Вместе с тем стремительно шла подготовка к реальному вторжению на Сицилию. В портах Северной Африки концентрировались войска. Если операции «Баркли» и «Фарш» достигнут цели, немцы будут рассматривать эту подготовку как отвлекающую часть операции «Бримстоун» по захвату Сардинии, а также предполагаемой греческой операции. Аэродромы на Сицилии в любом случае надо было бомбить, поскольку, как писал Монтегю, «никакую крупную операцию невозможно было начать, поддерживать и обеспечивать всем необходимым, пока не выведены из строя аэродромы и другие базы противника на Сицилии». Если план сработает, бомбардировки будут сочтены вспомогательными действиями к вторжениям в восточной и западной частях Средиземноморья, а не тем, чем они станут на самом деле: прелюдией к полномасштабному вторжению на саму Сицилию. По многочисленным каналам распространялись различные мнимые даты «неминуемого» вторжения, которое затем «переносилось». Эти фальшивые даты нарочно выбирались совпадающими с наиболее темными фазами Луны. Таким образом надеялись внушить противнику, что ждать атаки следует лишь темной ночью, а в полнолуние можно ослабить бдительность.

Операция «Фарш» была лишь одним винтиком дезинформационной машины — но винтиком определяющим. Если бы она провалилась, то все прочие элементы обмана были бы разоблачены как одна огромная мистификация, немцы укрепили бы Сицилию, а «подготовку» к вторжению в Грецию верно расценили бы как отвлекающие действия. Как Монтегю предостерегал с самого начала, «если они заподозрят, что документы — фальшивка, это может иметь далекоидущие и крайне серьезные последствия». Ответственность тяжко давила на его плечи: «Если бы с „Серафом“ что-нибудь случилось, мне пришлось бы стать козлом отпущения (не говоря уже о муках совести)».

Второй попытки быть не могло. Джон Годфри, бывший глава военно-морской разведки, всегда решительно утверждал, что обман противника — блюдо, которое следует подавать только с пылу с жару: «Дезинформация, как еда, быстро становится несвежей, с душком, холодной, водянистой, несъедобной и, если успела подпортиться, приносит больше вреда, чем пользы. Если она пришла в подобное неприятное состояние, не пытайтесь ее заново разогреть. Избавьтесь от скверного куска и начните сызнова». Если бы «Фарш» подпортился, на нем бы немедленно поставили крест. У Джуэлла в этом плане не было иллюзий: малейший прокол — и операция будет отменена, тело придется доставить в Гибралтар, а документы передать в тамошнюю разведку «с предписанием сжечь содержимое, не вскрывая». Были, кроме того, разработаны планы на случай, если что-либо пойдет не так после того, как тело будет оставлено в море.

22 апреля главе британской разведки в Гибралтаре была послана шифровка: «Операция под названием „Фарш“, повторяю, „Фарш“ начата… Если в Гибралтар пришлют труп с документами в полевой сумке, прошу немедленно сообщить Робертсону в МИ-5 и дать заключение, побывали ли эти документы в руках посторонних лиц. Если эти документы попадут к Вам, их все надлежит, не трогая печатей, отправить прямой воздушной утяжеленной дипломатической почтой полковнику Робертсону в МИ-5».

Вечером 28 апреля «Сераф» обогнул мыс Сан-Висенти и взял курс на Уэльву. Джуэлл собрал всех офицеров в кают-компании. Помимо Джуэлла и его помощника Дэвида Скотта, за столом сидели лейтенанты Дикки Саттон, Джон Дэвис и Ральф Норрис. Вынув из сейфа объемистый конверт, Джуэлл ввел их в курс операции «Фарш». Как писал затем Скотт, новость о содержимом контейнера вызвала у него «небольшое потрясение». Больше всего, кажется, расстроила Скотта мысль, что «матросы спали совсем рядом с ним, может быть, даже использовали его как подушку». Офицеры кивали, не задавая лишних вопросов. После того как они высадили добродушного американского генерала в одной части Средиземноморья, забрали ворчливого французского генерала в другой, взорвали кита и на минуточку стали американской субмариной, нынешнее новое задание было в порядке вещей. Джуэлл подчеркнул «жизненную необходимость абсолютной секретности». Подводники, как известно, люди очень суеверные. Когда Джуэлл не слышал, один из офицеров заметил: «Не очень-то хорошая примета возить с собой трупы».

