– Открытие собственного банка соответствовало бы нашей стратегии капиталошюжений. Мы бесчисленное количество раз говорили о необходимости иметь резервный фонд для возможности развития. Такой банк послужил бы для этой цели, и вместе с тем мы получали бы доход от выдачи кредитов.

– Но мы всегда получали любой нужный нам капитал и вели дела корпорации через Чейз-Дарлингтонский банк, – сказал старый Огастин.

– И «Чейз-Дарлингтон» брал с нас достаточно, чтобы обеспечить себе солидную выгоду в двенадцать процентов. Эти двенадцать процентов мы сможем сэкономить.

– Но вначале затраты будут намного превышать доходы, – произнес вице-президент Уилберфорс Грэм, и со всех сторон послышались возгласы одобрения. – Зачем нам рисковать, предпринимая такие шаги? Вокруг полным-полно банков.

– Они открыты не для всех, – непроизвольно вылетело у Беатрис, и, конечно, ее слова вызвали бурную реакцию.

– Еще одна социальная реформа в предпринимательстве, миссис фон Фюрстенберг? – раздраженно спросил Уинтроп, выпрямившись в кресле. – Что на этот раз?

– Обычное деловое предложение, джентльмены. Вон там есть деньги, – она указала на окна, имея в виду мир снаружи, – которые не работают на своих владельцев. Деньги, лежащие в шляпных коробках, под матрасами, в жестяных банках. Деньги, которые мелкие вкладчики не могут нигде разместить.

– Я не знаю ни одного банка, который отказался бы принять деньги на счет, – заявил Линч.

– А я знаю, – сказала Беатрис, повернувшись к Элис, которая в этот момент напоминала кролика в окружении своры охотничьих собак. – Мой секретарь, Элис Генри, имеет счет в «Чейз-Дарлингтоне». Недавно она пыталась положить туда деньги, и они чуть не отказались их у нее принять.

– Ну, – с ухмылкой проговорил Гарри Уинтроп, – она, в конце концов, женщина. Сколько женщин имеют свой счет в банке?

– Вот именно, – мягко заметила Беатрис, сложив на груди руки. – Женщины – это огромный неохваченный слой вкладчиков, от чьих вложений можно получать доходы.

– Они еще и огромный неохваченный источник головной боли, – провозгласил Уинтроп.

– Медяки и серебро... да мы потратим уйму денег на счетоводов, – заявил старый Бен Хаффлек.

– Женщины будут все время крутиться в банке и толпиться у окошек кассиров, – ворчал Уильям Афтон. – Вы когда-нибудь видели женщину в банке? Придется объяснять ей любую мелочь...

– Вы признаете, что выгода будет небольшой, – перебил его секретарь Райт, – и все же настаиваете, чтобы мы пошли на затраты и задействовали большую часть нашего наличного капитала.

– Там будут открыты и крупные счета, начиная с моего, – возразила Беатрис. – И другие мужчины и женщины с положением в обществе захотят сделать вклады.

– Назовите хоть кого-нибудь, – с жаром потребовал Линч. После короткой паузы он злобно улыбнулся и встал. – Не можете – и это понятно. Вам пришлось бы очень долго убеждать какого-нибудь полоумного положить деньги на счет в женском банке. – Он повернулся к своим коллегам. – Вот в чем все дело – понятно, не правда ли? Она пытается заставить нас поддерживать ее чепуховую затею насчет прав женщин. Она использует корпорацию, как будто это ее собственный кошелек с мелочью... и нас, словно мы ее политические союзники. – Он снова повернулся к Беатрис. – А что дальше, миссис фон Фюрстенберг? Детская биржа?

– Всему свое время, мистер Линч, – парировала Беатрис, чувствуя, что кровь ее закипает. – Если мы позаботимся о женщинах, они сами позаботятся о своих детях.

С того места, где сидел старый Бен Хаффлек, послышался стон.

– Только не это! Опять бедные голодающие ребятишки. Мы уже упустили столько сделок из-за вашего отношения к детскому труду...

– И женскому... и десятичасовому рабочему дню... и к технике безопасности... и к правам профсоюзов, – с явным отвращением прошлепал толстыми губами Уильям Афтон.

