— О чем это вы так упорно размышляете? — спросил Ньюмен.

— О том, о чем иначе размышлять нельзя, — ответил Валентин. — О моей беспросветной глупости.

— Что же случилось?

— Случилось то, что я снова чувствую себя разумным человеком, а ведь был на волосок от того, чтобы отнестись к этой девице au serieux. [120]

— Вы имеете в виду молодую особу в розовом платье, сидящую в ложе бенуара?

— А вы заметили, какой у этого розового платья роскошный оттенок? — вместо ответа спросил Валентин. — Он придает ее коже молочную белизну.

— Белая у нее кожа или черная, мне все равно. Надеюсь, вы у нее больше не бываете?

— Господи Боже, почему же? Почему бы мне к ней не ездить? Я изменился, но она-то нет! — объяснил Валентин. — Я убедился, что она не что иное, как маленькая вульгарная интриганка. Но забавна она не менее, чем раньше, а чем-то забавляться каждому надо!

— И прекрасно. Я рад, что вы поняли, какова она на самом деле, — ответил Ньюмен. — Надеюсь, вы выкинули из головы все те панегирики, которые пели ей недавно. Вы ведь сравнивали ее не то с сапфиром, не то с топазом или аметистом, — словом, с каким-то драгоценным камнем, дай Бог памяти, с каким?

— Не помню, — ответил Валентин, — быть может, с карбункулом! Но больше ей не удастся водить меня вокруг пальца. Ей не хватает подлинного обаяния. Ужасно глупо заблуждаться насчет особы такого сорта.

— Поздравляю! — воскликнул Ньюмен. — Поздравляю с тем, что с ваших глаз упала пелена. Это большая победа, вы должны чувствовать себя гораздо лучше.

— Да, я чувствую себя совсем по-другому, — весело вскричал Валентин, но тут же осекся и искоса посмотрел на Ньюмена. — Уж не смеетесь ли вы надо мной? Не будь вы членом нашей семьи, я мог бы оскорбиться.

— Да что вы! Какой я член семьи — до этого мне еще далеко! И от того, чтобы смеяться над вами, я тоже далек. Вы вызываете у меня досаду! Вы, такой умный, с такими прекрасными задатками, тратите время и портите себе нервы из-за предмета, явно второсортного. Подумать только, убиваться из-за мисс Ниош! По-моему, это просто глупо. Вы утверждаете, что перестали смотреть на нее серьезно — да раз вы вообще на нее смотрите, значит, дело по-прежнему серьезно.

Валентин круто повернулся к Ньюмену и, сморщив нос, уставился на него, потирая колени.

— Vous parlez d’or! [121]Но какие у нее восхитительные руки! Поверите ли, я до сегодняшнего вечера этого не замечал.

— Тем не менее не забывайте, что она — вульгарная маленькая интриганка, — напомнил Ньюмен.

— Да, на днях она поступила скверно. Прямо в лицо наговорила грубостей родному отцу, да еще при мне. Вот уж дурной тон! Я от нее этого никак не ожидал, ушам своим не мог поверить. Она меня разочаровала.

— Отец для нее все равно что половик у двери, — ответил Ньюмен. — Я это сразу понял, как только увидел их вдвоем.

— Ну, это их дело, пусть себе думает о старом попрошайке, что ей угодно. Но обзывать его бранными словами — низко! Это меня просто убило! И все из-за какой-то плоеной нижней юбки, которую бедняга забыл взять у прачки, — ему было поручено столь почетное задание. Мадемуазель Ниош чуть уши старику не надрала. А он стоял, пялил на нее свои бессмысленные глазки и поглаживал полой сюртука старую шляпу. Потом вдруг повернулся и, не говоря ни слова, ушел. Я заметил ей, что так разговаривать с отцом могут лишь очень дурно воспитанные люди. И получил в ответ, что она будет весьма признательна, если я всякий раз буду указывать ей на недостатки ее воспитания, ведь в безукоризненности моего она не сомневается. Тогда я сказал, что не моя забота способствовать улучшению ее манер, тем более она уже, судя по всему, выработала их окончательно, следуя «наилучшим» образцам. Она меня сильно разочаровала. Но ничего! Я с этим справлюсь, — весело заключил Валентин.

— Что и говорить, время лучший лекарь, — с шутливо благоразумной миной согласился Ньюмен. И, помолчав немного, добавил уже другим тоном: — Мне бы все же хотелось, чтобы вы подумали насчет моего вчерашнего предложения. Поедемте с нами в Америку, и я пристрою вас к какому-нибудь делу. У вас прекрасная голова, только вы ленитесь ею пользоваться.

