— Это мой новый басист, — ответил Карл, слегка подчеркнув слово «мой». — Он играл в «Голубом Нигде». Но они… эээ…

Дайан улыбнулась мне. У нее были отличные, хотя довольно крупные зубы.

— Что, блюзовый музыкант, Карл? Твой новый альбом станет «Джазовой Одиссеей» [2]?

— А твой превратится в «Понюхать перчатку» [3]?

Нам всем это показалось ужасно забавным. От алкоголя иногда такое случается. Дайан пожелала Карлу удачи и направилась в бар, где ее ждал длинноволосый юнец с двумя пинтами устрашающе темного пива. Карл осушил двойную порцию виски одним медленным глотком, вздрогнул и сказал: «Пошли».

Снаружи здания выглядели куда древнее, чем прежде. Луна светила так ярко, что облака, казалось, проплывали позади нее. Мы шли вдоль канала под бледным светом фонарей по отреставрированной дорожке. Вода, казалось, ничего не отражала. Над нами пьяные юнцы в белых рубашках смеялись и спорили с какой–то бессильной жестокостью, точно медные трубы.

— Я когда–то встречался с Дайан, — сказал Карл. — Мы все еще близки. Она слишком хороша для этой группы. Но она хочет делать нойз. Звук конфликта, борьбы. Диссонанс. Мы все этого хотим. Ты согласен?

— Ну, может быть. Но все равно они дерьмово играют.

Мы шли под главным мостом, такси неслись по Брод–стрит над нашими головами. Здесь же, внизу, было тихо и спокойно. Я посмотрел на пристань, заполненную неповоротливыми баржами и моторным лодками, высокое фабричное здание с рекламой ночного клуба Бобби Брауна, нарисованной на стене.

— А с кем ты теперь?

Он повернулся, уставившись на меня своими холодными глазами.

— Не знаю. Ни с кем всерьез, но… — Он покачал головой. — А, неважно. А как насчет тебя, Дэвид?

Если он говорил с Мартином, то наверняка все обо мне знает. Мартин, он такой. Но я рассказал ему об Адриане, дизайнере–графике, с которым я жил до начала лета, он бросил меня ради наглого американца, игрока в бридж. Но мне все еще было больно из–за того, что я долгие месяцы старался верить его обещаниям. Нечестность, фальшивая демонстрация искренности, отчаяние, пустые бутылки… на самом деле скучная история.

— Я мог бы понять с самого начала. О душе человека можно узнать по его коллекции записей. Адриан — это «Дженезис». И Майк Олдфилд.

— Черти что, — Карл и в самом деле был шокирован. — Ну, по крайней мере, тебе не придется вспоминать о нем всякий раз, когда ты идешь в паб. Он приехал из маленького городка?

Я с удивлением кивнул.

— Должно быть, что–то вроде Стоурбриджа, где я вырос. Люди помешаны на своем детстве, должно быть, это какая–то чисто английская причуда. — Он положил руку мне на плечо. Мы стояли под мостом, канал под нами был затенен заводскими зданиями, воды не было видно. — Ты замерз?

Я понял, что дрожу. Он осторожно обнял меня. Я чувствовал запах виски в его дыхании и табака от прокуренной в клубе рубашки.

— Карл. — Я почувствовал влажный камень у себя за спиной. — Не делай этого из желания быть добрым со мной.

Его руки гладили меня по спине и плечам. Легкий запах гниения доносился от стены, похожий на запах деревянной беседки или леса после дождя.

— Нет, — сказал он. — Я делаю это потому, что хочу. Я не буду, если ты не хочешь.

Я ничего не ответил. Через несколько секунд он обнял меня за шею и поцеловал. Наши рты слились. Его язык исследовал мой рот, задавая вопросы.

Брод–стрит была заполнена народом: переменчивая, бесцельная масса юнцов в поисках такси, ночных клубов или хорошей драки. Мы с Карлом осторожно двигались к центру города, обходя лужи свежей блевотины. Черные такси сгрудились на дороге, между ними толпа рассекалась надвое и натрое. Мы решились попытаться добраться до станции Нью–Стрит. В метро мы украдкой поцеловались, как тинейджеры, хотя никто из нас и не испытывал ностальгии. Но романтика имела в виду твой вкус. Навигейшн–стрит была завалена дешевыми бумажными обертками и недоеденными кебабами, нищие рылись в мусорных баках. Девочки–подростки сидели на стене над железнодорожными путями, желтый свет отражался от их бледных животиков и трусиков. На Джентс кучка фанатов «Бирмингем–Сити» фальшиво распевала свою кричалку. Туалет уже закрыли на ночь, но никто из них не обратил на это внимания. На стоянке такси собралась длинная очередь.

