В комнате масса народу: одни товарищи сидят на скамейках, другие стоят у стены. В момент нашего появления говорил тов. Подвойский. Увидя вливавшихся непрерывным потоков кронштадтцев, он приветствовал нас от имени военной организации и в кратких словах обрисовал создавшееся в Питере положение в связи с цинично-империалистической нотой Милюкова, вызвавшей демонстрации под лозунгом «Вся власть Советам», которые закончились кровавыми столкновениями рабочих с контрреволюционной демонстрацией буржуазии на Невском проспекте.

Введя кронштадтцев в курс событий, Николай Ильич обратился с призывом к сплочению и организации сверху донизу, вплоть до заводов и полков, где отсталые товарищи крайне нуждаются в прояснении их классового самосознания. Из речи тов. Подвойского тотчас были сделаны практические выводы, и для товарищеского, непосредственного общения все кронштадтцы были немедленно распределены по питерским заводам и полкам. Я был назначен в Преображенский полк, один из самых реакционных.

22 апреля, с раннего утра, все кронштадтцы были на своих местах. В казармах Преображенского полка, среди грязных нар, я заявил солдатам, что хочу устроить митинг.

Словно из-под земли передо мною вырос дежурный офицер и робко поинтересовался, на какую тему я думаю говорить. Узнав, что предмет моей речи политический – «О текущем моменте», – молодой офицер подозрительно спросил меня, не предполагаю ли я призывать солдат к выступлению на улицу. Я успокоил любознательного поручика, что в данный момент это в мою программу не входит. Офицер воспрял духом и проболтался о только что полученном приказе, воспрещающем выпускать солдат из казармы. Офицерство Преображенского полка вообще было заметно растеряно и, после минувших уличных демонстраций, с волнением и страхом ожидало грядущих событий.

Вскоре солдаты собрались на митинг в огромном полковом зале. Большинство аудитории составляли пожилые солдаты, почти сплошь бородачи, отцы семейства. Поднявшись на импровизированную эстраду, я начал свою агитационную речь. Ее содержание сводилось к оценке положения, созданного предательской политикой Временного буржуазного правительства, и к изложению наших целей и задач.

Пока я говорил на эту тему, все шло хорошо. Солдаты слушали, хотя и без подъема, но, во всяком случае, спокойно и равнодушно, словно соблюдая нейтралитет. Однако стоило мне только упомянуть имя тов. Ленина и перейти к его апологии, как меня перебили громкими выкриками: «Долой, немецкий шпион!» Я повысил голос и, доходя почти до крика, продолжал перечисление заслуг тов. Ленина перед революционным движением.

Тогда группа непримиримых с шумом, громко топая сапогами, вышла из залы. Однако большинство осталось слушать и терпеливо дало мне докончить свою речь. По окончании ее даже раздались аплодисменты. Несколько офицеров, как куры на насесте, сидели на окнах и злобно держались в отдалении от солдат и от ораторской трибуны, словно подчеркивая свое нежелание смешиваться с толпой. Однако за пределы враждебных, уничтожающих взглядов их демонстрация не пошла. Преображенский полк справедливо считался тогда одной из опор контрреволюционного Временного правительства. Короткое пребывание в его лагере показало мне, что дела контрреволюции обстоят не так уж блестяще. В лице Преображенского полка она не имела твердой опоры, симпатии к буржуазии там не были прочными и базировались на безграничной отсталости отцов семейства, крестьян-бородачей, оторванных от сохи. Чувствовалось, что вскоре придет настоящий день, когда революция дойдет наконец до их заскорузлого мозга и прояснит даже их политическое сознание.

Самые отсталые гвардейские части, мало-помалу, начинали выходить из-под влияния своего белогвардейского офицерства и покидать Временное правительство.

После апрельских дней это особенно резко стало бросаться в глаза. Исторические события 20–21 апреля сыграли роль этапа в этом сложном процессе. Они послужили прообразом 3–5 июля, как июльские дни, в свою очередь, были прообразом Октября.

В скором времени нам, кронштадтским работникам, стало известно о предстоящей в 20-х числах апреля Всероссийской партийной конференции. Мы стали энергично готовиться к ней. Всюду по частям устраивались митинги, на которых в самой популярной форме разъяснялись задачи партийной конференции и ее значение. Вслед за тем было созвано общегородское партийное собрание. С докладами выступали тов. Смилга и я. После коротких прений, не только не обнаруживших никаких разногласий, а лишь подчеркнувших теснейшую сплоченность кронштадтской организации, состоялись выборы делегатов на партийную конференцию. Избранными оказались Смилга, Рошаль и я. В скором времени мы все трое выехали в Питер, чтобы принять участие в работах апрельской конференции.

