— Ну и ладно. Давай-ка, оратор, тащи из брички сосуд. Я там прихватила на всякий случай.

Пашка мигом вернулся с бутылью.

— Твой батя гнал? — спросила Катя, выдергивая кукурузную кочерыжку-пробку.

Вита кивнула, по впалым щекам медленно покатились слезы.

— Ну, ты уж извини, помянуть по вашему обычаю не умеем, — Катя плеснула на донышко помятой кружки. — Давай, девушка Вита, вспомни семью, родных. Жаль, что ушли они безвременно. Война, чтоб ей… Пожелаем твоим, чтобы жилось им и торговалось на Том мире счастливее, чем на этом. Там вообще-то и вправду лучше. Можете поверить — я заглядывала. Давай, девочка, помянем.

Вита глотнула, задохнулась. Пашка расторопно подсунул воды запить. Катя налила прапорщику, потом юному большевику. Самогон глотали в тишине, Вита так же тихо плакала.

— Прот, как здоровье, позволит?

— Да я, Екатерина Георгиевна, уже вроде бы горилку пробовал, — неуверенно пробормотал мальчик.

Катя нацедила ему глоток. Ужасно непедагогично, но как профилактика простудных заболеваний сойдет. Прот проглотил как воду, Катя налила себе. С кружкой обошла костерок, села рядом с Витой, обняла за хрупкие плечи:

— Ничего, малая. И мы туда рано или поздно попадем. Наших там, Наверху, много. У всех у нас отцы уже там. У Прота вообще все давно ушли. А нам пока время здесь повозиться. О родных будешь вспоминать, когда будет чем похвастать. Тебе еще детей, внуков и правнуков растить.

— Я хочу гайдуков убивать. Усех, до крайнего, — Вита всхлипнула.

— Ладно, успеешь решить, всех или через одного вырезать. Пашка, что там с клецками?

— Так галушки уже в самый раз созрели….

Клецки-галушки промелькнули и исчезли. Взрослые выпили еще по глоточку. Прот не претендовал, Вита дремала, прислонившись лбом к теплому плечу командирши.

— Что дальше, Екатерина Георгиевна? — спросил непроглядно мрачный Герман.

— Двинемся завтра под вечер. День отведем для приведения себя и лошадей в порядок. Идем вглубь леса, потом сворачиваем на дорогу. Ночью проходим мимо болот. Утром опять в лес. Выходим к монастырю.

— А зачем нам монастырь? — подозрительно поинтересовался Пашка.

— Грехи замаливать. У тебя, товарищ Павел, грехи имеются?

— Что ж я, неживой? Грешен. Только я попам не верю. Уж простите, если обидно кому, — Пашка тревожно глянул на прапорщика.

— У нас свобода вероисповедания, — пробормотал Герман. — Ты, Павел, когда говоришь без истерики, мы твои завиральные идеи вполне спокойно способны воспринимать. Хотя ваш атеизм — дело крайне сомнительное.

— Монастырь прошу рассматривать как сугубо фортификационное сооружение, — с намеком заметила Катя. — Нет, с пулеметом на колокольне я там сидеть не собираюсь. Оставим в божьей твердыне детей. Там им будет спокойнее. Уж чересчур часто мы под пули попадаем.

Прот молчал. То ли безразлично, то ли понимая, что возражать бесполезно. Вита дремала. Зато парни смотрели с изумлением.

— Екатерина Георгиевна, кто же еврейку в православный монастырь возьмет? — с сомнением пробормотал Пашка. — Это разве по канону?

— Пусть милосердие проявят, — мягко сказала Катя. — Вот и Прот словечко замолвит, у него солидный монастырский опыт. Как монастырь-то именуется?

— Свято-Корнеев, — прошептал Прот. — Нельзя нам в какой-то иной обители остаться?

— Этот-то чем плох? Пятизвездочный подбираешь? Ты, пожалуйста, пойми: если так дальше пойдет, подстрелят вас. А так, монахини вас спрячут, все-таки церковь каким-то авторитетом еще пользуется. Потом тебя по инстанции, наверное, переправят. Я тебя понимаю: подобный план воодушевления не вызывает. Но все лучше, чем в канаве вздутым трупом валяться.

Прот неловко качнул головой:

— Видимо, судьба. Хорошо. Но Вите лучше там не оставаться. Да ее и вряд ли примут.

— Доступнее изложи, пожалуйста. Не возьмут или лучше, чтобы не взяли?

