– Я, конечно, считаю вас ровней, миссис фон Фюрстенберг. – В его голосе за бархатом и ирландской напевностью скрывалась сталь. – Особенно в деле произнесения речей. Ваш талант к болтовне настолько примечателен, что невольно напрашивается вопрос: нет ли в вас ирландской крови?

Целую минуту они стояли, не отрывая взглядов друг от друга, напряженные настолько, что, казалось, даже в воздухе вокруг них пощелкивали электрические разряды. Ропот со стороны газетчиков и смущенное хмыканье Джона Незертона вернули Беатрис к реальности. Оглядевшись, она увидела, что Незертон, Присцилла, Ардис Герхардт и репортеры не отрываясь смотрят на нее. Выражение легкого удивления на их лицах сменялось выражением глубокого потрясения. Беатрис покраснела и постаралась успокоиться.

– У нас масса работы для юриста, и если штат предоставит нам такое право, то надо будет убедить законодателей. Я считаю, что мистер Коннор Барроу, как никто другой, сможет направлять наш банк в правовых вопросах. Ведь он, в конце концов, происходит из семьи банкиров.

Вены вздулись на его шее.

– Я не имею намерения...

– Отказаться от участия в кампании? Никто этого от вас и не ожидает. Мы ни в коем случае не стали бы мешать вашему избранию. – Она просто сияла от удовольствия. – Суфражистскому движению необходимо приобрести как можно больше друзей в конгрессе.

Незертон откашлялся; его наверняка раздражали и повышенное внимание, и похвалы, расточаемые его противнику.

– В самом деле, миссис фон Фюрстенберг, я полагаю, что здесь требуется справедливый подход...

– Полностью с вами согласна, мистер Незертон, – с улыбкой ответила она. – Мы будем рады видеть вас в составе членов правления банка.

Незертон начал было протестовать, но передумал, поймав устремленные на него выжидательные взгляды корреспондентов.

– Не могу отвечать за всю свою партию, но должен заметить, что лично я сочувствую женщинам.

Беатрис с триумфом посмотрела на репортеров. Она загнала в угол Коннора Барроу и получила все, что хотела: публичность для женского движения, поручителя, пусть и вынужденного, для своего банка и даже намек на поддержку со стороны его оппонента.

– Ну что ж, джентльмены, полагаю, сегодня мы достигли многого. Большое спасибо за то, что пришли.

Как только газетчики заторопились к дверям, Незертон надел шляпу и, мрачно извинившись, убыл на какую-то срочную встречу. Присцилла с подозрением смотрела на свою тетю, пока Ардис не предложила девушке последовать на кухню, где ее, возможно, заждались. Беатрис едва заметила, что все ушли. Все, что она сейчас могла видеть, – это угроза неминуемого взрыва на лице Коннора. И ее ничуть не удивило, когда он схватил ее за руку, затащил в ближайший кабинет и захлопнул за собой дверь.

– Что я, черт побери, вам сделал, – сжимая ее плечи, проговорил он, – что вы так сильно захотели меня уничтожить?

– Я отнюдь не стремлюсь вас уничтожить, – заявила Беатрис, твердо намереваясь стоять на своем.

– Да? А зачем вы тогда повесили мне на шею этот ваш женский банк?

– Это будет не только женский банк... он точно так же будет обслуживать и мужчин.

– Этот факт проигнорируют абсолютно все, кто бы о нем ни услышал, – прорычал Коннор, – от банковской комиссии штата до «Таммани Холла»!

– Тогда нам придется им напомнить... сделать так, чтобы все поняли – наш банк открыт для каждого, будь это мужчина или женщина.

Коннор несколько мгновений смотрел на нее, потом резко отпустил ее плечи.

– Боже мой, и она это всерьез!

– Вполне.

– Всего два слова – и вы увидите себя со стороны, – раздраженно проговорил он, приблизив к ней лицо. – «Раскаленная сковородка».

Беатрис не смогла сдержать улыбку, представив себе такую картину, а он встревоженно принялся разъяснять ей ситуацию.

– Послушайте, дорогая, – голос адвоката рокотал, а руки сами собой сжимались в кулаки, – банковская комиссия штата должна проверить каждое прошение, одобрить устав каждого банка, прежде чем законодательная власть сможет проголосовать в его поддержку. И если вы считаете, что в «Таммани Холле» сидят крутые ребята, то они птенцы по сравнению со стервятниками из комиссии. Там заседают чудовища, пожирающие тех, кто поддерживает вот такие предложения, как ваше. Это уже не только шантаж, это убийство...