Валентин скорчил веселую гримасу.

— От имени моей головы благодарю за комплимент! Но что вы имеете в виду — место в банке?

— Ну, можно и не в банке. Но мне представляется, что банк вы сочтете более аристократичным.

Валентин расхохотался.

— Дорогой мой! Ночью все кошки серы. Если уж опрощаешься, то неважно, до какой степени!

Ньюмен сперва ничего не ответил, но потом довольно сухо произнес:

— Надеюсь, вы сможете убедиться, что зато успех имеет много разных степеней.

Валентин снова склонился вперед, уперся локтями в колени и начал чертить тростью по полу.

— Вы действительно считаете, — спросил он, подняв наконец глаза, — что я на что-то годен?

Ньюмен накрыл ладонью руку своего собеседника и, прищурившись, пристально посмотрел на него.

— Попробуйте, и увидите. Пока еще мало на что, но мы дадим вам фору.

— И вы полагаете, я смогу нажить какие-то деньги? Хотелось бы мне почувствовать себя человеком, имеющим полный кошелек.

— Делайте, что я вам говорю, и разбогатеете. Подумайте хорошенько. — И, взглянув на часы, Ньюмен собрался продолжить путь к ложе мадам де Беллегард.

— А что, и правда подумаю! — воскликнул Валентин. — Пойду и еще с полчаса послушаю Моцарта, под музыку мне всегда лучше думается, вот и поразмыслю над вашим предложением.

Когда Ньюмен вошел в ложу маркизы, он застал там обоих супругов. Маркиз держался, как обычно, учтиво, отчужденно и холодно. Ньюмену даже показалось, что, пожалуй, холоднее обычного.

— Как вам нравится опера? — спросил наш герой. — Что вы думаете об этом «Доне»?

— О чем говорить, Моцарт есть Моцарт, — ответил маркиз. — Мы не в первый раз его слышим. Моцарт — это всегда свежесть, юность, блеск, легкость — легкость, может быть, даже излишняя. Но исполнение сегодня частенько хромает.

— Очень интересно, чем кончится, — сказал Ньюмен.

— Вы говорите так, будто речь идет о фельетоне в «Фигаро», — заметил маркиз. — Разве вы слушаете эту оперу впервые?

— Впервые, — признался Ньюмен. — Я бы запомнил, если бы был на ней раньше. Донна Эльвира напоминает мне мадам де Сентре. Не сама и не ее обстоятельства, а те арии, которые она поет.

— Очень лестное сравнение, — усмехнулся маркиз. — Надеюсь, мадам де Сентре не грозит быть покинутой.

— Не грозит, — согласился Ньюмен. — А что станется с Дон Жуаном?

— Дьявол не то спустится сверху, не то поднимется снизу и увлечет его за собой, — пояснила мадам де Беллегард. — А Церлина, вероятно, напоминает меня.

— Выйду ненадолго, пройдусь по фойе, — сказал маркиз. — Это даст вам возможность сообщить друг другу, что командор — каменный гость — напоминает меня. — И он вышел из ложи.

Маленькая маркиза некоторое время разглядывала обтянутый бархатом барьер ложи.

— Только вы не каменный, а деревянный, — пробормотала она едва слышно.

Ньюмен опустился в освободившееся кресло маркиза. Мадам де Беллегард не возразила, но вдруг неожиданно повернулась и сложенным веером дотронулась до его руки.

— Я так рада, что вы зашли, — сказала она. — Мне хотелось попросить вас об одном одолжении. Я еще во вторник на балу у свекрови хотела поговорить с вами, но не удалось. Жаль, вы тогда были в таком великолепном расположении духа и, наверное, не отказали бы мне, тем более что просьба у меня незатруднительная. Правда, у вас и сегодня не слишком скорбный вид. Только дайте слово исполнить мою просьбу — сейчас самое подходящее время. Ну же, обещайте, что исполните! После свадьбы вы уже ничего не сможете.

— Никогда не подписываю бумаг, не прочитав их, — ответил Ньюмен. — Предъявите ваше ходатайство.

— Нет, вы должны подписать с закрытыми глазами, а я буду водить вашей рукой. Обещайте, пока вы еще не засунули голову в петлю. Вы должны быть мне благодарны за то, что я предлагаю вам возможность повеселиться.