себя местной, я намерен продемонстрировать вам величайшую из традиций Калифорнии, — объявил он, оплачивая счет.

— Мы поедем на голливудскую премьеру? — На ее лице хорошенькой лисички был написан вопрос, вопрос, который висел в воздухе и не имел ничего общего с голливудскими премьерами.

— Не сегодня. Хотя они уже вышли из моды. Они теперь случаются не так часто, реже, чем раньше. Я хотел показать вам кинотеатр для автомобилистов на открытом воздухе.

— А что там идет?

— В том-то и дело! Какая разница? Поехали!

Они въехали в кинотеатр в звенящей тишине. Покинув ресторан, оба почувствовали, что вот-вот должно произойти нечто слишком волнующее, чтобы говорить о чем-то другом, но такое, что само по себе нельзя обсуждать. Джош купил билеты, словно много лет он только и делал, что ходил в кинотеатры для автомобилистов, и торжественно посвятил Вэлентайн в искусство обращения с наушниками. Она едва успела заметить, как на экране столкнулись в лоб разом четыре машины, когда Джош обнял ее. На долгие, долгие минуты они затихли неподвижные. Джош крепко держал Вэлентайн в объятиях, она же растворилась в них. Оба молчали. Просто сидели обнявшись, прислушиваясь к дыханию и биению сердец, проникаясь невыразимым счастьем от тепла, близости, человечности этого ощущения — просто крепко прижиматься друг к другу. Молчаливые объятия волновали сильнее, чем сотни слов. Такие мгновения выпадают из череды дней, проходящих в заботах, уловках, уведомлениях, заявлениях, из всего искусственного и формального. Те редкие мгновения, что придают смысл всему, сами по себе не имея смысла, мгновения, в которые двое понимают, что нужны друг другу, и сдаются в плен, пугающий, но необходимый и верный. Они сидели долго, потом, словно подхваченные единой волной, стали искать губы друг друга и целовались, произнося только имена. Целовать Вэлентайн было все равно что после долгой изнурительной зимы погрузить лицо в букет свежих весенних цветов. Ее губы сулили бесконечные открытия, но прежде он лизнул три веснушки у нее на носу — об этом он мечтал весь ужин, — а она, как щенок, ткнулась носом ему в руку. Она пощекотала ему щеку черными остренькими ресницами, он провел языком по ее шее.

Когда они отпустили друг друга, на экране замелькали титры второго фильма. У двоих взрослых людей поцелуи не могут длиться вечно. Когда личности так многогранны и склонны к самоограничению, как Вэлентайн и Джош, поцелуи не могут привести к чему-то большему, если не будут произнесены слова. Но какие слова? Внезапно они оробели, как школьники, их охватило запоздалое удивление. Как они дошли до этого, проведя вместе всего несколько часов? Вновь нахлынула застенчивость.

— А что будет потом? — медленно произнес Джош. — Вэлентайн, дорогая, ты знаешь?

— Нет, — ответила она. — Я знаю так же мало, как ты, и даже меньше.

— Значит, узнаем вместе, — осторожно выговорил он, словно нащупывая дорогу во тьме.

— Может быть, — ответила она, слегка отстранившись.

— Может быть! Почему ты так говоришь?

— Я всего лишь проявляю предусмотрительность — за себя… и за тебя.

— К черту предусмотрительность! Мы до конца жизни сможем быть предусмотрительными. Но на этот раз, Вэлентайн, милая, прекрасная Вэлентайн, — о-о! — только один раз, давай побудем сумасшедшими, всего один раз в жизни!

Он снова и снова целовал ее, как мальчишка, покрывая стремительными, жаркими, беспорядочными поцелуями ее глаза, уши, подбородок, волосы. Вся изголодавшаяся непосредственность его студенческой юности рвалась наружу, стремясь выразить себя в романтических словах, но ему удалось лишь выговорить: «Побудем сумасшедшими, Вэлентайн».

«Может быть». Что-то очень сильное в Вэлентайн не позволило дать ей увлечь себя. Полностью отдавшись первому, невообразимому, бездумному блаженству его объятий, она ретировалась, вновь укрывшись в своей упрямой скорлупке. К ней вернулось ощущение реальности, а вместе с ним беспокойство, неверие в то, что она здесь целуется с мужчиной, мужчиной, которого встретила лишь вчера, женатым мужчиной с детьми. Умная, скептичная, логичная дочь мадам О'Нил не желала сходить с ума. По крайней мере, не сейчас, и уж точно не в кинотеатре. Посмотрим, сказала она себе, употребив проверенное временем французское выражение, содержащее реакцию на неопределенность любого вида и означавшее все: от прямого отказа до почти согласия. Вслух она сказала лишь: «Может быть».