Первые заседания апрельской партийной конференции происходили на Петербургской стороне, в здании Женского медицинского института. После долгих лет подпольной работы, после заграничных съездов и конференций в Лондоне, Праге и Париже наша легализовавшаяся партия, выйдя на простор открытой политической борьбы, впервые устраивала легальное Всероссийское совещание. Здесь ковались партийные лозунги, коллективно вырабатывались тактические приемы, которые через несколько месяцев привели к Октябрьской революции и дали ей торжество. Здесь встречались разлученные многолетней эмиграцией, каторгой, ссылкой и тюрьмой старые, спаянные работой, партийные друзья.

Настроение было необычайно приподнятое. От начала до конца конференция проходила под знаком Ильича. На организационном заседании в актовом зале Женского медицинского института был избран президиум конференции, куда вошли: Ленин, Зиновьев, Каменев, Сталин, Свердлов, Федоров и другие товарищи.

Первым пунктом порядка дня были доклады с мест. В общем и целом, на основании этих докладов, можно было составить вполне отрадное впечатление: наша партия отлично справлялась с выпавшей на ее долю громадной исторической задачей и успешно боролась с враждебными ей партиями. Во время перерыва в коридоре я услышал громкий голос ныне покойного тов. Ивана Рахия: «Товарищи питерцы, собирайтесь на организационное заседание».

Мы, кронштадтцы, тоже вошли в состав питерской делегации.

Как-то, в один из первых дней конференции, тов. Федоров сделал краткое сообщение о только что состоявшемся заседании Петроградского исполкома, где обсуждался вопрос о создании коалиционного министерства и где, по предложению Церетели, было вынесено решение о невхождении социалистов в состав Временного правительства.

– Они понимают, – комментировал тов. Каменев перед группой товарищей, столпившихся у трибуны, – они понимают, что если они залезут в эту коробку, то им оттуда не выбраться. Поэтому они предпочитают поддерживать Временное правительство снаружи, не пятная своих «белоснежных» одежд вхождением в состав кабинета.

Через несколько дней объективная логика соглашательства вынудила меньшевиков и эсеров войти в состав кабинета, организованного князем Львовым, этим последним министром, получившим свое назначение из рук царя.

После того как доклады с мест были закончены, все члены конференции, по предложению тов. Зиновьева, разбились на секции. Я вошел в секцию по Интернационалу. Здесь работали: товарищи Зиновьев, Инесса Арманд, Слуцкий, Рошаль и др. Все заседания секции происходили в доме Кшесинской.

В нашей секции тов. Зиновьев прочел свой проект резолюции. в которой крушение II Интернационала объяснялось, прежде всего, фактом образования рабочей аристократии, оторвавшейся от широких масс пролетариата. Никаких принципиальных разногласий не обнаружилось. Во время прений вносились только редакционные поправки. Тов. Инесса Арманд, возражая одному из товарищей, сделала содержательный доклад о разнообразных группировках во французском рабочем движении. С исключительной теплотой она говорила об интернационалистском течении во Франции. В том же ответе, отметив чью-то ошибку, подчеркнула, что не следует смешивать Лорио с соглашателем Жаном Лонге. В общем, резолюция, составленная и предложенная тов. Зиновьевым, была принята без значительных изменений. Очередные пленарные заседания конференции состоялись уже не в Женском медицинском институте, а на курсах Лохвицкой-Скалон. Среди делегатов упорно циркулировал слух, что профессора Женского медицинского института, узнав, что в стенах их возлюбленной alma mater происходит конференция большевиков, да еще при участии знаменитого Ленина, решительно отказали нам в гостеприимстве. Аудитория курсов Лохвицкой-Скалон была расположена амфитеатром. С докладом по вопросу об отношении к разным партиям тут выступил тов. Зиновьев. Этот доклад на ближайшее время определил собою тактическую линию большевистской партии. На этом заседании, помню, среди других делегатов присутствовали: тов. Лацис («Дядя» с Выборгского района), тов, Еремеев, Соловьев, Рошаль и др.