На рассвете следующего дня, когда до Пунта-Умбрии было совсем близко, Джуэлл отдал приказ на погружение. Следующие несколько часов они со Скоттом вели «разведку берега с близкого расстояния, запоминая все ориентиры». Берег выглядел пустынным: виднелись лишь несколько рыбацких лачуг и несколько лодок, вытащенных на песок. Задание, подумал Скотт (и ошибся), обещало быть «легким, даже приятным». Единственным, что мешало, был сильный ветер в сторону моря. Между тем приказ был четким: «Операцию осуществить во время отлива при как можно более низком уровне воды» и «при ветре, направленном к берегу, или в безветренную погоду». Джуэлл решил ждать.

«На следующий день условия оказались идеальными, — пишет Скотт. — Ветер южный, слабый, небо затянуто облаками». «Сераф» отошел на 12 миль от берега перезарядить батареи и стал дожидаться отлива и полной темноты. В Лондоне Адмиралтейство попросило военное министерство «обеспечить полный запрет на бомбардировки» в этом районе. Военно-морская разведка доложила: близ Уэльвы «прямых опасностей не обнаружено».

30 апреля в 1.00 погруженная субмарина скрытно приблизилась к берегу еще раз. Два часа спустя «Сераф» прибыл в указанную точку: направление на Портиль-Пилар — 148°, до берега примерно 8 кабельтовых (чуть меньше мили). «Мы уже готовы были всплыть, — вспоминает Джуэлл, — но в этот момент над нами прошла рыбацкая флотилия — ловцы сардин». Дождавшись, когда лодки достаточно отдалились, «Сераф» всплыл, и Джуэлл осмотрел окрестности в бинокль. «В заливе на воде было много мелких рыболовных судов. До ближайшего — около мили». Слишком далеко, решил Джуэлл, чтобы заметить темную подлодку. Небо было пасмурное, облака низкие, видимость то улучшалась, то ухудшалась, и поднимался ветер.

Матросам было сказано, что офицеры собираются «сделать так, чтобы на берег выбросило якобы секретное оборудование — приманку для немецкого агента, который действует в окрестностях Уэльвы: если против него наберется достаточно улик, его должны будут выслать из нейтральной Испании». Трое матросов подняли контейнер через торпедопогрузочный люк, который обычно открывали только в гавани. Металлический цилиндр положили на носовую надстройку, после чего матросам было приказано спуститься вниз. Скотт нес вахту на мостике, лейтенант Норрис был дозорным. Лейтенанты Саттон и Дэвис стали отвинчивать крышку контейнера. Скотт измерил глубину эхолотом: почти 2 фатома (3,6 метра) под килем. «Мы подкрались еще чуть ближе к берегу».

Майора Мартина извлекли из стального цилиндра в 4.15. Как выразился Джуэлл с его обычной склонностью все преуменьшать, от него «маленько попахивало».

Вероятно, из-за кислорода, сохранившегося в ткани униформы и одеяла, процесс разложения в пути ускорился. Иные из офицеров отпрянули. Они не раз участвовали в смертельных подводных сражениях, но, как заметил Джуэлл, «вряд ли кто-нибудь из них видел за это время хоть один труп». Сам Джуэлл, однако, держался с великолепным спокойствием: «Мне приходилось видеть трупы. Мой отец был хирургом. Мои братья были врачи. На меня это не так сильно подействовало». Степень разложения видна по официальному рапорту Джуэлла: «Мы развернули одеяло и осмотрели тело. Чемоданчик был прикреплен надежно. Лицо сильно потемнело, и вся его нижняя часть начиная от глаз была покрыта плесенью. Кожа на носу и скулах начала лопаться. Труп был очень несвежий».

Действуя быстро, Джуэлл надул «Мэй Уэст», переложил документы из конверта в чемоданчик, запер его и засунул ключи мертвецу в карман. Затем выбрал одно из удостоверений с фотографиями Ронни Рида и положил в тот же карман. Тем временем лейтенант Скотт, стоя на мостике, все сильнее тревожился. Часы показывали 4.30, и над морем начинало светать. Еще большее беспокойство внушало то, что ветер усиливался и субмарина дрейфовала в сторону берега. «Мы уже были практически на берегу». Осадка «Серафа» составляла 6,4 метра. Там, где он в тот момент находился, глубина во время отлива была всего 4,5 метра. Отлив вскоре должен был достигнуть нижней точки, и субмарина рисковала сесть на мель.