— Разумеется, — сказал он. — Я пришел к вам в силу дружеского расположения. Но не только. В известной мере я был обязан прийти к вам. Об этом меня попросила моя сестра. А просьба сестры для меня закон. Я проходил мимо, и мне показалось, что в комнатах, которые я посчитал вашими, горит свет. Час не очень подходящий для официального визита, но я как раз и рад был доказать, что мой визит неофициальный.

— Ну что же, — ответил Ньюмен, вытягивая ноги, — я весь перед вами в натуральную величину.

— Не знаю, что вы имели в виду, — заметил молодой человек, — разрешая мне смеяться сколько вздумается. Я, каюсь, люблю понасмешничать и придерживаюсь мнения, что смеяться лучше много, чем мало. Но должен признаться — я пришел продолжить наше знакомство не для того, чтобы нам смеяться вместе или порознь. Откровенно говоря, откровенно до наглости, вы меня интересуете! — тирада эта была произнесена месье де Беллегардом с непринужденностью светского человека и к тому же на безупречном для француза английском языке; однако Ньюмен, отдавая должное мелодичности его речи, отметил, что это не просто заученная вежливость. Решительно, гость чем-то привлекал к себе Ньюмена. Месье де Беллегард был для него французом до мозга костей, так что, доведись Ньюмену встретить его даже в прериях, он, не задумываясь, обратился бы к нему с приветствием: «Добрый день, мусью». Однако от физиономии молодого человека веяло чем-то, что словно перебрасывало невидимый мост через ту непроходимую пропасть, которая разделяет людей разных национальностей. Валентин де Беллегард был ниже среднего роста, плотный, но подвижный. Как впоследствии узнал Ньюмен, граф больше всего на свете страшился, как бы плотность его фигуры не взяла верх над подвижностью. Он смертельно боялся растолстеть, считая, что при своем небольшом росте не может позволить себе иметь живот. Поэтому он с неослабевающим рвением ездил верхом, фехтовал, занимался гимнастикой, а если кто-нибудь, приветствуя его, замечал: «Да вы просто пышете здоровьем!», он вздрагивал и бледнел, так как ему чудилось, что слово «пышете» таит в себе зловещий смысл. Голова у него была круглая, с копной волос, густых и шелковистых, лоб широкий, низкий, нос короткий, скорее ироничный и любопытный, чем высокомерный и чувствительный, и усы, изящные, как у пажа из душещипательного романа. Валентин был похож на сестру, но не чертами лица, а манерой улыбаться и выражением ясных блестящих глаз, обращенных отнюдь не вовнутрь себя — в них не было и намека на самолюбование и самокопание. Главную же привлекательность молодого Беллегарда составляло необыкновенно живое лицо — оно дышало искренностью, пылкостью, отвагой. При взгляде на это лицо приходило на мысль, что оно, как колокольчик, соединено незримой нитью с глубинами его души — стоит задеть эту нить, и раздастся громкий серебристый звон. Что-то в выражении его живых светло-карих глаз убеждало: он не скупится тратить свой ум, пользуясь лишь толикой и боясь израсходовать остальное, а, напротив, обосновался в самой середине своих владений и готов принять у себя всех и вся. Когда он улыбался, на память приходил жест, которым опрокидывают вверх дном осушенный бокал. Казалось, своей улыбкой граф говорил, что отдает вам свою веселость, всю до капли. Глядя на него, наш герой испытывал восхищение, сродни тому, какое в юности вызывали у него приятели, умевшие проделывать необычные и ловкие трюки — хрустеть суставами или свистеть уголками рта.

— Сестра сказала, — продолжал месье де Беллегард, — что мне следует зайти к вам и развеять то впечатление, какое я так старался на вас произвести, — впечатление человека не совсем нормального. Вам и вправду показалось, будто я вел себя странно?

— До некоторой степени, — ответил Ньюмен.

— Сестра так и сказала, — и месье де Беллегард какое-то время вглядывался в хозяина дома сквозь сигарный дым. — Ну раз так получилось, пусть так и будет. У меня и в мыслях не было представляться сумасшедшим, наоборот, я старался произвести хорошее впечатление. Но если в результате этих стараний выставил себя полоумным, значит, такова воля Провидения. Я только поврежу себе, если стану горячо убеждать вас в обратном. Ведь вы сочтете, что я претендую на звание умного человека, а справедливость таких претензий мне при дальнейшем нашем знакомстве никак не подтвердить. Так что считайте меня сумасшедшим, который время от времени приходит в разум.