Рассветные лучи просочились сквозь красные шторы моей студии. Спящее лицо Карла казалось темным, точно припорошенным пеплом. Он открыл глаза и потянулся ко мне. Я все еще ощущал вкус виски на его губах. Мои руки нащупали его худощавое тело, пытаясь убедиться в его реальности. Мы оба были слишком пьяны, чтобы заниматься любовью прошлой ночью, но вместе с трезвостью пришло почти болезненное возбуждение. Карл шептал в мое ухо. Я развернул его и потянулся за упаковкой презервативов. Когда я вошел в него, он раскинул руки, точно приготовившись к полету. Я вцепился в его запястья и прижался губами к его шее. Наши ноги сплетались и толкались под голубым одеялом с узором из роз. Внезапно Карл застыл.

— Ты в порядке?

Он дышал медленно, с трудом. Все его тело было напряжено. Я вышел из него. Он прижал руки к груди и свернулся в позе зародыша.

— Карл, что не так?

Он повернулся ко мне, его лицо было бледно.

— Ничего, — сказал он. — Это неважно.

Он притянул меня к себе и поднял колени, его спина выгнулась, когда мы обнялись.

— Продолжай. — Он посмотрел мне прямо в глаза, паника, прикрытая желанием. — Теперь все в порядке.

Я больше никогда не пытался трахать его сзади.

Несколько часов спустя мы с трудом доползли до душа и кое–как напялили на себя одежду, и лишь после этого впустили дневной свет в комнату. Я приготовил тосты и омлет, пока Карл рылся в моей коллекции пластинок и кассет, издавая одобрительное или неодобрительное бурчание по поводу каждой находки.

— Дэвид. Поставь вот это.

Это был «Величие страха» Felt [4]. Напряженная гитара Мориса Дибэнка засияла, как капля ртути в пыльной квартире. Мы говорили о музыке, «Треугольнике», наших дневных работах. Карл был неутомим.

— Пойдем прогуляемся. Слишком хороший день, чтобы сидеть взаперти.

Я подумал, не пытается ли он проложить дистанцию между нами и тем, что случилось ночью. Но, казалось, он чувствовал себя совершенно спокойно в моем обществе, точно секс со мной был частью репетиций группы.

Снаружи бледно–золотое солнце пробивалось сквозь дымку облаков, точно отражение в стоячей воде. Мы прошли через парк Кэннон–Хилл и по Сейлисбери–роуд, где деревья были охвачены тихим осенним пламенем. Секс и ночь без сна мистическим образом обострили мои чувства: я замечал каждую нить и каждое движение слабого света, вдыхал запах бензина и опавшей листвы, слышал гомон голубей, похожий на стенания жертв автокатастрофы. Мир раскрывался передо мной. На Алчестер–роуд Карл схватил меня за руку.

— Дэвид, мне пора идти.

Автобус сворачивал за угол в сотне ярдов от нас, обрамленный рыжими деревьями.

— Мне нужно домой, переодеться, — сказал он. — Я собираюсь повидаться с дочерью.

Глава 2 Аксессуары

Мы так старались,

Мы были так хороши,

Мы прожили свою жизнь во мраке.

The Jesus and Mary Chain

Что получится, если скрестить барабанщика с музыкантом? Бас–гитарист. Музыкальный мир переполнен унылыми, лишенными слуха вокалистами и зацикленными на себе гитаристами. Но еще есть ритм–секция, которую вечно клянут за все. Мы мертвый груз, попутчики, аксессуары. Мы попали в группу только потому, что наш папочка разрешил репетировать в своем гараже. Мы скучны на сцене и безнадежны в постели. Мы объедаем группу во время тура и путаем собственную перхоть с кокаином. Низкие ноты, низкие ремни, низкая жизнь.

Партия бас–гитары редко доминирует в треке, но зачастую является его основой. Послушайте ранние песни New Order [5]: как мощные, низкие аккорды Питера Хука создают ощущение напряжения и безумия, подталкивая все остальные инструменты. Или как Саймон Гэллап удерживает хрупкую структуру песен The Cure [6], а без него все обращается в пыль. Бас–гитара поддерживает композицию, так же как секс поддерживает любовные отношения: без этого прочие составляющие не работают. Я не против того, чтобы оставаться безликим. Вовсе нет.