— Ты имеешь в виду побег из Сагана? — спросил Алекс.

— Да. Столько трудов с рытьем подземных туннелей, а в итоге почти всех поймали и пятьдесят человек убили по приказу Гиммлера.

— А ты уверен, что по приказу Гиммлера? Ведь СС не имеют отношения к лагерям шталаг люфт.

Они уединились на старых, почерневших от солнца и воды деревянных ящиках, прислонившись к доскам высокого забора. Каспер закурил.

— Мы пробыли в том лагере два дня, и нам кое-что рассказали об обстоятельствах побега. Ты знаешь, долгое время этот шталаг считался образцовым лагерем. Туда пускали любые комиссии от международных общественных организаций. Им там чертовски повезло с начальством. Комендантом у них был один пожилой аристократ, дай бог памяти… что-то вроде фон Вильдау [19], а его заместителем майор ВВС, доктор истории и этнографии, знавший кучу восточных языков типа чешского, русского и польского [20]. Оба также прекрасно говорили на английском. Они уважали военнопленных и соблюдали все требования Конвенции. Так вот, после того как стало известно о расстреле пятидесяти беглецов, новый комендант заверил нескольких старших офицеров из числа пленных, что Люфтваффе не имеют к этому никакого отношения. Он принес свои соболезнования и сказал, что все офицеры Люфтваффе потрясены случившимся. И ему нет оснований не верить. Вскоре в лагерь прислали урны с прахом погибших и разрешили захоронить их со всеми воинскими почестями. Более того, когда лагерный актив обратился к коменданту с просьбой построить на месте могилы мемориал, им не только позволили и это, но даже снабдили необходимыми материалами. Я видел это сооружение. Проект выполнил один из бывших архитекторов.

— А что случилось с тобой? — спросил Алекс.

Каспер рассказал про то, как из-за отказа двигателя совершил вынужденную посадку на чудом подвернувшейся поляне.

— Ты же знаешь наши «Харрикейны», черт бы их побрал. И при обычной-то посадке на мягкий грунт они могут запросто кувыркнуться, а тут я не столько планировал, сколько падал.

Каспер непроизвольно потер шрамы на лбу. Потом он рассказал, как долго прятался в лесах, стремясь пробраться к побережью, и как, в конечном счете, был выдан приютившим его добрым бельгийским крестьянином.

— Ну а ты? Как ты оказался здесь?

Алекс коротко поведал о себе, о том, что сам попросил немцев перевести его в Дрезден.

— Давно ты здесь? — спросил он товарища, обведя взглядом территорию лагеря.

— Дня четыре. Да, точно, четыре дня. До этого были под Радебойлем, но оттуда слишком много времени уходит на дорогу. Говорят, завтра нашу команду снова переведут. На какую-то табачную фабрику на набережной поближе к центру.

— А ты был в городе? — спросил Алекс, имея в виду центральные районы.

— Был. Мы вошли туда одними из первых, уже шестнадцатого. По приказу армейского командования четвертого округа было сформировано несколько отрядов из военнопленных для работ по расчистке завалов в Нойштадте. На левый берег в те дни никого не пускали, да и при всем желании пройти тогда в центр мы не смогли бы. Несмотря на начавшиеся дожди, пожары продолжались четыре дня, потом пламя как-то сразу утихло, но и сейчас на некоторые улицы совершенно невозможно сунуться из-за высокой температуры. Развалины остывают медленно, словно гигантские разрушенные печи. Завтра, если пойдешь с нами, все увидишь сам.

— А где вы были в тот день, шестнадцатого? — Алекс внимательно вслушивался в каждое слово своего друга, словно тому удалось побывать в родных местах, где сам он еще не был.

— Расчищали подъездные пути к мосту. Самому дальнему, если идти на восток.

— Мост Альберта? Он уцелел?