— Ну, я надеюсь, вы знаете, к чему ведете, — заметил Ньюмен.

— Когда я нормален, то нормален вполне, что есть, то есть, — ответил месье де Беллегард. — Однако я пришел сюда не затем, чтобы говорить о себе. Я хочу задать несколько вопросов вам. Разрешите?

— Смотря какие. Например?

— Вы живете здесь совсем один?

— Абсолютно. А с кем я должен жить?

— Позвольте, — улыбнулся месье де Беллегард. — Сейчас я задаю вопросы. И вы приехали в Париж только для удовольствия?

Ньюмен помолчал.

— Все меня об этом спрашивают, — сказал он наконец. — Нелепый вопрос.

— Значит, во всяком случае, какая-то причина была?

— Нет, я приехал ради удовольствия. Как ни нелепо, но это так.

— И вам здесь нравится?

Будучи истинным американцем, Ньюмен решил не пресмыкаться перед иностранцем.

— Как вам сказать, — ответил он.

Месье де Беллегард снова молча пыхнул сигарой.

— Что до меня, — сказал он наконец, — я всецело к вашим услугам. Буду счастлив, если смогу что-нибудь для вас сделать. Заходите ко мне, когда вздумается. Может быть, вы хотите с кем-нибудь познакомиться? Что-нибудь посмотреть? Жалко, если вам не понравится в Париже.

— Да нет, мне здесь нравится, — добродушно отозвался Ньюмен. — Я вам очень признателен.

— Честно говоря, я и сам себе удивляюсь, что вам это предлагаю — выглядит довольно глупо. Говорит лишь о добрых намерениях, и ни о чем больше. Вы человек, добившийся успеха, а я неудачник. Мне ли предлагать вам руку помощи? Скорее уж вы можете мне помочь.

— Неудачник? В каком смысле? — спросил Ньюмен.

— Ну… я, разумеется, не трагический неудачник, — воскликнул молодой человек со смехом. — С высоты не падал, и шума мое падение не наделало. А вот вы добились успеха, это сразу видно. Вы создали себе состояние, возвели, так сказать, храм, достигли финансового и делового могущества. И можете странствовать по свету в поисках уютного местечка, где и обоснуетесь на отдых с приятным ощущением, что этот отдых заслужили. Разве не так? Ну вот, а теперь представьте себе нечто совершенно противоположное — это как раз я. Я ничего не добился и ничего никогда не добьюсь.

— Отчего же?

— Долго рассказывать. Как-нибудь в другой раз. А между тем я ведь прав? Вы добились успеха, не так ли? Сколотили состояние? Это не мое дело, но, короче говоря, вы богаты?

— Вот еще один вопрос, который, на мой взгляд, звучит нелепо, — сказал Ньюмен. — Черт возьми! Да богатых людей не бывает!

— Философы, по-моему, утверждают, — засмеялся месье де Беллегард, — будто не бывает бедных! Но ваша формулировка представляется мне более удачной. Должен признаться, что, вообще говоря, я не люблю удачливых людей, а умники, нажившие состояние, мне тем более неприятны. Они наступают мне на ноги, в их присутствии я всегда не в своей тарелке. Но, увидев вас, сразу сказал себе: «Ага! С этим человеком я полажу! Успех сделал его благодушным, а не morgue. [64]И в нем нет этого нашего проклятого назойливого французского тщеславия». Словом, вы мне понравились. Я уверен, мы очень разные. Вряд ли найдется хоть что-то, о чем мы судим одинаково, к чему одинаково относимся. И все же, мне кажется, мы поладим, ведь говорят, чем больше люди несхожи, тем меньше они ссорятся.

— Ну, я-то никогда не ссорюсь, — ответил Ньюмен.

— Никогда? А ведь иногда это необходимо, по крайней мере — приятно. О, у меня есть на счету две или три восхитительные ссоры.

И при воспоминании об этих ссорах улыбка месье де Беллегарда сделалась прямо-таки сладострастной.