Карл представил меня Стефану и Джеймсу. На вид им было лет по тридцать, одетые в черное, с коротко стриженными волосами и наметившимися пивными животиками. Мы вчетвером сидели в полутемной гостиной, почти не разговаривая, пили пиво и вполуха слушали недавние записи с репетиции «Треугольника». Карл сидел в обнимку со своей гитарой, прислонив ее к ногам, беззвучно балуясь струнами и колками. Она не была подключена. Мне стало любопытно, не являются ли Стефан и Джеймс парой, но они не сидели рядом и мало общались между собой. Они говорили с Карлом о «Треугольнике» и о растущем успехе групп из Стоурбриджа — Wonder Stuff и Pop Will Eat Itself, к которому они, казалось, ревновали куда больше, чем Карл. Далее речь пошла о людях, которых я не знал. Они, по–видимому, воспринимали меня как какой–то довесок, хотя Карл подчеркнуто представил меня как своего бас–гитариста и любовника (в таком порядке).

Вечер тянулся медленно, от выпитого пива стаффордширский акцент Стефана становился все более осязаемым. У Джеймса голос был мягче, более деревенский. Я их не слушал. Позволил им думать, что я просто какой–то прихлебатель, попавший в группу посредством задницы. Я знал, что Карл так не думает. Он был каким–то напряженным в тот вечер, но я почувствовал, что напрягается он не из–за меня. О еде никто не заговаривал. Испытывая смутное раздражение и легкое смущение, я налил себе большую порцию водки и принялся рыться в книжных полках Карла. Брендан Бехан [22], Жан Жене [23], Джеймс Болдуин [24], Ричард Аллен [25], куча подержанных триллеров и детективов. «Ледяная обезьяна» М. Джона Харрисона [26] в твердом переплете, надписанная — Карлу с любовью от Дайан. Позади меня в тусклом свете напольной лампы мерцали красными огоньками три сигареты.

В конце концов Джеймс пробормотал что–то насчет того, что он проголодался.

— Боюсь, я не смогу тебя накормить, — сказал Карл. — Мы с Дэвидом уходим.

Они поняли намек и ушли, пообещав приехать посмотреть на «Треугольник» в новом году. Когда машина отъехала, Карл подошел ко мне.

— Прости, Дэвид, — сказал он.

Половина его лица была ярко освещена, вторая практически невидима. Я обнял его и почувствовал, как он напряжен, взвинчен и опустошен в одно и то же время. Его рот пах сигаретным дымом. Я решил, что он объяснит мне все позже, но он этого не сделал.

На следующий вечер, в канун Нового года Йен и Рейчел намеревались присоединиться к нам, чтобы выпить. И покурить. День был солнечным и холодным, тротуары скользкие, обледенелые. Мы с Карлом работали над новой вещью, дрейфующей повторяющейся секвенцией, которая в итоге стала «Фугой». В ней не было четкого ядра: песня о том, кто исчез. Но слова не приходили. Меня начал раздражать странный подход Карла. «Или придумай какую–нибудь мелодию или напиши какие–нибудь слова, — сказал я. — Ты не можешь записать на четвертый трек призраков».

Пришли Йен и Рейчел, дав нам наконец возможность забить на эту работу. На Рейчел был новый ярко–красный пиджак.

После того как мы распили бутылку вина, Карл принялся сворачивать косяк на обложке альбома Stranglers [27]. Он раскрошил щедрый темный кусок гашиша в распотрошенную мальборину и свернул из полученной смеси тонкую сигарету. Мы сидели в гостиной в креслах и на черном вельветовом диване, сгрудившись возле газового камина. Мне зачем–то пришло в голову зажечь свечи. Карл резко вдохнул, затем передал тлеющий красный глаз Йену. Мы все по очереди заглянули в него. Вторая бутылка красного вина пошла по кругу, затем третья. Мы съели немного шоколадного печенья. Карл вывернул ручку проигрывателя на полную мощность, так что звук заполнил комнату: «Шепот», «Любовь это ад», «Вершина», затем колтрейновский «Печальный поезд» [28] (который я подарил ему на Рождество). Не помню, что еще.

