Вита спрятала остатки снеди, нерешительно подошла. Сидевший на козлах брички Прот догадливо поковылял к кустам.

— Катерина Еорьиевна, можна спросить?

— Ну? — Катя в принципе знала, о чем пойдет разговор.

— Може вы меня до города возьмете? Що ж я в православном монастыре делати буду? Меня же сгнобят в неделю.

Глаза у Витки были здоровенные, семитски-черные. Слезы катились, смешивались с дождевыми каплями.

— Не преувеличивай, — пробормотала Катя. — Поработаешь в монастыре, никто тебя не тронет. Я с настоятельницей поговорю. А город чем лучше? Или родственники имеются?

— Нету, — девочка опустила голову, поправила отяжелевшую от влаги папаху. — В Екатеринославе дядя был. Уехали они с семьей в прошлом годе. Такой цорес…

— Сообразительный у тебя дядька. Может, потом отыщешь его. Я тебе немного денег оставлю. Но пока придется в монастыре поскучать. За нами гоняются, сама видишь. Шумные мы, Вита. Постреляют всех, если этаким беженским обозом тащиться будем.

— Та я ж в велику тягость не буду. Я швыдкая, ловкая як кошка. Я готовити умею. По-жидовски ни единого словечика не услыхаете…

Действительно, в последнее время девчонка старалась изъяснятся исключительно на замысловатом суржике.

Катя покачала головой:

— Извини, дискуссия окончена. Не дело тебе по лесам таскаться. Да и для всех так лучше будет.

Вита побрела к лошадям. Катя вздохнула и сплюнула на узловатый корень сосны. Не только с противником надлежит быть жесткой и последовательной. О, боги, как же легко, когда одна работаешь. Ведь были же счастливые времена.

На смену Вите приковылял Прот с саквояжем под мышкой.

— Слышь, Прот Викторович, уговаривать меня не надо. Бесполезно.

— Я знаю, — мальчик прикрыл саквояж от мороси полой пиджака. — Я подумал, может, вы с деньгами и документами разберетесь? Ну, пока время есть.

— Вот умный ты, даром, что прорицатель, — с некоторым раскаянием пробормотала Катя. — Между прочим, мудрое и своевременное предложение. С деньгами нужно порядок заранее навести. Ну, насчет документов, тут мы мало что можем. Бумаги девочки мы впопыхах спалили. У Пашки, по-моему, вообще ничего и не было. Гвардейца нашего с его "ксивой" мигом к стенке поставят. Один ты у нас с двумя метриками. Ты хоть распихал их, чтобы не запутаться?

— Как сказали, — сразу врозь разложил. Екатерина Георгиевна, вы уверенны, что здесь бумаг нет? — Прот тряхнул саквояжем. — Мне кажется, должны быть.

— Откуда кажется? Видение было?

Прот кивнул.

— Видение бумажек?! — поразилась Катя. — Бюрократическое пророчество? Ну, ты даешь!

— Ну, не совсем бюрократическое. Вы вынули бумаги и… э-э, выругались. Я помню, вам на нос капало.

Катя сдержалась. Во-первых, сразу матюкаться по пророчеству не положено. Во-вторых, никак нельзя видения свыше столь буквально толковать. Нет в саквояже никаких документов. Некоторое количество дензнаков, всякая ерунда, типа чулок — остатков былой аристократической роскоши. Из полезного имущества, разве, что пара дефицитных патронов к маузеру завалялось. Хотя откуда там патроны? Маузер попозже появился. Да ну их на хер эти видения.

Катя выгребала скомканные деньги, совала в руки Прота. Мальчик чтобы не замочить, рассовывал по карманам пиджака. От брички подошел любопытный Пашка.

— Помогай, — нетерпеливо сказала Катя.

— А шо это? — удивился пламенный большевик, принимая полупустую бутылку коньяка, облепленную влажными сотенными банкнотами.

— Решили окончательно подорвать отжившую финансовую систему, — пробормотала Катя. — Ха, деньги какие-то. На хрен нам этот буржуазный пережиток? Сейчас свалим все в кучу и подпалим. Хоть руки погреем. Долой всемирный символ угнетения человека человеком!

— В принципе, одобряю, — важно заявил Пашка. — Но может, подождем централизованного указания от Советской Власти? Пока бумажки можно обменять в селе на бульбу и сало. Крестьянство еще не в курсе, що грошам скоро полная хана выйдет.