Спайдер с извинениями вернул «Мерседес» в магазин подержанных автомобилей напротив отеля «Беверли Уилшир» («К сожалению, это не совсем такой автомобиль, какой я ищу, но я еще вернусь») и пошел искать Вэлентайн, чтобы рассказать ей о дне, проведенном с Билли. Не найдя Вэл, он заказал ужин в номер и прилег, чтобы все обдумать. Его высочайшей чувствительности антенны, улавливавшие мысли скрытных женщин, уверенно, как никогда, подтверждали, что следующие две недели станут решающими. Он подозревал, что, если бы сегодня не рассыпался в объяснениях перед Билли, им с Вэлентайн пришлось бы завтра же взять билеты на самолет в Нью-Йорк. Билли — дама с причудами, норовистая и близка к решению умыть руки, отказавшись от всего предприятия. Она настолько привыкла, что все идет так, как она захочет, что почти перестала считаться с людьми, если когда-то и умела это. Она избалована донельзя, любит шутить с огнем и все-таки в чем-то она очень ранима. Спайдер прикинул, что, в общем, сможет совладать с ней, если приложит достаточное рвение. Она не Хэрриет Топпинхэм, о чем он подумывал прошлой ночью, она не хочет, чтобы мужчины ее боялись, наоборот, она ищет мужества, откликается на смелость, бывает честной. Нельзя не согласиться, в основе своей она порядочна.

Но сначала, предостерег себя Спайдер, прежде чем направить миссионерскую деятельность на Билли Айкхорн, нужно узнать две вещи, и узнать за две недели. Нужно разведать, как идут дела в розничной торговле в процветающих магазинах Беверли-Хиллз. Во-вторых, надо выяснить, каким образом калифорнийские женщины тратят деньги на одежду, как именно это происходит. Они, очевидно, заполняют свои гардеробы не тем, что он привык видеть в Нью-Йорке: прекрасные плащи, красивые костюмы, безупречная одежда для улицы и работы. Спайдер почти задремал, размышляя о том, чем отличаются женщины с перекрестка Пятьдесят седьмой и Пятой авеню и перекрестка Уилшир и Родео, когда в его мозг вплыли два слова и разбудили его, заставив проклинать себя за то, что он так долго не мог вспомнить, и одновременно благословлять за то, что он, к счастью, все же догадался: «родной сын».

Боже всемогущий, вот истинное сокровище Сьерра-Мадре! Он так долго здесь не был — года три или четыре назад приезжал на Рождество, а в последние шесть месяцев едва давал семье знать, что он еще жив. Но, боже мой, как может человек, даже истекая кровью по Мелани Адаме и опьянев от внезапной смены работы, не говоря уже о вчерашнем сумасшедшем дне, истории с контрактами и сегодняшней поездке с Билли Айкхорн — лезвием бритвы в образе женщины, — как может человек забыть, что он вернулся домой!

Пасадена, а точнее, Сан-Марино, тихий, состоятельный район Пасадены, до восемнадцати лет служил ему домом, а Калифорнийский университет в Уэствуде до самого отъезда из Калифорнии был его раем земным, и, хотя Паук Эллиот сравнительно плохо знал Беверли-Хиллз, все равно здесь находился мир, в который он врос корнями, здесь живут друзья и — аллилуйя! — его семья. Шесть сестер!

Человек, у которого шесть сестер, с ликованием подумал Спайдер, — просто богач, если, конечно, он не грек и на нем не лежит обязанность выдать их всех замуж. Он начал набрасывать в блокноте, пристроившись за туалетным столиком. Пять девочек замужем, вспоминал он, три из них — очень удачно, и если нефтяной, лесопильный и страховой бизнес не потерпели крах, то сестры, наверное, стали молодыми матронами с прочным положением. Холли и Хизер по двадцать восемь, Холли замужем за наследником нефтяного короля и живет в сверхконсервативном, издревле богатом Хэнкок-Парке. Пэнси вышла за сына человека, которому принадлежит половина всех секвой в Северной Калифорнии, ее муж владеет страховой компанией в Сан-Франциско. Даже одна из младших, крошка Джун, устроилась очень хорошо, ей всего двадцать четыре, а она богаче всех: закрепленное за ее мужем право эксплуатации предприятий быстрого питания принесло им ранчо в Палм-Спрингс, пляжный домик в Ла-Джолле и большой дом с конюшнями в Палос-Вердесе. Не то чтобы остальные устроились плохо: Хизер и Дженьюри тоже замужем, не за очень богатыми, но за весьма состоятельными людьми, а Петуния, догадывался Спайдер, слишком легкомысленна, чтобы обосноваться. Для собственных целей Спайдеру нужно узнать светскую жизнь и состоятельных, и очень богатых. Мысль об очень богатых привела его к Герби. Он забыл о Герби! Лучший его друг по Калифорнийскому университету. Кино приносило деньги, кучу денег, и Герби занялся семейным бизнесом.