Разговор плыл, как дымок, через пробелы между треками. Йен и Рейчел смотрели друг на друга, но не обнимались, возможно из–за того, что если бы они обнялись, то мы с Карлом сделали ли бы то же самое. Но любовная лирика — последнее, о чем я сейчас думал. Я редко курил, поскольку у меня не было опыта общения с табаком, я не умел толком затягиваться; тщетные попытки как следует дунуть привели меня в странное состояние — нечто среднее между медленной асфиксией и наркотическим психозом. Печенье отдавало гнилью. Я попытался успокоить себя, сосредоточившись на аннотации на конверте «Печального поезда», но это не помогло. Слова были явно из английского языка, но я не мог прочесть их.

— Разумеется, Джим Моррисон был шаманом. — Йен был в ударе. — Духи были с ним на сцене, их даже слышно. Он и впрямь был знаком с индейской магией и всякими такими вещами. Для него пейзажами Америки были не города и скоростные шоссе, а животные и племенные … эээ… территории. Он был святым человеком в племени.

— Так он поэтому не выходил из запоев? — это Рейчел. Свет свечей мерцал в ее темно–рыжих волосах. — Он был служителем культа виски в нашей глобальной деревне.

— Херня, — прошептал Карл. Рейчел действовала ему на нервы. Пластинка закончилась, он сменил ее «Мертвыми душами» с альбома Joy Division «Безмолвие». Зловещая перекличка гитар первых двух минут трека погрузила всех в молчание. Я мог бы поклясться, что свечи в этот момент задрожали. Рейчел потушила остатки последнего тонкого косяка в одной из маленьких керамических пепельниц Карла. Наверно, было уже далеко за полночь. Я посмотрел на часы, но не смог понять, где у меня правая рука, а где — левая. Кристальная энергия «Мертвых душ» сменилась пьяным, сокращенным кавером «Сестры Рей», который, казалось, подал знак, что пора собираться. Йен и Рейчел не захотели проводить ночь на диване у Карла и решили поймать такси. Мы с Карлом вышли вместе с ними к ночной стоянке такси на Слейд–роуд.

Обглоданная луна смотрела на нас сквозь рамку ветвей деревьев. Мимо бесшумно проезжали машины, направляясь в центр города. Где–то среди деревьев лаяла лисица: странный, сдавленный звук, точно у нее были проблемы с дыханием. Я не чувствовал холода. К нашему удивлению, такси ждать долго не пришлось. Когда оно отъехало, Йен помахал нам через окошко, Карл взял меня за руку.

— Не хочешь немного прогуляться?

На полпути между центром Эрдингтона и Спагетти–Джанкшн дорога проходила между двух маленьких озер и дальше тянулась через жилой микрорайон. Оба озерца были окружены деревьями. Вдали от уличных фонарей луна, казалось, светила намного ярче. Двигаясь легко, точно в танце, Карл вел меня к дальнему берегу озера. Осколки луны освещали его поверхность. На берегу ива мыла свои локоны в неподвижной воде. Что–то надвигалось, что–то неясное, неотвратимое. Я все еще был не в себе. Под фонарем у нас с Карлом выросла сдвоенная тень, точно мы следовали друг за другом. Серая масса жилых домов нависла над нами, превращая озеро в рисунок на бетонной стене.

Карл бросил взгляд через плечо, но вокруг не было ни души. Его била дрожь. Я положил руку ему на талию, он повернулся и крепко поцеловал меня в губы. Мы простояли несколько минут ничего не говоря. Затем Карл повел меня обратно к Слейд–роуд. Наши шаги отзывались эхом от домов на другой стороне. Эрдингтон не был закрыт смутным потолком отраженного света, под которым ты оказываешься ночью в центре Бирмингема. Мы выглядели совершенно беззащитными. Карл шел быстро, уставившись прямо перед собой. Его рука была напряжена, мне пришлось следовать за ним. Мне нечего было сказать.

Свечи все еще горели, когда мы вернулись в квартиру. Карл отошел от меня. Он схватил клочок бумаги, ручку и принялся записывать что–то, стоя в собственной тени. Через минуту он опустил ручку и посмотрел на меня так, будто он только что заметил мое присутствие. Он весь дрожал, когда мы обнялись.

— Ты замерз? — спросил я. Он коснулся моей щеки, затем направился в спальню. Я решил погасить свечи. Поднеся бумажку к свету, я разобрал, что там написано: «Ты хочешь отыскать меня? Ты хочешь меня найти? Ты здесь, впереди меня? Или стоишь у меня за спиной?» Я смог прочесть слова, но не мог понять, что это значит. Разумеется, в итоге они стали припевом «Фуги».