– Точно! – Уинтроп вскочил на ноги рядом с Линчем. – И мы не можем позволить, чтобы наше собрание превратилось в место для выражения политических взглядов одного человека, пусть даже и очень влиятельного.

Беатрис была ошеломлена. С таким серьезным вызовом она не сталкивалась ни разу за все годы. Она обвела взглядом стол заседаний, тревожась все больше, потому что ни одна пара глаз не встретилась с ней взглядом.

– Это всегда было нашей политикой и, можно сказать, нашей гордостью – то, что корпорация не приобретает компании, которые плохо обращаются с работниками, где не созданы безопасные условия труда.

– Эта политика слишком дорого нам обошлась, – заявил Уинтроп, направляясь во главу стола. – Мы больше не можем поощрять подобную сентиментальность... ни в ведении дел, ни в президенте правления.

– Вы называете решение не эксплуатировать женщин и детей сентиментальностью? – В словах Беатрис прозвучал праведный гнев. – Лично я называю это моральными устоями... противовесом плохому обращению и несправедливости, не позволяющим нам всем превратиться в хищников, которым нужна одна нажива.

– О да! – Линч присоединился к своему другу, который стоял напротив Беатрис. – Высокие моральные устои! Мадам президент хотела бы, чтобы мы все верили, будто она придерживается исключительно высоких моральных устоев. И никогда им не изменяет. – Он испепелял ее взглядом. – Даже ради... ну, скажем... восточных утех.

Монолог Линча принял такой странный оборот, что Беатрис потребовалось не меньше минуты, чтобы понять, отчего он так глумливо усмехается и что означают его слова. Восточные утехи... в «Восточном дворце»? Она беспомощно заморгала. Он знал о «Восточном дворце»? Но откуда?

– Заметьте, никакого опровержения с ее стороны, – с пошлой ухмылочкой продолжал Линч. – Потому как она не смеет отрицать, что интересуется «задней», так сказать, скрытой стороной жизни. Невзирая на ее чопорный вид, она очень даже гордится своей привлекательной «задней» жизнью.

Беатрис ощутила, как вся кровь отлила от ее лица, а руки стали ледяными. Они знали. Она через стол посмотрела в прикрытые глаза Уинтропа, заметила его акулий оскал. Они знали, что она была в «Восточном дворце». Боже, они знали, как унизительно обращался с ней Панджаб! Но откуда?

– Что скажете, мадам президент? – Линч придвинулся ближе. – Неужели наш общий интерес к красивой «задней» стороне жизни не переменит вашего отношения к женскому банку?

Ее шантажировали в присутствии всех членов правления и юристов, состоящих в штате. Беатрис изо всех сил старалась сохранить внешнее спокойствие. Если Линч и Уинтроп победят, если она отступит перед их угрозами – значит, она отдаст в их руки контроль над корпорацией, и вскоре объединенная корпорация утратит остатки порядочности и ответственности перед обществом, которые ей с таким трудом удалось привить. Она переводила взгляд с Линча на Уинтропа и видела победный блеск в глазах одного и свирепое удовольствие в глазах другого. Словно девятифунтовый молот, на нее обрушилось сознание того, что она сама помогла им разыграть эту карту. Они воспользовались ее предложением, чтобы пробудить дремавшее до того недовольство ее политикой и руководством. Что она могла сделать? Упрямый прагматизм Беатрис взял верх. Она ни за что не уступит им власть над собой и над своей компанией.

– Нет, – проговорила она, сжимая кулаки, – это не переменит моего отношения. У Объединенной корпорации есть ответственность перед обществом, за счет которого она богатеет. В этой компании мы будем вести дела в соответствии с этическими нормами, до тех пор пока я являюсь президентом правления.

Искры в глазах Линча превратились в настоящее пламя.

– Ну что ж, это легко исправить. – Он резко повернулся к другим членам правления. – Я предлагаю проголосовать за вотум недоверия действующему президенту и за ее удаление из кабинета!

Последовало мгновение общего шока, а потом юристы вскочили на ноги.

– К порядку! – взывал один, пытаясь перекричать шум и споры.

– Надо следовать процедуре! – убеждал второй, размахивая открытыми сборниками уставов и постановлений. – Раздел второй, параграф девять, пункт семь...