— А как поживает ваша простата?

— Хорошо поживает! Кстати, хочу кое о чем вас спросить, если позволите. Госпожа Эрни как-никак женщина привлекательная. Любовника у нее не было?

Комиссар заметил, как по глазам лаборантки пробежала тень, но всего на секунду.

— Может, и был, только я ничего об этом не знаю. По-моему, ей вообще было не до любви. Она невероятно серьезно относилась к своим профессиональным обязанностям и до поздней ночи посещала пациентов на дому, прежде отработав целый день здесь, на приеме. Вдобавок политическая деятельность. Она бывала на всех театральных спектаклях и на выставках, старалась не отставать от культурных событий. Но когда-то она пережила несчастную любовь. И так и не смогла ее забыть.

— Кто он был?

Г-жа Цбинден помедлила, однако потом все же сказала:

— Штефан Хеллер.

— Тот, из ШПТ [3]?

— Да. Она любила его, до самою конца.

— Но ведь он женат.

Г-жа Цбинден достала из кармана бумажный платочек, промокнула гладе.

— История в самом деле трагическая. Когда пришло время решать, он сдрейфил. Бросил ее.

— Откуда вы знаете?

— Она сама мне рассказала.

— Я немножко знаю Штефана Хеллера, по тем временам в конце шестидесятых, когда сам увлекался политикой. Но об этом в жизни не слыхал.

— Она старалась держать это в тайне. Сперва не хотела повредить его политической карьере. Потом своей собственной. Она ведь перешла в другой лагерь. Любовник-коммунист положил бы конец ее карьере.

— А чем сейчас занимается Штефан Хеллер?

Она взглянула на него, словно не веря своим ушам.

— Вы разве не знаете? Десять дней назад он умер.

Этого Хункелер не знал. Он хорошо помнил стройного мужчину с соломенной шевелюрой, настоящую городскую знаменитость. И недоумевал, как же эта смерть прошла мимо него. Вероятно, все дело в том, что он почти не читает газет.

— Вы вот сказали, что он бросил ее, когда пришло время решать. Что вы имели в виду?

— Сына, у нее был от него ребенок.

— Вот как?

— Это не секрет, просто об этом особо не распространяются.

— Как зовут сына?

— Иов Хеллер.

Около десяти подкатил прокурорский лимузин. Сутер распахнул дверцу, выскользнул из машины и ловким жестом захлопнул дверцу за собой. Он был в голубом чесучовом костюме с ярко-красным галстуком, поскольку последние несколько дней провел в Венеции на конгрессе по социально-психологическим аспектам образа преступника с особым учетом массово-психотических тенденций в условиях современных городских конгломератов, а заодно явно успел недурно экипироваться у итальянского портного. Его окружала аура неумолимости — человек, с которым нельзя не считаться.

— Неслыханно, — сказал он, — теперь даже лучшие представители нашей политики и культуры не застрахованы от преступлений. Скандал, в самом деле. Что ж, как говорится, свистать всех наверх — и за работу. Ставлю это дело на контроль, как особо важное, и руководство беру лично на себя.

Пальцем он оттянул воротник, чтобы перевести дух. Потом заприметил г-жу Цбинден и слегка опешил от ее привлекательности.

— А вы кто такая, если не секрет?

Хункелер поднялся, представил г-жу Цбинден.

— Очень рад, — сказал Сутер. — Надеюсь, вы будете в нашем распоряжении, в любое время дня и ночи. Но что выделаете здесь, на улице, господин комиссар Хункелер? Почему тратите время попусту? Ступайте в дом, ищите улики. Теперь наш черед нанести удар. — Он повернулся и важно прошествовал в дом.

Хункелер попрощался с г-жой Цбинден и двинул назад, в город. Лавируя между медлительными грузовиками, пересек Рингштрассе. И вдоль трамвайной линии, обсаженной темнолиственными деревьями, добрался до парка Шютценматте. Земля на газонах затвердела в камень, трава высохла. На скамейке в тени три старушки ждут вечера. Павильон в центре парка, еще весной сожженный ночными хулиганами, по-прежнему в развалинах. Хункелер зашел в сад ресторанчика «У стрелков» и, устроившись за столиком под сенью каштана, заказал минеральную воду со льдом.

