Месье Ниош сидел все так же неподвижно, и Ньюмен не представлял, о чем с ним заговорить. Старик выглядел удручающе глупым. Наконец наш герой произнес:

— Что ж, значит, вы решили, что не стоит ее убивать?

Все еще не шевелясь, месье Ниош поднял глаза и посмотрел на Ньюмена долгим неопределенным взглядом. Казалось, он все признает и даже не ищет участия, но при этом не старается сделать вид, будто может обойтись без него. Он напоминал маленькое безвредное насекомое, которое чувствует, что на него вот-вот наступит тяжелый сапог, и прикидывает — а может, оно настолько плоское, что его и расплющить нельзя? Взгляд месье Ниоша подтверждал, что подобная моральная расплющенность стала его второй натурой.

— Вы меня безмерно презираете, — сказал он так жалобно, как только мог.

— Отнюдь нет, — возразил Ньюмен. — Все это не мое дело. Вы правильно решили не принимать ничего близко к сердцу.

— Я наговорил вам много красивых слов, — продолжал месье Ниош. — Тогда я верил в то, что говорил.

— Да полно вам, меня только радует, что вы не застрелили свою дочь, — отозвался Ньюмен. — Я побаивался, не застрелились ли, чего доброго, вы сами. Потому-то и разыскал вас, — и Ньюмен начал застегивать пальто.

— Ни того, ни другого у меня и в мыслях не было, — произнес месье Ниош. — Вы меня презираете; но я ничего не могу объяснить. Я рассчитывал, что мы больше не увидимся.

— Ну это уж никуда не годится! Разве можно так легко бросать друзей? А ведь когда вы были у меня в последний раз, я подумал: какое у него хорошее настроение.

— Да, помню, — задумчиво сказал месье Ниош. — Я тогда был как в лихорадке, сам не знал, что плел, что делал. Как в горячке.

— А! Ну теперь-то вы поуспокоились.

Месье Ниош помолчал.

— Спокоен, как в могиле, — наконец едва слышно прошептал он.

— Вам очень тяжело? — спросил Ньюмен.

Месье Ниош медленно потер лоб и даже немного сдвинул назад парик, искоса поглядывая на свой пустой стакан.

— Да… тяжело. Давно уже тяжело. Я всегда был несчастлив. Дочь вертит мной, как ей вздумается. Я все сношу — и хорошее, и плохое. Я слабый человек, а слабым лучше держаться потише. Вас я больше не побеспокою.

— Что ж! — ответил Ньюмен, у которого пригодная на все случаи жизни философия старика вызвала легкое отвращение. — Это уж как вам угодно.

Месье Ниош, казалось бы готовый к тому, что его должны презирать, тем не менее сделал робкую попытку вызвать у Ньюмена хоть слабое сочувствие.

— Ничего не поделаешь, — сказал он, — ведь она моя дочь, и худо-бедно я все-таки присматриваю за ней. Если она поступит дурно, тут ничего не попишешь. Но ведь все идут разными путями, и обо всех судят по-разному. А я могу поддержать ее… поддержать. — Месье Ниош замолчал, уставясь на Ньюмена блуждающим взором, отчего тот заподозрил, что в голове у старика помутилось. — Поддержать своим опытом.

— Вашим опытом? — воскликнул Ньюмен, которого это заявление и насмешило, и поразило.

— Моим опытом вести дела, — серьезно ответил месье Ниош.

— Ну да! — рассмеялся Ньюмен. — Для нее это будет огромная поддержка! — и прощаясь, он протянул бедному неразумному старику руку.

Месье Ниош взял ее в свою, откинулся к стене и, не отпуская руку Ньюмена, посмотрел на него долгим взглядом.

— Вы, наверно, считаете, что у меня неладно с головой? — спросил он. — Очень может быть. Голова у меня болит постоянно. Потому-то я и не могу вам ничего объяснить и растолковать. А Ноэми такая решительная, она заставляет меня делать все, что захочет! Но только вот что! Вот что! — и он замолчал, продолжая глядеть на Ньюмена снизу вверх. Его выцветшие глаза вдруг расширились и блеснули, словно у кошки в темноте. — Все не так просто! Я не прощаю ее, о нет!

— И правильно делаете, — сказал Ньюмен. — Она ведет себя скверно.