– Вы можете мне не поверить, Коннор Барроу, но вы здесь совершенно ни при чем, – не пряча глаз от его пугающего взгляда, твердо заявила Беатрис. – Это делается не для того, чтобы заставить вас заплатить за все мои унижения, и не для того, чтобы принести вам несчастье. Просто невозможно еще сорок лет ждать, пока справедливость и разум наконец восторжествуют. Женщинам надо помогать сейчас... немедленно... Людям необходимо показать, как все должно быть.

– Вы хотите знать, как все должно быть? – Он отступил и пальцами обеих рук пробежал по волосам, так что они взъерошились. Казалось, он раздражен до крайности. – Я вам скажу, дорогая Беатрис, как все должно быть. – Он придвинулся ближе, так близко, что между их носами осталось всего несколько дюймов. – Вы должны быть замужем и вести огромное хозяйство в большом доме... вместо того чтобы пытаться удержать под каблуком мир бизнеса и истязать всех мужчин за то, что сделал или, наоборот, не сделал вам ваш старый супруг. У вас должно быть полдюжины непослушных ребятишек и муж, который приходил бы каждый вечер домой и целовал вас так, что у вас подкашивались бы колени... – Коннор схватил ее и грубо прижал к груди. – Вот так.

Как только его губы прикоснулись к ее губам, Беатрис стала извиваться, изо всех сил пытаясь освободиться, пресечь то, что считала попыткой навязать свою волю. Да как он смеет демонстрировать свои примитивные инстинкты самца! В следующую минуту она прекратила борьбу, но все еще отчаянно цеплялась за остатки ярости, понимая, что и та растворяется без следа. Она начала чувствовать нежность, идущую от его губ, которая лишала ее всякой решимости и твердости... жар, который излучали его руки и грудь, проникавший в ее тело... она словно ожила и испытывала жажду новых ощущений... Еще через минуту она тихо застонала и, проведя руками по его груди, обняла его за шею. Открываясь навстречу его поцелую, Беатрис позволяла волнам чувственности захватить и нести ее. Солоноватый вкус его губ, сильные руки, обхватившие ее, широкие плечи, тепло, настолько осязаемое, что, казалось, несло в себе какой-то аромат, – все это заполняло сейчас се мысли и чувства, все ее существо.

– Неужели вы не хотите, чтобы вас целовали и обнимали вот так? – пробормотал Коннор, не отрываясь от ее губ. – Не хотите просыпаться каждое утро, уютно пристроившись возле большого и теплого мужского тела? – Он провел губами по ее шее до ямки в самом низу. – Не хотите неожиданно ощутить, как руки любимого обнимают вас сзади, когда вы причесываетесь перед сном? Увидеть, как розовые лепестки сыплются в вашу ванну? Или смутиться от того, что он призывно подмигнул вам во время заседания правления?

Горло Беатрис так перехватило от желания, что она была не в состоянии ответить.

– Неужели вы не хотите держаться за руки под столом за обедом... или стоять рядом с кем-то, слушая, как дети молятся на ночь? – Коннор снял ее руку со своей шеи и принялся целовать каждый палец. – Не хотите, чтобы он знал каждый дюйм вашего тела и с любовью касался его своим дыханием, губами, телом?

Он дотронулся до ее лица, ожидая, когда она откроет глаза. Беатрис с трудом могла видеть его сквозь застилавшую все пелену, а шепот адвоката звучал так близко, так чувственно, словно доносился из ее собственного сердца.

– Кто делает это для вас, Биби? Кто обнимает вас по ночам, в глухой темноте восторгаясь вашим телом? Кто может осушить ваши слезы, когда вы не в силах больше выносить жизненные тяготы? Кто присоединяется к вашему смеху, если жизнь преподносит забавные глупости?

Кто? – отголоском звучало внутри той тишины, что царила сейчас в ее душе. У Беатрис не было ответа на этот вопрос, и он одну за другой разбивал преграды на своем пути. Еще через минуту она ощутила, что сливается с Коннором, изнемогает от желания... отбросив всякую стыдливость и гордость, и это доставляет ей боль. Если бы она могла объединить с кем-то свою жизнь... трудиться, мечтать, отдыхать бок о бок... не быть больше одной... Беатрис так долго не позволяла себе думать об этом, так долго сдерживала свои чувства, что сейчас испытывала почти физическую боль, раскрываясь навстречу эмоциям. Беатрис посмотрела на Коннора. На самом ли деле он хотел знать? Так ли уж ему необходимы ответы, или он просто вел свои сладкие речи, чтобы заставить ее освободить его от обязательств? Она вглядывалась в его глаза, пытаясь понять, что видит – его собственную страсть или отражение своих желаний. С таким, как он – красноречивым, очаровывающим, чувственным-противником, – разве можно когда-нибудь узнать правду?