Липа у входа в сад уже отцветала, но в воздухе пока что витал ее аромат. Хункелер слегка приободрился, хотя и здесь было до невозможности жарко. Липы в цвету — молодость, лето, девичьи волосы. Он с горечью усмехнулся — вот дурень, нашел о чем думать. Затем ему вспомнился другой запах, тот, из врачебного кабинета.

Совсем недавно комиссар радостно предвкушал ближайшие недели. В уик-энд начались отпуска, город опустел, а те немногие, что не разъехались, вовсе не собирались ни грабить квартиры, ни воровать, ни убивать, у них были другие планы. Июльская жара неизменно настраивала Базель на мирный лад, об этом свидетельствовал опыт многих десятилетий. В пустом городе массово-психотические тенденции современных городских конгломератов явно исчезали, туг судебные психологи, безусловно, правы. К тому же прокурор Сутер посулил, что в середине месяца махнет на две недельки в Зильс, в Энгадин, побродить по горам. Стало быть, и тут проблем не будет.

Хункелер рассчитывал тихо-спокойно посачковать. А что? Он в своем праве, до пенсии-то всего годик-другой. И вообще, старых ищеек в жару почем зря не гоняют. Его подруга Хедвиг, воспитательница детского сада, еще вчера, в воскресенье, укатила в Эльзас. Решила провести три недели в прохладе старого деревенского дома. «С места не двинусь, пальцем не пошевелю, — объявила она. — А там видно будет».

Против этого Хункелер ничуть не возражал. Он намеревался каждый вечер приезжать туда, чтобы отдохнуть подле Хедвиг.

И вот пожалуйста. Д-р Криста Эрни с колотой раной в груди. Кто это сделал? Кому понадобилось убивать женщину? — размышлял комиссар в саду ресторанчика, вдыхая аромат липы. Тем более докторшу? С докторшей все дружат, потому что она помогает людям. В этом ее жизнь. Докторша стоит как бы вне общества, ведь она связана врачебной тайной. Докторша — персона солидная, все ее уважают, в том числе и преступники, которые тоже болеют и нуждаются в помощи.

Докторша поможет и наркоманам, и тем, кто косит от армии, и алкашам. Выдаст метадон подсевшим на иглу. Выписывает им справки на выплату денежного пособия. Ни один наркоман не станет убивать докторшу ради нескольких склянок с опийными препаратами.

А народ из интерната престарелых — вдруг г-жу Эрни убил кто-то из них? Возможно ли, чтобы они убрали женщину, которая лечила их от гриппа и от воспаления легких? Едва ли. Они бы скорее стали на ее защиту.

Может, у этого преступления политические мотивы? Ведь г-жа Эрни ренегатка. А ортодоксы более всего ненавидят отступников. Может, старые твердолобые леваки совершили акт мести, чтоб другим было неповадно? Нет. Ведь они и сами теперь не очень-то верят в свое давнее душеспасительное учение. Хотя и крутят иной раз обветшалые молитвенные мельницы, чтобы подбодриться. Но верить по-настоящему в свои догмы даже они не способны. Г-жа Эрни, конечно, переметнулась в буржуазный лагерь, причем в лагерь благородный, утонченный, старинного базельского образца. Однако в общешвейцарском масштабе партия либеральных демократов не более чем отколовшаяся группа, которая лишь доказывала, что в городе у излучины Рейна все обстоит немножко по-другому.

Известность Кристе Эрни принесла не реальная, а культурная политика. Значит, для сторонников классовой борьбы она опасности не представляла. Ну выступила несколько раз с пламенными речами в кантональном парламенте, когда шли дебаты о городском театре. Она была превосходным оратором, научилась в 1968-м. И неоднократно отстаивала концепцию, что театр, ежегодно получающий от города и кантона дотацию в размере свыше тридцати миллионов франков, нельзя превращать в игровую площадку для юных умников, нельзя отдавать на откуп самозваным гениям, которые по собственному усмотрению переписывают Шекспира и предлагают зрителям только кровь, сперму да зевоту. Театр — учреждение в первую очередь коммунальное. И предоставляемая им услуга заключается в том, чтобы показывать заинтересованной публике, которая платит деньги, произведения мировой литературы в надлежащей форме, а именно слово в слово так, как они написаны. Кстати, в этом смысле позиция г-жи Эрни совпадала с позицией немногих старых леваков в парламенте.