— И то и другое, — Прот протянул руки к костерку. — Свято-Корнеев монастырь несколько раз закрывали. Вернее, пытались закрыть. Нехорошо там. И уставы там часто нарушались. Вита некрещеная, ей в монастыре вообще не место.

— Она ребенок. Русское православие не слишком пострадает, если девочка поживет какое-то время при обители. Полагаю, я смогу убедить местное начальство. Грошей оставим, на молитвы во здравие и на кашу с маслом для беженцев. Ты тоже вполне можешь рассчитывать на доппаек с пряником.

— Спасибо за заботу, — холодно сказал Прот. — Премного благодарен. Только Вита уже не ребенок. И договориться с игуменьей Виринеей вам будет нелегко.

— Допускаю, что ты весь церковный командный состав знаешь поименно и в лицо. Допускаю, что к иудеям в ваших кругах настороженно относятся. Детей те предрассудки тоже касаются?

— Вите уже шестнадцатый год, — пробормотал Герман. — Даже если не учитывать других ее несчастий…

— Я их поубиваю, — сонно прошептала Вита. — Усех. А идишер мессер говяны….

— Пора спать ложиться, — Катя с сомнением посмотрела на девочку. — Правда, шестнадцатый год? Выглядит она шибко юно.

— Конституция такая, — авторитетно сказал Пашка. — Мышечной массы маловато. Гимнастика из нее человека сделает. Я ей комплекс Мюллера покажу. А пока давайте ее спать положим.

Вита посапывала, горестно поджав губы. Устраиваясь рядом с ней в тесной бричке, Катя глянула на узкое лицо, тонкие черты девочки. Черт его знает, сколько ей лет. Сколько вы, товарищ сержант, людей в своей жизни ни встречали, а анкетные данные с первого взгляда считывать так и не научились. Да и стоит ли гадать? Еще один человечек без документов, без дома, без определенного будущего. Разве место ей в монастыре? Грех у неё на душе тяжкий и злоба темная. Вы, Екатерина Георгиевна, с кем рядом ни окажетесь, обязательно замараете. Сама ведь наган в руку девчонки вложила. Ну, все ж лучше, чем двуногого скота, отдаленно похожего на гомо сапиенса, тяпкой крошить.

***

На следующий день собирались не торопясь. Опять накрапывал дождь. Личный состав, озябший и мрачный, возился с имуществом. Щенята мокрые. Катя решительно принудила Виту привести в порядок лохмы и лицо. С двумя косами девчонка, как ни странно, выглядела постарше. Убранные с лица пряди открыли исцарапанную рожицу и пятнистую, в нехороших сине-багряных пятнах, шею. Цепочку ожогов на плечах прикрыла сорочка, пожертвованная Катей с барского плеча. Самой командирше пришлось влезть в застиранную гимнастерку с непривычным воротом, — ношеную одежку второпях прихватила в недоброй памяти корчме. Гимнастерка оказалась тесновата, мужская часть отряда исподтишка поглядывала на четче выявившиеся округлости командирши. Катя напрямую поинтересовалась у Пашки: может, он чего поближе рассмотреть желает? Присмирели.

Пообедав, двинулись в путь. Катя вела коня в поводу — мышастый жеребчик оказался существом своенравным. Нужно будет его в монастыре оставить, в качестве чаевых за гостеприимство. Пусть святые тетки на этом дураке навоз возят. Катя лошадей, в общем-то, любила, но этот мышастый по-ослиному упрямый попался. Выезжать, тебя, дружок, некогда. Будешь баловать — по зубам схлопочешь. На принцип пойдешь — могут и ствол в ухо сунуть. Товарищ сержант нынче в скверном расположении духа. Так, что терпи до монастыря, гайдамакская скотина, там кочевряжиться будешь.

Насчет монастыря Катя испытывала определенные сомнения. Прот к идее монастыря-убежища относился явно негативно. С одной стороны, мальчик в этих вопросах разбирается, с другой стороны, явно не хочется ему возвращаться к тоскливой богоугодной жизни. Вполне понятно, но что ж поделаешь? В конце концов, никто не препятствует ему отсидеться, а потом деру дать.

Сориентировавшись по повороту дороги, Катя выставила часового на опушке и объявила привал. День тянулся мрачный и серый, над болотом плыла пелена дождя, но все равно благоразумнее дождаться сумерек. Перекусили холодными клецками. Катя позволила "старшей-боевой" части личного состава пропустить по глотку самогона.