— Да, ужасно! Отвратительно! Хотите, я скажу вам правду? — спросил месье Ниош. — Я ее ненавижу! Я принимаю от нее все, что она мне дает, и ненавижу ее еще больше. Сегодня она принесла мне триста франков, — вот они у меня, здесь, в кармане жилета! А я возненавидел ее еще сильней! Нет, я ее не прощаю.

— Зачем же вы взяли у нее деньги? — спросил Ньюмен.

— А если б не брал, все равно ненавидел бы не меньше, — ответил месье Ниош. — Вот в чем несчастье. Но я не простил ее!

— Смотрите не рассердите свою дочь, — снова рассмеялся Ньюмен и с этими словами ушел.

Проходя по улице мимо окна кафе, он увидел, как месье Ниош меланхолическим жестом дает знак официанту, чтобы тот снова наполнил его стакан.

Неделю спустя после того, как он побывал в кафе «Де ла Патри», Ньюмен нанес визит Валентину де Беллегарду, и ему повезло — он застал того дома. Рассказав Валентину о своей встрече с месье Ниошем и его дочерью, наш герой признал, что, к сожалению, де Беллегард был прав насчет старика. Он сообщил, что застал отца и дочь мирно потягивающими вино; значит, угрозы старика явно были чисто умозрительными. Ньюмен не утаил своего разочарования: он полагал, что месье Ниош займет в этом вопросе более возвышенную позицию.

— Возвышенную? — рассмеялся Валентин. — Да каким образом? Единственная возвышенность в поле зрения месье Ниоша — Монмартр, а это место вряд ли возвышает душу. Так что какие уж тут горние вершины, если кругом равнина!

— Правда, он заявил, — сказал Ньюмен, — что не простил дочь. Только она никогда об этом не догадается.

— Ну что ж, надо отдать месье Ниошу должное. Все, что случилось, ему, видимо, не по душе, — ответил Валентин. — Мадемуазель Ниош вроде тех знаменитостей, в чьих биографиях обычно рассказывается, как в начале карьеры они встречали противодействие своих домашних. Родные не желали считаться с их призванием, зато им воздал должное весь мир. Вот и у мадемуазель Ниош есть призвание.

— О, перестаньте, — нетерпеливо перебил его Ньюмен. — Уж очень серьезно вы относитесь к этой маленькой вертихвостке.

— Знаю, но, когда думать не о чем, поневоле думаешь о вертихвостках. По-моему, лучше быть серьезным по пустякам, чем всегда быть несерьезным. Эта маленькая негодница меня очень занимает.

— И от нее это не ускользнуло. Ей известно, что вы следили за ней, расспрашивали про ее дела! Это тешит ее самолюбие, что крайне неприятно.

— Неприятно, вы говорите, друг мой? — засмеялся Валентин. — Да нисколько!

— Вот уж не хотел бы, чтобы алчная авантюристочка вроде мадемуазель Ниош знала, что я трачу на нее силы! — возмутился Ньюмен.

— На хорошенькую женщину никогда не жалко потратить силы, — изрек Валентин. — Пусть себе мадемуазель Ниош тешится тем, что я проявляю к ней любопытство и что меня тешит, что ее это тешит. Кстати, не так уж это ее тешит.

— Вот и ступайте к ней и скажите ей об этом сами, — предложил Ньюмен. — Она просила передать вам что-то в этом духе.

— Благослови вас Бог! Какое неиспорченное воображение! — подивился Валентин. — Да за эти пять дней я был у нее три раза! Она очаровательно принимает гостей. Мы ведем беседы о Шекспире и стеклянной гармонике. [105]Мадемуазель Ниош любопытнейшее явление — исключительно умна, не допускает никакой грубости, явно остерегается вульгарности. Намерена подавать себя в наилучшем свете. Исключительно хороша — словно фигурка морской нимфы в античном интальо, [106]такая же точеная и твердая. И ручаюсь, что чувствительности и сердечности у нее ничуть не более, чем если бы ее и впрямь вырезали из аметиста. Ее и алмазом не поцарапаешь. Исключительно привлекательна. Право, когда узнаешь ее получше, становится ясно: удивительно хороша — умна, решительна, честолюбива, беззастенчива и, полагаю, вряд ли изменится в лице, даже если у нее на глазах кого-нибудь задушат! Нет, клянусь честью, она чрезвычайно занимательна.

— Прекрасный перечень достоинств, — согласился Ньюмен. — Правда, больше смахивает на составленный полицией список примет надоевшего ей преступника. Только я подытожил бы этот список не словом «занимательна», а каким-нибудь другим.