— Вот это большевистский подход, — ухмыльнулась Катя, извлекая из бездонного саквояжа помятую сигару, комочки шелковых чулок и кружевной пояс.

Пачечку бланков Катя обнаружила под аккуратно зашитой подкладкой саквояжа. Мандаты со страшной печатью МЧК, командировочные предписания Добрармии, потертые гражданские паспорта. Ну, Виктор Михайлович, будь ты неладен, надежно захоронил. А ты, товарищ сержант, каким местом думала?! Ведь знала, что документы должны быть. Патроны считала? Ворона.

Шепотом матерясь, Катя спрятала документы от дождя. Соратники на запоздалую ругань предводительницы никак не реагировали. Оба заворожено уставились на кружевной поясок, повешенный на локоть мальчика.

— Э-э, это тоже пережитки, — Катя отобрала галантные вещички, закинула в саквояж. — Буржуйская роскошь будет публично уничтожена совместно с презренным металлом и окаянными казначейскими билетами.

— Хм, может не нужно всё изничтожать? — жалобно сказал Пашка. — Красиво ведь.

— Непременно будет уничтожено, — безжалостно заверила Катя. — Ничто не должно отвлекать массы от мировой революции. Вот глянет боец на такой ажурчик, и все — готов, разложился. Такое белье, товарищ Павел, пострашнее авиабомбы.

— Преувеличиваете, Екатерина Георгиевна. Бомба — жуткая штука, я под Екатеринодаром видел, как их с аэроплана швыряли. А от кружавчиков никому особого вреда нет.

— Уже развратился, — мрачно констатировала Катя. — Всё, забудь эту гадость. Делом займись.

Деньги считали под бричкой. Вернее, считал и делил Пашка, оказавшийся для идейного большевика удивительно подкованным в бухгалтерском деле. По крайней мере, примерный курс отношения между разномастными купюрами парень помнил наизусть.

— Ты на сколько кучек делишь? — рассеянно поинтересовалась Катя. — Меня, что ли, решил обделить?

— Как можно? — Пашка отслюнявил очередную купюру с разлапистым двуглавым орлом, и гордо похлопал себя по колену, — Я-то при деньгах, Екатерина Георгиевна. При отступлении нежданно-негаданно получил премиальные. Так що обо мне не беспокойтесь. Вот золотые монеты нам труднее будет делить. Может, все Витке отдадим? Она совсем не дуреха, приберет на черный день, с пользой потратит. Сирота ведь, тяжко ей придется.

Девчонке для хранения десятка империалов ловкий Пашка соорудил мешочек-кисет. Повесили на шею, под одежду. Вита вяло поблагодарила — устала бедняжка и от внезапных поворотов в судьбе, и от бесконечного дождя. Прапорщик от денег категорически отказался. Катя настаивать и не думала, — его благородие мальчик взрослый, пусть остатки гордости холит и лелеет.

В сумерках выбрались на дорогу. До монастыря оставалось верст двадцать.

***

— Мирно здесь. Благолепно, — сказал Пашка и судорожно зевнул.

Монастырь стоял на пологом холме над петляющей посреди широкой долины крошечной речушкой. Вплотную подступал к монастырю старый бор, ближние сосны нависали ветвями над горбами оплывшего вала. Монастырь выглядел руиной — невысокие полуосыпавшиеся стены, подслеповатые окошки жилых строений. Колокольня, правда, изящная, хотя и с полностью облезшей позолотой купола.

"Да, памятником архитектуры эту древность вряд ли объявят. Не успеют, сама развалится", — подумала Катя, передовая бинокль прапорщику.

Герман молча разглядывал обитель. Катя на всякий случай еще раз проверила подходы: лесная опушка чересчур близко подступает к воротам, зато со стороны реки подобраться к обители сложно. Дорога ведет по околице небольшого села — живут небогато, хаты давно не белены. Мимо селян, понятно, незамеченными не проскочишь. Но чужих в селе вроде бы нет. Все спокойно. Коров уже выгнали на луг. Лениво побрехивает собака.

— Мирно живут, — сухо сказал Герман. — Едем?

— Лошадей ведем в поводу, — пробормотала Катя. — Лишнее оружие — в бричку. Пашка, карабином не тряси. Не будем пугать благочинную обитель раньше времени.