— Уцелели все мосты. Есть, конечно, повреждения. — Каспер вздохнул. — Знаешь, этот день мне, наверное, запомнится на всю жизнь. Да, так вот… мы шли по северному берегу до набережной Кенигсуфер. Слева от нас сильно горело, из-за дыма трудно было дышать, и мы замотали лица тряпками, смоченными в речной воде. Внезапно мы увидели, как несколько человек тащат к берегу труп какого-то животного. Наши охранники пошли узнать, в чем дело. Оказалось, что неподалеку разбомбило здание цирка вместе с цирковыми конюшнями. Вырвавшиеся лошади устремились в один из дворов, где все были убиты огнем или взрывной волной. Немцы хотели вытащить их трупы на берег. Может быть, они собирались потом погрузить их на баржу, а может, просто столкнуть в воду. Я не знаю. У нас были с собой веревки, и мы решили помочь. Мы набрасывали петли на копыта животных и человек по пять-шесть волокли туши со вздувшимися от жары животами к берегу. Я насчитал тридцать пять лошадей, пони и антилоп. Кажется, там были даже зебры, но их шкура почернела от огня и пепла. Говорили, что еще десятка полтора лошадей убежали в другое место и тоже погибли. Жаль, конечно, что этих животных нельзя было использовать в пищу. Но дело не в этом. Когда вечером, уже затемно мы возвращались той же дорогой, то в свете пожара увидели какие-то тени на том месте. От неожиданности мы остановились как вкопанные. Это были гигантские птицы, изредка взмахивающие крылами. Ни мы, ни охранники ничего не могли понять. Подошли поближе. Черные птицы с размахом крыльев в полтора-два метра — во всяком случае так мне тогда показалось — рвали мощными клювами плоть тех самых арабских скакунов и антилоп. Это было похоже на галлюцинацию: ночь, красная от зарева пожаров река, на фоне которой пируют черные птицы. И мы — сто человек с замотанными тряпьем лицами, черными от пепла и сажи. В глазах каждого немой вопрос: не сошел ли он с ума? Сбившись поплотнее в кучу, мы с опаской прошли мимо, так ничего и не поняв, а на следующий день нам сказали, что это были грифы, вырвавшиеся из городского зоопарка. И еще мы узнали, что той же ночью всех птиц расстреляли. Был приказ гауляйтера убивать всех животных в городе: от крыс и кошек, которые могут разносить заразу, до жирафов и львов, которые все равно обречены.

Алекс молча слушал этот рассказ, не уточняя подробности. Он понимал, что речь шла о знаменитом цирке Сарасани, прославленном на всю Саксонию своими номерами с экзотическими животными. В детстве с друзьями он не раз побывал на этих представлениях. Теперь этого цирка нет, как нет и не менее знаменитого Дрезденского зоосада.

— Конечно, это не самое страшное, — тихо продолжал Каспер. — Просто мы видели это собственными глазами. Но есть еще много такого, чего мы не видели.

Каспер замолчал, уставившись в одну точку.

— Ты о чем? — спросил его Шеллен.

— Говорят, по случаю масленицы представление было особенно праздничным, с обезьянами и клоунами, и многие дети пришли в карнавальных костюмах. По тревоге их всех спустили в находящееся здесь же бомбоубежище, и ни один ребенок не спасся. Их останки извлекали из подвалов дня через три. Но мы этого не видели.

— Каспер, — Алекс положил руку на плечо товарища, — найди мне место, где я бы мог свалиться и уснуть. Целый день на ногах.

— Да-да, пойдем сейчас ко мне, попробуем устроить тебя, — сказал Каспер, вставая. — У тебя вообще-то есть рюкзак или чемодан? — спросил он по дороге. — Непременно обзаведись. Это предмет первой необходимости. Нас часто последнее время кидают с места на место, а тебе не в чем носить свои вещи.

— У меня нет никаких вещей, — возразил Алекс.

— Будут, — серьезно пообещал Каспер. — Будут. Завтра мы ожидаем привоза посылок из Швеции. Ты заберешь потом пустую банку из-под «Нескафе», вот тебе и вещь. В этой банке ты сможешь что-нибудь хранить, ну… там, я не знаю, табак например, или кусочки хлеба.

Наследник титула лорда Уолберга шел, рассуждая о банке с кусочками хлеба.

Утро следующего дня выдалось пасмурным. Колонна людей шла по мосту Аугустуса в сторону Альтштадта. Это были сто или чуть больше британских военнопленных из 1631-го отряда во главе с флайт лейтенантом Максом Гловером и сопровождавшие их десять охранников. У каждого пленного на левом рукаве имелась белая повязка — лоскут разорванной на полосы простыни. Накрапывал мелкий холодный дождь. Временами он усиливался, тогда в некоторых районах города над развалинами курились облака белого тумана. Вода превращалась в пар на тех самых улицах, куда, как утверждал накануне Каспер Уолберг, до сих пор нельзя было войти из-за высокой температуры. Говорили, что там горят угольные подвалы, потушить которые не имелось никакой возможности. Вопреки строгим указаниям городских властей, дрезденцы тайком накапливали уголь и дрова в своих подземельях, в которых многие из них вот уже семь суток как были заживо кремированы целыми семьями.